Том 1. В дебрях Индии (с илл.) - Жаколио Луи. Страница 41

И вот на большой мачте показался вымпел с разноцветными рисунками, которые должны были означать фразу, сказанную Барбассону накануне Сердаром: «Новый губернатор Пондишери… и т. д.».

Еще не был поднят последний вымпел, заканчивающий фразу, как капитан порта, которого все узнали по костюму, — «Диана» находилась всего в трехстах метрах от берега — пустился бежать ко дворцу губернатора.

Толпа увеличивалась с минуты на минуту с такой быстротой, что абсолютно негде было повернуться; среди европейцев находились и туземцы в пестрых костюмах, из которых одни блестели золотом и серебром, другие сверкали на солнце бриллиантами и разноцветными драгоценными камнями.

Не прошло и четверти часа, как показался губернатор в парадном мундире и в карете, запряженной парой лошадей, в сопровождении адъютантов, военного комиссара и генерального прокурора. Сойдя на землю, все они заняли места в шелинге, большой шлюпке губернатора с двадцатью гребцами. Вслед за этим загремела единственная в порте пушка, служившая для разных сигналов, возвращая салют в одиннадцать выстрелов, которые были сделаны шхуной в честь губернатора де Рив-Нуармона. Судно без всяких затруднений вышло из порта; погода была прекрасная, и море было так же спокойно и лазурно, как и небо, которое отражалось в нем.

Сердар в мундире генерала, сопровождаемый Барнетом, который гордо выступал в своем новом одеянии, стоял почти у самого входа на борт в ожидании визита своего предшественника. Между тем шелинга, искусно управляемая гребцами макуа, быстро неслась по воде, и не прошло еще и пяти минут, как она уже пристала к лестнице, спущенной с борта «Дианы». Господин де Нуармон легко и быстро поднялся по ее ступенькам, а за ним вся его свита. Сердар ждал его, спустившись на несколько ступенек. Оба пожали друг другу руку.

— Де Лавуенан, дивизионный генерал. Прошу извинить, что представляюсь сам, — сказал Сердар, — но вы не дали мне времени послать вам визитную карточку.

— Очень рады видеть вас, любезный генерал. Я поспешил пожать вам руку и вместе с тем заверить вас, что я с большим удовольствием встречаю ваш приезд в Пондишери на мое место. Я ждал нового назначения; последняя почта, полученная мной пять-шесть дней тому назад, уже дала это почувствовать; и все же, повторяю, я очень рад. Положение мое становится здесь очень трудным, и я каждую минуту опасаюсь, как бы не свершилось что-нибудь безрассудное и непоправимое.

— Мне все это прекрасно известно; министр очень долго беседовал со мной. Положение ваше очень щекотливое, и там думают, что военный человек скорее сумеет успокоить нетерпеливых.

Они вошли в гостиную и продолжали разговаривать, оставив свиту на палубе.

— Вполне разделяю ваше мнение, любезный генерал, и министерство, если оно действительно хотело сделать огласку неизбежной, ничего лучше не могло придумать, чем назначить на мое место военного человека. Все подумают, как и я, что этим оно хочет поощрить восстание в Декане. Но у вас, разумеется, есть тайные инструкции, и вы должны лучше меня знать, как поступить.

— Мне нечего скрывать от вас, мой любезный губернатор, — отвечал Сердар, решив вдруг сразу нанести удар. — Когда я говорил об успокоении нетерпеливых, я подразумевал удовлетворение того, о чем они просят: мне приказано сегодня же разослать прокламации, призывающие к оружию весь юг Индии.

— Но ведь это война с Англией!

— Правительство решилось на это. Вы сами говорите в вашем последнем донесении, которое я прочел целиком, что мы никогда больше не найдем такого удобного случая, чтобы снова завоевать в Индии положение, которое мы потеряли из-за вероломства Англии. Эта смелая попытка должна увенчаться успехом, потому что на нашей стороне все раджи, лишенные трона.

— На вас возложена прекрасная миссия, и можете быть вполне уверены, я без малейшей зависти смотрю на нее. Я человек не военный, и мне не могли поручить такое важное предприятие; я сейчас же немедленно передам вам свои полномочия и уеду отсюда. Раз война объявлена, английские крейсеры тотчас же примутся преследовать наши пакетботы, и тогда нелегко будет вернуться во Францию. Французский пароход из Индокитая прибудет в Пуант-де-Галль дня через два, но я уеду сегодня же вечером, если только меня с семьей примут на шхуну, на которой вы приехали. Событие это не так скоро станет всем известным, а дней через десять мы будем в Красном море и без всяких затруднений прибудем в Египет. Тогда, если я даже проеду через Сирию, я уверен, что вернусь во Францию, не попав в руки англичан.

— Могу заверить вас, что хозяин этой шхуны будет счастлив предложить вам свои услуги.

— Поспешим же на берег, генерал! Ваше сообщение так важно, что мне нельзя терять ни минуты, если я не желаю оставаться в Пондишери в роли частного лица все время, пока будет длиться война Франции с Англией, а я должен признаться вам, что мое здоровье, пошатнувшееся от здешнего климата, требует воздуха родины.

В то время, как этот разговор происходил в гостиной, на палубе разыгрывалась презабавная сцена. Военный комиссар, считавший, что долг вежливости требует от него вступить в разговор с артиллерийским генералом из свиты нового губернатора, подошел к Барнету, который в своем застегнутом на все пуговицы и затянутом мундире походил на бульдога из-за своей короткой шеи и крупной головы, и спросил его:

— А что, генерал, вы очень страдали от морской болезни?

— Гм! Гм! — отвечал Барнет, хорошо помнивший, что ему сказал Сердар.

Но Барбассон, бывший настороже, быстро приблизился к военному комиссару и обратился к нему, стараясь говорить как можно более вежливо:

— Э… видите ли, вы можете из пушек стрелять вокруг него, он ничего не услышит, потому что глух, как котел.

Молодые офицеры и адъютанты, стоявших на палубе, с трудом удерживались от смеха; не имея, однако, никакого желания следовать за губернатором в отставке и заметив, кроме того, что незнакомый генерал как будто недоволен, они успели кое-как овладеть собой. Возвращение обоих губернаторов на палубу окончательно избавило офицеров от пытки смотреть на Барнета, который бешено вращал глазами, желая придать себе важный вид перед лицом подчиненных, вынужденных из уважения к нему стоять неподвижно на своем месте. Обратный переезд к берегу совершился так же легко, и шествие направилось к дворцу губернатора, где тотчас же начался официальный прием, так как новый губернатор объявил, что не чувствует никакой усталости.

Депутация всех раджей юга явилась поздравить его с приездом и заявить о своей преданности Франции.

— Принимаю ваши поздравления как представитель своей страны, — твердым голосом отвечал Сердар, — мне скоро придется обратиться не только к вашей преданности, но и к вашему мужеству: наступает время освобождения всей Индии.

При этих словах трепет пробежал по телу присутствующих и из их груди вырвались громкие, продолжительные крики: «Да здравствует Франция! Да здравствует губернатор!»

— Смерть англичанам! — крикнул один из офицеров туземного отряда телохранителей при дворце.

Казалось, будто все только и ждали этого сигнала, ибо крик этот, повторенный несколько раз со страшным взрывом энтузиазма, услышали снаружи, и в ту же минуту десять тысяч человек на площади, на улицах, даже на набережной подхватили: «Смерть англичанам!» И по всему городу с быстротой молнии разнеслась весть, что война объявлена.

Минута, действительно полная величия! Присутствующие на приеме раджи и офицеры обнажили свои шпаги и, потрясая ими перед обоими губернаторами, клялись умереть за независимость Индии и славу отечества. Сердце в груди Сердара билось так, что, казалось, готово было разорваться на части. Наконец наступил тот момент, которого он так жаждал в течение долгих дней: план его удался благодаря его смелости, в руках его были Пондишери и полк морской пехоты, командиры которого во главе с полковником Лурдоне только что представились ему… им овладело такое сильное волнение в этот торжественный час, что он едва не упал в обморок; перед ним, как во сне, быстро мелькнуло трехцветное знамя Франции, за которое он раз двадцать уже жертвовал своей жизнью… И это знамя победоносно развевалось над всем Индостаном. Он один отомстил за всех героев, ставших жертвой английского золота, от Дюплекса до Лалли, часть которых умерла в Бастилии, а часть на эшафоте только за то, что они слишком любили свое отечество.