Дорога в Рим - Кейн Бен. Страница 15

Секст, тоже закутанный в плащ, уже ждал наготове, вооруженный мечом и двумя кинжалами. У самой Фабиолы на левом плече под плащом висел кожаный ремень с надежным кинжалом в ножнах. Кинжалом Фабиола владела уверенно — по ее приказу Секст когда-то научил госпожу с ним обращаться, и сегодня воинственно настроенная Фабиола была готова встретить ударом каждого, кто посмеет на нее напасть. Однако ни вера в правильность избранной судьбы, ни решимость завладеть Лупанарием, который должен стать вехой на пути к цели, не спасали Фабиолу от предательского холодка под ложечкой, которым отзывалось каждое воспоминание о Сцеволе.

Оптион, командующий легионерами Брута, предложил сопровождать госпожу, однако Фабиола, как и вчера, отказалась от охраны: в храме Орка у нее сугубо личное дело, незачем давать другим поводы сплетничать о том, что за нужда ее ведет в такое зловещее место. В отсутствие Брута оптиону оставалось лишь принять волю госпожи, и солдаты вздохнули с явным облегчением: соваться под такой ливень никому не хотелось.

— Я с тобой, — заявила Доцилоза, подхватывая плащ с железного крюка на стене.

— Нет, — отрезала Фабиола. — Останешься здесь. Дело касается одной меня. Никого другого. — Заметив обиду, мелькнувшую в глазах служанки, она добавила мягче: — Все обойдется, Нептун нас защитит.

— Да уж, над Римом бушует не иначе как целый океан, — нехотя улыбнулась Доцилоза. Порывисто обняв девушку, она подтолкнула ее к дверям. — Ступай. Раньше уйдешь — скорее вернешься.

Проглотив комок в горле, Фабиола вслед за Секстом шагнула к порогу. Легионер, охраняющий выход, бдительно вгляделся в пронизанный ливнем сумрак и доложил, что все спокойно. Лишь только Фабиола с Секстом перешагнули порог, калитка тут же с шумом захлопнулась — девушке показалось, будто лязгнули ворота Гадеса. Сжав кулаки, она попыталась отогнать суеверный страх.

Легионерские плащи почти не спасали от ливня: не пройдя и сотни шагов, Фабиола с Секстом уже промокли насквозь. Незамощенная улица превратилась в сплошное топкое месиво, в котором ноги вязли по щиколотку, сандалии немедленно залило вонючей коричневой жижей — Фабиола старалась не дышать и не смотреть на дорогу: груды нечистот, скопившихся по краям улицы, смывало дождем в общий поток, от которого не было спасения. Оставалось лишь идти вперед и твердить себе, что отмыться можно и после.

Ливень, впрочем, спасал Фабиолу от лишних прохожих: в лавках, занимающих нижние этажи домов, маячили лишь редкие фигуры, а уличные торговцы, обыкновенно толпящиеся по обеим сторонам узких улиц, не появлялись вовсе: промокший товар никому не продашь. Нищие, воры и калеки тоже отсиживались в арочных проемах или под крышей храмовых портиков. Одни только рабы, несмотря на дождь посланные с поручениями, сновали взад-вперед, как мокрые крысы, да плотными отрядами маршировали тут и там Антониевы дозорные, защищаясь от дождя прижатыми к телу скутумами.

Как и дом Брута, храм находился на Палатинском холме, так что мокнуть пришлось недолго. Настороженно вглядываясь в полутьму, Фабиола с Секстом вскоре уже подходили к незаметной улочке неподалеку от главного Форума. От громады храма, возвышающегося над дорогой, веяло холодом и опасностью, давно пустые соседние дома хмуро жались один к другому, двери хлопали от ветра, с полусгнивших крыш лилась вода. Торговцы, разносчики еды, акробаты, фокусники и прорицатели, вечно толпящиеся здесь ради посетителей храма, сегодня не показывались — их зрители и покупатели не рисковали выходить из дому. Фабиолу безлюдье более чем устраивало, да и Секст глядел уверенно: в пустынном месте распознать опасность куда легче, чем в толпе.

На площадке перед святилищем возвышался простой алтарь из внушительного куска гранита, покрытый подозрительными красно-коричневыми пятнами, которые не под силу смыть даже ливню. Стараясь не смотреть на камень, Фабиола двинулась к невысоким — ниже, чем в других храмах — резным колоннам под узорчатым треугольным портиком, лестницу к которому, судя по виду, никогда не чистили. Полустертая роспись на фронтоне пестрила демонами и прочими злыми духами — острые рога, высунутые языки, зубастые пасти и груды оружия диковинного вида. Фабиола узнала Харона — синекожего этрусского демона смерти, крылатого, с массивным молотом в руках. На гладиаторских играх, куда ее водил Брут, она однажды видела, как Харона изображал живой человек, выходивший на арену под крики зрителей, — там его роль была ощутимой и страшной: у Фабиолы до сих пор подкатывал к горлу мерзкий комок при одном воспоминании о молоте, дробящем черепа поверженных бойцов.

Нарисованный над головой Харон вполне мог угрожать тем же, однако его фигура отступала на задний план перед изображением самого Орка в центре треугольного фронтона — суровое бородатое лицо было огромным, размером с телегу для воловьей упряжки. Пронзительные черные глаза сверкали гневом, на заменяющую волосы копну змей было страшно взглянуть: с тех пор как одна из девиц в Лупанарий подложила в постель Фабиоле гадюку, девушка боялась змей до ужаса.

Когда Секст коснулся ее локтя, она чуть не подпрыгнула.

— Входи, госпожа, — поторопил он. — Не ровен час, простудишься под дождем.

Отступать было поздно. Молясь, чтобы ее план не обернулся во вред, Фабиола поднялась по ступеням к входу, Секст неотступно держался у ее плеча. Вдоль рядов желобчатых колонн они дошли до двух высоких дверей, укрепленных железными полосами. У закрытых створок Фабиола в страхе замерла — а что, если вход сторожит сам Цербер, готовый сожрать ее на месте?.. И тут же разозлилась сама на себя: она ведь принадлежит к миру живых, а не мертвых! Собравшись с духом, девушка шагнула к порогу и стукнула кулаком в деревянную дверь.

Никаких отзвуков, кроме шума дождя позади.

Она забарабанила сильнее.

— Откройте! Я пришла принести жертву!

Вновь тишина. Фабиола сдвинула брови — должен же внутри кто-то быть! Храм не отличается от прочих: жрецы и прислужники здесь не только исполняют обряды, но и живут, едят, спят! И сегодня не праздник — значит, храм открыт! Она вновь занесла кулак — но дверь открылась раньше, чем она успела постучать. Фабиола от неожиданности отступила.

В квадрате двери перед ней предстала жрица — молодая, примерно ровесница, в серых одеждах и с заколотыми на затылке длинными каштановыми волосами. Широкое лицо и короткий нос кого-то напомнили, однако испытующий взгляд проницательных зеленых глаз мешал сосредоточиться.

— Входи, — посторонилась жрица.

Откинув капюшон, Фабиола переступила порог, мысленно моля Митру о заступничестве — непочтения к Орку в этом не было: обращаться сразу к нескольким богам не считалось странным.

Во внутреннем коридоре, отходящем от дверей в обе стороны, царил сумрак темнее уличного, редкие масляные светильники бросали на голый, замощенный камнем пол длинные тени. В неверных отсветах боги и демоны, нарисованные на стенах, казались живыми — Фабиола поняла, что тщательно продуманная обстановка должна нагонять на посетителей страх прямо с порога. И все же здесь, в святилище Орка — владыки подземного царства, страха было не избежать: несмотря на решимость, девушку чуть ли не трясло, и она поспешила отогнать подступающий ужас.

— Я хочу обратиться к богу с просьбой. Без лишних свидетелей. — Фабиола разомкнула стиснутые пальцы и показала служительнице три аккуратно сложенных кусочка свинца. Над проклятиями, написанными на них, она просидела несколько часов, тщательно подбирая слова. С появлением Сцеволы Цезарь отступил на второй план — все проклятия касались только фугитивария и требовали для него самой жестокой и беспощадной смерти.

Жрица не удивилась. С чем только сюда не приходили: одних снедала ненависть, другие жаждали расплаты за страдания, кто-то мечтал отомстить врагу, возлюбленной или начальнику — непогода не охлаждала в просителях ни упорства в достижении цели, ни желания избежать чужих глаз.

— Ступай за мной, — велела служительница.

Фабиола с Секстом последовали за ней. В тишине, нарушаемой лишь звуком шагов босоногой жрицы, они прошли мимо череды закрытых дверей — взбудораженная Фабиола попыталась было представить, что происходит в комнатах. Донесшийся из-за очередной двери мужской хор в несколько голосов, произносящих что-то нараспев, никак не успокаивал: слов было не разобрать, зато тягучее пение слишком явно напоминало похоронный плач.