Штрафбат везде штрафбат. Вся трилогия о русском штрафнике Вермахта - Эрлих Генрих Владимирович. Страница 24

Хозяек было двое: старуха лет шестидесяти с иссеченным морщинами лицом и натруженными руками со взбухшими венами и ее внучка, только входящая в девичью пору, ее шерстяная кофта и длинная юбка толстого сукна, как будто перешитая из солдатской шинели, еще ждали своего наполнения. Звали их одинаково. Старую хозяйку все, следуя примеру фон Клеффеля, стали именовали фрау Клаудией, а девчонку кликали, как и бабка, — Клавкой.

Встретили они их радушно, насколько вообще можно быть радушным при виде пятнадцати грязных, вонючих, плохо выбритых, увешанных снаряжением и оружием мужчин, ввалившихся на ночь глядя в ваш дом. Накормили молоком, по кружке на брата, напоили горячим чаем из высушенного липового цвету и ягод шиповника, от пуза, спать уложили. Вернее, освободили им дальнюю комнату, где солдаты разложили на полу спальные мешки и завалились спать вповалку, в чем были. Сами же хозяйки, прихватив перины, убрались на печь, на которой под самым потолком была глубокая ниша, аккурат на двоих. Как они там на–под перинами спали, уму непостижимо, Юрген из любопытства заглянул как–то раз туда и чуть не задохнулся от жара.

Зато на следующий день жар им пришелся весьма кстати. Поутру фрау Клаудия поманила рукой Ганса Брейтгаупта, крестьянским чутьем безошибочно выделив его из других, и увела его куда–то на зады подворья. Там была банька, рубленная из осиновых бревен, в баньке — печка с выходящим наружу дымоходом, на печке — груда округлых камней с голову ребенка и покрытый ржавчиной металлический бак, размером с тех, что используют на полевых кухнях. Ганс на удивление быстро во всем разобрался, лишь одного не мог взять в толк — зачем на краю полки лежит столько веников, да еще старых, с побуревшими листьями. Он взял один веник, чисто подмел пол бани, потом использовал его для растопки печи.

К трем пополудни Ганс истопил баню. Они блаженно сидели, засунув сбитые ноги в корыто с горячей водой, рьяно терлись мочалками сами и терли ими спины друзей, скребли головы, обливались водой из котелков, зачерпывая ее по чуть–чуть, беззлобно подшучивали над Вайнхольдом (глаза–то не таращи, не про тебя прибор!) и Кинцелем (сзади не подходи!). Полки поднимались тремя уступами. Юрген показал Красавчику на верхнюю: давай туда! Вскоре к ним присоединился Ули Шпигель.

— По–моему, я первый раз после Африки по–настоящему согрелся, — сказал он через какое–то время.

На средней полке растянулся во весь рост фон Клеффель:

— И я погрею старые кости!

Тихо скрипнула и чуть приоткрылась входная дверь, в нее быстро проскользнула старуха и тут же плотно притворила ее за собой.

— Ну как вы тут? — сказала она, прошлась, нисколько не смущаясь, взглядом по обнаженным мужчинам, недоуменно пожала плечами, увидев стопку нетронутых веников. — Не холодно? — спросила она.

— Ja, ja, danke schon, [13]— раздалось в ответ.

Юрген не стал разъяснять им ошибку и посмеивался про себя, догадываясь о дальнейшем развитии событий. Макс Зальм, как интеллигентный человек, вскочил, чтобы поблагодарить хозяйку, и тут же плюхнулся назад, прикрыв пах руками.

— Да я сама, сидите, — сказал старуха.

Она вытащила из кармана кофты какой–то пузырек, по виду аптекарский, открутила крышку, положила ее в карман, потом взяла с полки ковшик, зачерпнула из бака воды, накапала в нее жидкости из пузырька, приподняла ковшик — и щедро плеснула воду на каменку.

Как ни был внутренне готов к этому Юрген, но и у него зашлось дыхание от горячего пара, обжегшего кожу и легкие. Красавчик со Шпигелем, истошно визжа, кубарем скатились вниз. Фон Клеффеля подбросило на полке, он сел, распрямив спину, как на плацу, но тут его голову окатил новый клуб пара — и он упал ничком назад на полку. Из сидевших снизу некоторые вскочили, больше от неожиданности, но, глотнув пара, с выпученными глазами завалились вниз. Другие остались сидеть, пригвожденные к полке сильным запахом, распространяющимся по парной. Запах был какой–то медицинский.

— Отравила, старая ведьма! — закричал Диц.

— И смылась! — подхватил Кинцель.

Старухи действительно не было видно. Лишь на низкой табуретке возле печки лежали ковшик и пузырек Курт Кнауф вскочил и всем телом обрушился на дверь. Дверь не подалась.

— Заперла! — крикнул Курт и, разбежавшись, вновь врезался в дверь.

— Она внутрь открывается, — сказал Юрген, к тому времени сползший вниз.

Курт, не веря, потянул дверь на себя, она приоткрылась, он потянул сильнее и распахнул настежь.

— Закрой дверь, бегемот, холоду напустишь! — крикнул Ули Шпигель.

— Можжевельник, — сказал Ганс.

— Тмин, — дополнил Лаковски.

— Ох, хорошо, — выдохнул Зальм, весь покрытый бисеринами пота.

— Теперь я знаю, что чувствует вошь в вошебойке, — сказал Красавчик.

— Или миссионер в котле людоеда, — сказал Ули Шпигель и пояснил: — У некоторых диких племен в Африке бытует мнение, что миссионер получается вкуснее, если его опустить в котел заживо.

— Рядовой Вольф, — раздался голос фон Клеффеля, — извольте плеснуть воды на камни. Но не переборщите!

— Есть! — бодро ответил Юрген, хватая ковшик — Прикажете добавить эссенции, герр подполковник?

— Непременно! Такое ощущение, как будто в шнапсе выкупался. Помолодел на десять лет.

— Обращаю ваше внимание, господа, что русские, при всем их варварстве и повсеместной грязи, необычайно чистоплотны, — вещал фон Клеффель чуть позже, — если вы успели заметить, почти на каждом дворе в этой деревне имеется баня. Такого количества бань я не встречал ни в одной стране Европы, разве что в некоторых районах Польши. Я имею в виду, господа, что я во всей Франции, к примеру, не встречал такого количества бань, как в этой деревне.

Вечером они познакомились еще с одним потогонным русским изобретением — чаем из самовара. Но до этого был ужин. На полевую кухню добровольно отправились Бебе с Кинцелем, принесли ведро роскошной каши — рис, мясо, чернослив. И доппаек на неделю — килограмм сахару и по стограммовой плитке шоколаду, вывалили все на стол. Фрау Клаудиа сахару чрезвычайно обрадовалась, принялась что–то показывать руками, это можно было понять так, что сахара она очень давно не видела, а можно было и как–то иначе. Клавка от предложенного шоколаду долго отнекивалась, мотая головой, потом съела кусочек и поклонилась в пояс. Потом распрямилась и посмотрела на бабку. Та лишь слегка повела глазами, как девушка сразу принялась собирать грязные котелки, ложки, кружки, отнесла их в угол, к простенькому умывальнику. Утром, когда они встали, вся посуда была вымыта.

На несколько недель изба стала их домом — местом, куда они с радостью возвращались после тяжелого трудового дня.

— Кто–нибудь мечтал при призыве, чтобы его направили в строительную часть? — спросил при одном таком возвращении фон Клеффель.

Юрген намеревался ответить утвердительно, просто так, для поддержания разговора, но его опередил Зальм.

— Если бы мне предоставили право выбора, я бы выбрал именно строительную часть.

— Что ж, радуйтесь, ваша мечта сбылась.

— Я был глуп, герр подполковник.

Все эти недели они занимались строительством оборонительных сооружений. В томашовском лагере они отрабатывали лишь один прием — окапывание под огнем противника, перекопав весь огромный полигон. Здесь же они освоили фортификационное искусство во всем объеме, пространство было меньше, зато копали глубже.

— Надеюсь, к тому времени, когда мы займем место в этом блиндаже, здесь будет суше, — сказал Шпигель, стоя по щиколотку в воде на дне шестиметровой ямы.

— Не надейтесь, — сказал Вайнхольд, — здесь высокий уровень фунтовых вод.

Вайнхольд в этом понимал, на гражданке он занимался ландшафтным проектированием — обустройством парков.

— Копайте, копайте, Шпигель, — с натужной бодростью сказал фон Клеффель, его рукам и спине на этой работе доставалось больше всех, — лучше сидеть в воде, чем лежать в земле.