Затерянный горизонт - Хилтон Джеймс. Страница 22

— А ему, я думаю, очень хотелось бы.

— Точно. Я-то знаю, какой воз теперь придется разгребать.

Барнард сказал это таким естественным тоном, что Конвей не удержался и заметил:

— По правде говоря, я не очень разбираюсь в высоких финансовых материях.

Это был пас, и американец принял его без малейшей запинки.

— Высокие финансовые материи в основном большая мура.

— Я так и подозревал.

— Послушайте, Конвей, я все объясню. Представьте, что вы играете на бирже много лет, как все, и вдруг ваши акции начинают падать. Поделать ничего нельзя, кроме как набраться терпения и ждать, пока курс пойдет вверх, так всегда бывает, но в этот раз почему-то не вышло. Вы теряете десять миллионов долларов и после этого узнаете из газет: какой-то шведский профессор объявил, что наступает конец света. Скажите на милость, может курс акций пойти вверх после таких заявлений? Само собой, вы начинаете паниковать, но все равно ничего поделать не можете. Так оно и идет, если вы сидите и ждете, пока явится полиция. Я дожидаться не стал.

— Значит, вы уверяете, что все дело в невезенье?

— Вообще-то у меня был большой пакет акций.

— И деньги других людей, — раздраженно вставил Маллинсон.

— Правда, были. А почему? Потому что они хотели разбогатеть на ширмачка, а самим разбогатеть мозгов не хватило.

— Не согласен. Вам доверили деньги под гарантию сохранности.

— Не было такой гарантии, и быть не могло. Никто ее не даст — только полный идиот надеется укрыться от тайфуна под зонтиком.

— Конечно, мы все понимаем, с тайфуном справиться невозможно, — примирительно заметил Конвей.

— Я даже притворяться не мог, что в состоянии что-то сделать — как и вы после вылета из Баскула. Меня тогда еще поразило, до чего похоже. Маллинсон в аэроплане чуть на стенку не лез, а вы сидите себе спокойненько. Потому что понимали — раз сделать ничего нельзя, рыпаться бесполезно. Вот так и со мной было, когда крах случился.

— Вздор! — воскликнул Маллинсон. — Мошенничать никому не позволено. Играть нужно по правилам.

— Легко сказать, когда вся игра идет наперекосяк. Ни одна душа на свете не знает, что это за правила. Даже профессора в Гарварде и Йеле.

— Я имею в виду элементарные житейские правила, — презрительно отрезал Маллинсон.

— В таком случае должен заметить, что ваши житейские правила не применимы к менеджменту больших корпораций.

— Не будем ссориться, — поспешил вмешаться в разговор Конвей. — Не имею ничего против сравнения вашей ситуации с моей — нам всем пришлось лететь вслепую в буквальном и переносном смысле. Важно, что мы здесь, и у нас могло быть, согласен, гораздо больше поводов для недовольства. Если поразмыслить, удивительно другое: четырех человек, совершенно случайно оказавшихся вместе, похитили и увезли на край света, и трое из них нашли, чем утешиться. Вам нужен покой и убежище, мисс Бринклоу воспылала желанием обратить тибетских язычников в христианство.

— А кто третий? — перебил Маллинсон. — Надеюсь, не я?

— Я посчитал себя, — ответил Конвей, — по самой простой причине: мне здесь нравится.

И действительно, когда немного погодя он вышел на свою обычную вечернюю прогулку вдоль террасы и заросшего лотосом пруда, его охватило ощущение необычайного физического и душевного равновесия. Конвей сказал истинную правду: Шангри-ла ему полюбился. Атмосфера монастыря действовала успокоительно, а окружавшая его тайна будоражила мысль, как раз то, что нужно. В последние несколько дней у Конвея постепенно начала складываться любопытная гипотеза; он продолжал обдумывать ее, сохраняя в глубине души полное спокойствие. Так математик решает теоретическую задачу, волнующую его чисто умозрительно.

Что же касается Брайанта, которого он решил по-прежнему называть Барнардом, то история его авантюры и разоблачения мгновенно отошла на задний план — за исключением одной-единственной фразы: «вся игра пошла наперекосяк». Она запала Конвею в память и казалась исполненной гораздо большего смысла, нежели тот, какой, вероятно, вкладывал в нее американец. В равной степени это относилось не только к американской бирже и финансовым корпорациям, но к Баскулу, Дели и Лондону, войне и Британской империи, консулатам, концессиям и банкетам в Доме правительства. Надо всем, что напоминало о внешнем мире, витал смрад разложения. Просто фиаско Барнарда было обставлено более эффектно. Вся игра безусловно пошла наперекосяк, разве что главных игроков не сажают на скамью подсудимых. Финансистам в этом отношении повезло меньше.

В Шангри-ла все было объято глубоким покоем. На безлунном небосводе ярко сияли звезды, а купол Каракала окутывала бледно-голубая дымка. Конвей подумал, что если бы поменялись сроки и носильщики прибыли сию минуту, он вряд ли заплясал бы от радости. «И Барнард, наверное, тоже, — улыбнулся он про себя, — даже забавно, честное слово». Внезапно Конвей осознал, что продолжает испытывать симпатию к Барнарду. В конце концов сто миллионов долларов слишком большая сумма, чтобы из-за нее упрятать человека за решетку. Гораздо проще упрятать воришку, стянувшего часы. Да и вообще, как можно потерять сто миллионов? Пожалуй, лишь в том смысле, в каком министр может без задней мысли объявить, что ему «дали Индию».

Потом Конвей снова подумал о расставании с Шангри-ла после прибытия носильщиков. Ему представился долгий и трудный путь и финальный момент — прибытие в какое-нибудь плантаторское бунгало в Сиккиме или Балтистане — момент безумно радостный и все же, наверное, немного грустный. Первые рукопожатия и знакомства; первые коктейли на клубных верандах; плохо скрытое недоверие на бронзовых от загара физиономиях; в Дели — непременная аудиенция у вице-короля и главнокомандующего, почтительные поклоны слуг в тюрбанах; составление и отправка бесконечных отчетов. Возможно, даже вызов в Лондон, в Уайт-холл; развлечения на палубе тихоокеанского лайнера; пожатие дряблой ладони замминистра; интервью в газетах; настойчивые, игривые и трепетные голоса дам: «А правда ли, мистер Конвей, что вы в Тибете…» Одно можно предсказать совершенно точно: приглашения на обед с рассказами о пережитом ему обеспечены как минимум на год. Принесет ли это радость? Конвею вспомнилась фраза из записок Гордона [19]в последние дни битвы за Хартум: «Лучше быть дервишем у Махди [20], чем каждый вечер являться на званые обеды в Лондоне». Антипатия Конвея к званым обедам была не настолько сильна — он лишь предвидел, что рассказы о Тибете в прошедшем времени ему наскучат и немного опечалят. Посреди этих размышлений Конвей внезапно заметил приближавшегося Чанга.

— Сэр, — торопливо зашептал тот, — мне выпала честь сообщить вам важную новость…

«Так значит, носильщики все-таки прибыли раньше срока» — было первой мыслью Конвея. Как странно — он совсем недавно думал об этом. Его передернуло, хотя известие и не было совсем неожиданным.

— Да, я слушаю.

Волнение Чанга, казалось, вот-вот перейдет все мыслимые при свойственном ему хладнокровии пределы.

— Достопочтенный сэр, поздравляю вас. Я счастлив, что в некотором роде причастен к этому. Верховный лама принял решение после моих убедительных и настойчивых рекомендаций. Он желает видеть вас сей же час.

Конвей посмотрел на китайца испытующим взглядом.

— Вы выражаетесь непонятнее, чем обычно, Чанг. Что случилось?

— Верховный лама послал меня за вами.

— Понимаю. Но суетиться-то зачем?

— Затем, что это неслыханно, даже я не ожидал. Вы здесь всего две недели, и теперь он готов принять вас. Совершенно невероятный случай.

— Я все-таки не возьму в толк. Хорошо, я увижу вашего Верховного ламу. И что дальше?

— Разве этого мало?

— Ни в коем случае, уверяю вас, — рассмеялся Конвей, — не сочтите меня невежливым. Вообще-то я сначала подумал о другом, ну да ладно. Конечно же, я польщен и буду счастлив познакомиться с этим джентльменом. Когда назначена встреча?