Правило Рори - Черняк Виктор. Страница 28

– Вы научились мастерски молчать, Барри! – Тревор одарил Субона улыбкой, похоже искренней, в той мере, в какой это понятие вообще могло существовать применительно к Тревору Экклзу.

Барри едва заметно поклонился. Тревор окаменел от гнева, его всегда выводили из себя безупречные манеры Субона: «Жиголо! Лощеный хлюст, перстни, походка, парящая над землей, ни спешки, ни волнения, только искры попыхивают по углам глаз».

– Представляю, как вы смотрелись в своем борделе, Барри. Халиф! Владыка мира! Не меньше. Всю молодость вы провели под солнцем, на песчаных пляжах, под пальмами, в окружении красоток, а я тут, Барри, шнырял между пакгаузами, портовыми кранами, складами, бойнями и свалками… Иногда мне кажется, что лет до двадцати я и солнца толком не видел, чаще слышал: зашло, взошло – догадывался о его беге по смене дня и ночи. Солнце! Как ни крути, соблазнительная вещица, однако есть минус – солнце расслабляет, не хочется шевелить ни руками, ни ногами, ни, что самое прискорбное, мозгами.

Субон опустил руки, нет смысла прятать перстни за спиной, все равно Тревор не в настроении, его понесло, хуже, чем есть, не будет.

Экклз тут же впился в перстни:

– Если бы я не подобрал вас, Барри, тогда… больше, чем на медное кольцо, и то в носу, вам рассчитывать не приходилось бы. – Тревор намеренно перебарщивал – проверял надежность, преданность, он знал, что готовность проглотить унижение, стерпеть нестерпимое – более или менее точное свидетельство отдаленности бунта.

– Тревор, вы устали? – Субон владел собой превосходно: ни фальши, ни подтекста – истинно дружеское участие, великодушие, и ничего более.

«Тонкая работа», – отметил Экклз, сел, пощекотал подбородок лепестками лотоса:

– Извините, Барри, заносит, иногда и сам не могу понять, откуда такая злоба. Извините… нелепо… топчу вас, самого преданного мне человека…

Субон опустился в кресло:

. – Пустяки, Тревор, вы во главе дела, и, конечно, нервы напряжены.

«Черт возьми, – изумился Экклз, – мы знаем друг друга более двух десятков лет и… вовсе не знаем друг друга, знать человека нельзя – глупости! Все равно что самонадеянно заявить: я знаю океан или я знаю горы, имея в виду все горы мира».

От негодования Экклза не осталось и следа, оно испарилось, исчезло на глазах, как влажное пятно на ткани под раскаленным утюгом; ничего и не было, оба это знали, всего лишь манера Тревора такова, не более; Тревор давно научился подавлять истинный гнев, зная, что он затуманивает разум, хуже ничего не придумаешь.

– Что касается Рори… – доверительностью Тревор полагал компенсировать Субону ущерб от недавней вспышки ярости, – не знаю… у меня нет ничего доказательного, только догадки, чутье… похоже, Рори перекалился, то есть внешне все, как и раньше, ничто не настораживает, но парень вот-вот треснет, надави чуть посильнее, и…

Субон погладил усы, перстень блеснул прямо в глаза Тревору. Экклз провел ладонью по лбу, сдвинул челку, прикрыл глаза и, так и не отрывая руки от лица, спросил:

– А что, Барри, кожа под перстнем не потеет, не горит, вы не замечаете потертости? – В интонации Тревора ни намека на издевку, любопытство совершенно невинное, но Субон знал, что вспышки ярости иногда следуют одна за другой с короткими перерывами, и поднялся, давая понять, что, если Экклзу более ничего не нужно, он предпочел бы удалиться.

Тревор отвел руку, сощурил глаза:

– Не бойтесь, Барри, я уже откипел на сегодня. Полчаса назад тут сидел один… уже десять лет, как ушел из семьи и разъезжает по свету, превознося Кришну и его учение. Не понимаю, отчего врачи не изолируют таких: в глазах безумный блеск, прозрачная кожа, развалился в сандалиях на босу ногу и шевелит пальцами, замечу – безобразными, без всякого стеснения. Я кивал сколько мог, соглашался, мы же здесь приверженцы Кришны, а визитер не закрывал рта и в конце заявил, что его опыт сразу подсказал ему, что перед ним человек, который по-настоящему заботится о своей душе. Это я, Барри! – Экклз передернул плечами. – Никогда не поверил бы, что вокруг столько идиотов.

– Хватает, – поддержал Субон от двери и приоткрыл ее, замерев на мгновение на пороге, как бы рассчитывая предвосхитить желание Экклза задержать его. Тревор молчал. Субон притворил дверь и пошел по коридору, высоко вознеся седую голову, расправив плечи, зная, что Экклз наблюдает за каждым его шагом, не отрываясь от экрана монитора.

Рори не раз испытывал ощущение, будто время замерло, пойманное на крючок, секунда длилась долго, как час или день, и распадалась на мелкие осколки, вмещающие каждый отдельное событие.

Глаза женщины с подносом плавились от страха, мятущиеся зрачки растекались в стороны, она смотрела на того, кто приближался к Рори сзади, и пальцы ее, впившиеся в край подноса, белели.

Рори не оборачивался, знал, что еще успеет, а еще знал, что фокус со временем, будто бы замершим на скаку, может завершиться в любой миг, время покатится, как всегда, и выяснится, что опасности не было – разгулялись нервы, и только.

Рори уже видел, куда отскочит, если его попытаются ударить, видел, как его туша пригибается в броске, отшвыривая стол, видел краем глаза изумление неизвестного позади себя, не ожидавшего такой прыти от многофунтового тела, слышал визг женщины и дребезжащий удар об пол выскользнувшего из онемевших пальцев подноса; Рори будто проживал не торопясь мгновения предстоящего, вертел их, ощупывая мысленным взором взыскательно, как коллекционер, приобретающий дорогую вещицу для своего собрания. Рори физически ощущал, что времени вроде бы в обрез и вместе с тем его еще хватает; тому, кто сзади, еще понадобится сделать не один шаг, и каждый из них потребует времени, если рассчитать все точно, шансы остаются.

Человек остановился внезапно, не дойдя до Инча полутора ярдов. Женщина завороженно смотрела за спину тучного посетителя. Тишина за спиной спутала планы Инча, неопределенность намерений того, кто находился сзади, как раз и сделала опасность более явной. Рори обдало волной страха – он не знал, что предпримет человек в следующий миг; когда тот шел, шаг за шагом приближаясь к Инчу, он знал, что, пока слышатся шаги, еще есть надежда на спасение, тишина этой надежды лишала. Инч расслабился: если выстрел, то уже ничто не поможет, если удар, то можно подготовиться, сделать так, чтобы тело вобрало в себя чужую силу, не сопротивляясь неизбежному, вяло впустило разрушение внутрь, обволакивая мягкими мышцами, утапливая в жирных складках на шее или на спине, в зависимости от того, куда ударят.

Тишина была недолгой, человек позади низким голосом спросил:

– Что вам нужно?

Рори облегченно выдохнул: тот, кто собирается ударить, не тратит время на слова. Инициатива переходила к Рори, он решил не оборачиваться, руки непроизвольно скомкали салфетку, и только этот жест выдал напряжение Инча. Позади тишина, только слышно дыхание чужака, и даже кажется, что по затылку под волосами пробегает теплое дуновение.

Время сорвалось с крючка и сразу набрало свой обычный темп. Женщина с подносом увидела, как за стол Инча садится светловолосый человек с бородкой клинышком, худой, нервический, но вполне приличный и не имеющий выраженно враждебных намерений; прижав поднос к костистому боку, женщина засеменила к кухне.

Инч поднял глаза и увидел напротив Найджела Сэйерса, свет падал тому в лицо, волосы на висках, тонкие и завивающиеся, и жесткие в темную медь волосы бороды, казалось, не могли принадлежать одному человеку; профиль Сэйерса достаточно зловещий – мефистофельский: крючковатый нос и выдвинутый вперед подбородок, но Рори не пришло бы в голову такое сравнение, он подумал только, что многое знал о Сэйерсе, но не представлял, как звучит его речь, а голос Найджела оказался неожиданно низким, не вяжущимся с худобой и тонкими чертами лица.

– Что вам нужно? – повторил Сэйерс.

– Я ужинаю, – миролюбиво ответил Рори; тембр собственного голоса ему нравился, при габаритах Инча он имел право рокотать на самых низких нотах, не то что этот человек, будто вырезанный тонким резцом из слоновой кости.