Гайдзин - Клавелл Джеймс. Страница 286

Как же разрешить эту неразрешимую ситуацию?

Решение, если таковое может быть найдено, должно остаться тайной между нами как врагами — мы всегда ими будем — и как женщинами.

Во-первых, я прошу вас помочь доктору Хоугу, позволив ему в нужное время осмотреть вас, чтобы установить, носите вы ребенка или нет. Разумеется, для подтверждения диагноза можно проконсультироваться с доктором Бебкоттом или любым другим врачом по вашему желанию.

Во-вторых, давайте подождем ещё месяц, чтобы быть уверенными, потом мы можем двинуться дальше. К тому времени краткое письменное изложение дела будет полностью составлено и готово для подачи на рассмотрение суда — это не является угрозой, это просто факт. К тому времени сведения нашего знакомого будут запущены в работу, но частично. В настоящий момент я не вижу, как что-то может помешать предложенному им плану. То, что вы убедили его встретиться со мной, сделало, как уже указывалось выше, меня и «Благородный Дом» обязанными вам.

Возможно, к тому времени, с Божьей помощью, для этой неразрешимой ситуации отыщется решение. Тесс Струан, Гонконг, 30 декабря, 1862.

Разум Анжелики разрывался между счастьем и ужасом, победой и поражением. Так победила она или проиграла? Тесс Струан ничего не обещала, но не помахала ли она оливковой ветвью? Письменное изложение дела? Суд? Свидетельская скамья? Посерев лицом, она вспомнила слова Ская о том, как легко будет противной стороне представить её распутницей без гроша за душой, дочерью преступника, вытащить на свет другие ужасные, вывернутые наизнанку истины. «Неразрешимая ситуация» и «решение»? Разве это не означало, что она одержала победу, частичную по крайней мере.

Эдвард! Сегодня вечером или завтра Эдвард скажет мне! И мистер Скай, он умен, он поймет, о Боже, я надеюсь, что он поймет.

Она подняла глаза и увидела, что Хоуг наблюдает за ней.

— О! Простите, я совсем забыла... — Она нервно мяла ткань рукава, нога беспокойно постукивала по полу. — О, не хотите ли выпить чего-нибудь, я могу позвонить А Со, я... прошу прощения... я, кажется, не... — Слова выговаривались с трудом, и он уловил ухом эту перемену и спросил себя, не это ли начало того срыва, который он предсказал. Признаки были налицо: пальцы рук и ног двигаются непроизвольно, лицо белое, глаза широко раскрыты, зрачки изменились.

— Что она написала? — спросил он безмятежно.

— Я... ну, ничего, кроме того, чтобы... чтобы подождать, когда... — Она не договорила и устремила взгляд в пространство.

— Когда что? — скрывая тревогу, спросил он, чтобы вернуть её назад.

Но она была целиком захвачена прочитанным. Значит, боевые порядки очерчены. Она знала самое худшее или лучшее. Её противник сделал первый ход и объявил о своих намерениях. Теперь она могла вступить в сражение. На своих условиях. Тошнота пропала. На её месте запылал огонь. Мысль о том, что она изложила все гнусное и возможное с такой ледяной холодностью, вызывала в ней ярость — ничего о ней, никакой заботы о ней, никакой, даже самой крошечной уступки за всю любовь, муки, боль по поводу смерти Малкольма, ничего. Ничего. И хуже всего «незаконнорожденный», когда они обвенчались как положено, в соответствии с британским законом... меня заверили в этом!

Не беспокойся, кипела она от негодования, это отпечатано в моей памяти раскаленным клеймом, расплавленной сталью. Она снова посмотрела на Хоуга, мелко дрожа всем телом.

— Она написала, что хочет подождать и чтобы я тоже подождала. Есть неясное... мне кажется, она говорит, что возможен некий мирный исход, нечто, что разре... — Дрожь прекратилась, когда пришедшее решение смыло её прочь, и её голос стал свистящим, шипящим и брызжущим злобой: — Я надеюсь, что все кончится миром, потому что... потому что, клянусь Пресвятой Богоматерью, я вдова Малкольма Струана, и никто, никакой суд, даже ни Тесс Растреклятая Струан не отнимет этого у меня!

Он скрыл своё беспокойство, сказав осторожно:

— Мы все считаем, что это так. Но вам нужно успокоиться и не волноваться. Если вы не выдержите, она выиграет, а вы потерпите поражение, какова бы ни была правда. Нет никакой нужды...

Дверь распахнулась. В комнату, покачиваясь, вошла А Со.

— Мисси-тайтай?

— Ай-й-йа! — вспыхнула Анжелика. — Убирайся, почему нет стучать?

А Со твердо уперлась в пол ногами, втайне довольная, что эта чужеродная дьяволица не сдержалась и потому потеряла лицо.

— Письмо, васа нузна, хейа? Письмо, мисси-тайтай?

— Какое письмо?

А Со подошла, шаркая ногами, подала ей маленький конверт, сопнула носом и удалилась. Почерк Горнта. Анжелика спустилась вниз с высокой горы своего гнева.

Внутри оказалась карточка с выгравированными буквами Э. Г. На ней было написано: «Самые теплые приветствия. Поездка в Гонконг на редкость занятная. Не можем ли мы встретиться завтра утром? Ваш покорнейший слуга, Эдвард Горнт».

Она вдруг снова почувствовала себя здоровой. Сильной, наполненной решимостью, надеждой, готовой к бою.

— Вы правы, доктор, но я выдержу, клянусь, что выдержу, выдержу ради Малкольма и выдержу ради себя, и ради вас, и Джейми, и мистера Ская. Вы мой дорогой друг, и я теперь в полном порядке. Больше нет нужды говорить об этой женщине. — Она улыбнулась ему, и он знал, что улыбка эта была и хорошей, и плохой — новые признаки опасности. — Мы подождем, мы подождем и посмотрим, что будущее уготовило нам. Не тревожьтесь, если мне станет плохо, я вас тут же позову. — Она поднялась и расцеловала Хоуга в обе щеки. — Ещё раз благодарю вас, дорогой друг. Вы будете на ужине у графа Сергеева?

— Может быть. Не знаю. Я немного устал, — сказал он и вышел, скрывая свои дурные предчувствия.

Она перечитала карточку. Эдвард осмотрителен, это ещё один добрый знак, подумала она. Если бы послание перехватили и прочли, оно ничего бы не выдало. «Занятная» было удачно подобранным словом, и «покорнейший слуга» тоже было выбрано с большой тщательностью. Как и слова той женщины, чтобы ей гореть в аду.

Что делать?

Одеться к ужину. Собрать своих сторонников. Привязать их к себе. Начать осуществлять задуманные планы. И сделать Иокогаму своим неприступным бастионом против «той женщины».

— Не думай о солдатах гайдзинов, которые ищут тебя, Хирага, и забудь об Акимото, — сказал Кацумата, раздосадованный этим неожиданным препятствием. — Нас троих будет достаточно. Мы нападем завтра, сожжем церковь и потопим корабль. Такэда, возьмешь на себя церковь.

— С радостью, сэнсэй, но почему не воспользоваться планом Ори и не сжечь Иокогаму? Хирага прав, забудьте о корабле, он прав, прошу прощения, — ответил Такэда, склонявшийся на сторону Хираги — в конце концов, Хирага был предводителем всех сиси Тёсю, и его совет продумать пути отступления был разумен. — Он справедливо говорит, что при таком море и ветре будет трудно подобраться к кораблю незамеченными. Почему не воспользоваться вместо этого планом Ори и не сжечь сразу все гнездо гайдзинов?

— План Ори требует времени и южного ветра, — заметил Хирага. — Я согласен, что его план лучше. Нам следует подождать.

— Нет, — грубо отрезал Кацумата хриплым голосом, — вооружившись мужеством, мы сможем сделать и то, и другое! Мы сможем. И церковь, и корабль! Вооружившись мужеством сиси!

Хирага ещё не оправился от потрясения, которое испытал, когда увидел солдат у своего дома, и соображал медленно. То, что он, как он считал, убил того бродягу на пустыре, ничуть его не беспокоило — человек неподвижно лежал в грязи, когда, некоторое время спустя, он прокрался к колодцу, спустился вниз, отыскивая ступени на ощупь, а потом вслепую пробрался по грозящему обвалиться подземному ходу, через ледяную воду.

— Это невозможно, когда нас только трое, — сказал он, — и завтра ночью — это слишком рано, что бы мы ни решили. Если план состоит в том, чтобы сжечь Поселение, нам нужно три дня, чтобы разместить горючие вещества и запалы. Я советую не торопиться.