Сицилия. Сладкий мед, горькие лимоны - Форт Мэтью. Страница 30

Потом появился Кармело Урзи, маленький, похожий на гнома человечек, в свитере, шарфе и шерстяной остроконечной шапочке. Мне он напомнил бульдога. Возможно, потому, что у него широкое лицо и опущенные вниз уголки рта. Его глаза улыбались, а голос звучал приветливо.

— Да, — сказал он, — мы выйдем в море за анчоусами. Погода не очень подходящая, слишком ветрено, но это нам не помешает.

После короткой дискуссии он представил меня другому мужчине, которого звали Анджело. Они вытащили сети из машины и отнесли их в лодку. Она была длиною пять или шесть метров, со слегка изогнутыми концами. Рулевая рубка, вертикальная лачуга, находилась прямо в центре лодки. В оранжевом свете портовых ламп было невозможно определить ее цвет. Ее трудно назвать красивой, колоритной или фотогеничной, но это явно надежная рабочая посудина, много повидавшая на своем веку. На ее бортах налипла морская соль.

Двигатель начал подавать признаки жизни, и в воздухе запахло горючим. Анджело и синьор Урзи готовились к выходу в море: быстрыми, ловкими и уверенными движениями они сматывали веревки в бухты и проверяли узлы, связывающие сети для мелких анчоусов с сетями для более крупных, затягивая их как можно крепче, чтобы они выдержали нагрузку. Нейлоновые сети для ловли анчоусов были похожи на легкую, прозрачную ткань.

Синьор Урзи сказал, что для ловли анчоусов это плохой год. В прошлом году рыб плавало не переловишь, а вот и этом — нет. Анчоусов мало, да и те мелкие. Сейчас сезон уже заканчивается. Ветер тоже ни к чему. Погода влияет на то, где плавает рыба и на какой глубине. Глубина — это самое важное.

— Нынче осталось мало рыбаков, которые ловят анчоусы. В моей семье только один, мой племянник.

В три пятнадцать мы осторожно вошли в главный канал, и нас обступила темнота. Береговые огни остались позади. Над головой, в просветах между облаками, я видел звезды. Казалось, ветер немного стих. Свежий запах моря смешивался с резкими выхлопными газами. Поверхность воды поблескивала словно полированный лист черного пластика.

Синьор Урзи управлял лодкой, сидя в рулевой рубке. Анджело натянул непромокаемый оранжевый комбинезон и закурил. Пламя зажигалки на какое-то мгновение выхватило из темноты его лицо, и этот контраст света и тени напомнил мне картины Караваджо. В течение тысячелетий мужчины, жившие на этих берегах, занимались рыболовством. Запах дизельного топлива и пыхтенье двигателя — это единственное, что дала им цивилизация. И еще сигареты.

Мы прошли еще примерно три километра, и синьор Урзи приостановил вращение двигателя. Погруженная в темноту лодка начала рыскать. Море было абсолютно черного цвета. Я все еще мог видеть береговые огни, но впереди расстилалось открытое море и торжествовала кромешная тьма. Я совершенно не представлял себе, где мы находимся. Синьор Урзи сказал, что глубина здесь метров шестьдесят и, чтобы поймать анчоусов, нужно опустить сеть на самое дно.

Ухватившись за шест, торчащий из маркерного буя, он перевернул его набок и привязал к нему сеть, при этом стал виден мерцающий на шесте огонек, который быстро растаял в черноте. Анджело ловко и проворно травил сети. Фонарь, установленный над рулевой рубкой, освещал лодку фосфорно-желтым светом. Анджело работал с невероятной быстротой, останавливаясь время от времени для того, чтобы расправить складку в сети. Синьор Урзи сообщил, что в общей сложности у них почти полтора километра сетей и что они очень старые. Он смотрел в темноту и следил за направлением ветра. Никто из мужчин не разговаривал. Наша лодка все еще заметно рыскала.

— Обычно мы ставим сети ночью, — неожиданно произнес синьор Урзи. — Но иногда их можно ставить и днем. Все зависит от погоды. Погода подсказывает нам, когда и как перемещается рыба.

Было четыре пятнадцать, когда последний фрагмент сети соскользнул в воду. Анджело стравил остававшуюся веревку, привязал конец сети к другому маркерному бую с мигающим огоньком, и мы поплыли обратно в порт, сопровождаемые чайками, которые кружились прямо над лодкой и в темноте казались обрывками белой бумаги.

Тогда и выяснилось, что традиционный завтрак рыбака состоит из чашки кофе эспрессо и трубочки с кремом в круглосуточном кафе, посещаемом также и экипажами самолетов авиакомпании «Алиталия». Во время завтрака синьор Урзи настаивал на том, чтобы я обращался к нему по имени, данном ему при крещении — Кармело. После этого мы вернулись в порт, и я уснул прямо там и спал до тех пор, пока синьор Урзи не разбудил меня деликатно в семь часов, сказав, что пора ехать за уловом.

Солнце уже поднялось довольно высоко. Серые, розовые, бледно-желтые и абрикосовые облака, разбросанные по молочно-белому небу, напоминали небрежно раскиданную одежду. Ветер стих, и на поверхности моря колыхалась лишь легкая зыбь. Это был жидкий гранит, серо-черный, с металлическим блеском. Недалеко от берега виднелось несколько лодок.

— Ловцы кальмаров, — неодобрительно буркнул Кармело.

Он говорил, что ему восемьдесят.

— Даже немного больше. Я помню войну. Вторую мировую войну.

— Почему же вы до сих нор рыбачите?

— Потому что я должен что-то делать, быть активным. Это хорошая работа.

— Но богатства она не приносит.

— Нет, не приносит. Что верно, то верно.

Анджело дотянулся до буйка и, втащив его в лодку, обмотал направляющую веревку вокруг приспособления из вращающихся барабанов, вытаскивающих сеть из воды. Кармело устроился позади барабанов, Анджело — на корме лодки. Пока барабаны вращались, Кармело ловко и быстро перебирал сети, прежде чем свалить их в лодку позади себя, вытаскивая застрявшую в ней рыбу. Анджело перетаскивал сети на корму, извлекая рыбу, которую Кармело не смог вытащить, и аккуратно складывая их. Это была система, отработанная в результате повторения изо дня в день одних и тех же операций.

Сети продолжали подниматься из воды, и вот показался мерлан, рыба вполне солидного размера. Кармело остановил барабаны с помощью рычага и, вытащив улов, бросил в большой пластиковый контейнер, до половины заполненный морской водой. Рыба была мертвой, ее плавательный пузырь разорвался. Она лежала кверху брюхом. Поворот рычага снова запустил барабаны. Прошло какое-то время, прежде чем появилась следующая рыба.

Солнце начало припекать, а свет становился все ярче и ярче. Барабаны продолжали вращаться. В лице Кармело под шерстяной шапкой, сдвинутой на затылок, было что-то стоическое, благородное и вневременное. Нижняя часть его лица, освещенная солнцем, отливала оранжево-золотистым цветом. Он словно сошел со страниц романа «Малаволья». Простота его работы обладала такой величественностью, что существование превращалось в бытие.

Выглянув за борт лодки, я увидел перед нами в молочно-зеленой воде вздымающиеся сети, а в них — серебристо-белое брюхо еще одной рыбы. Так оно и продолжалось: пыхтенье двигателя и негромкое урчанье вращающихся барабанов. Паузы наступали лишь тогда, когда нужно было вытащить и бросить в пластиковый контейнер грязновато-зеленую макрель, кораллово-розовую барабульку, аспидно-серого хека, леща с черными пятнами на боках или рыбу с серебристо-розовой и серебристо-голубой чешуей и золотистыми плавниками, названия которой я не знал. Самая крупная из них весила, наверное, около килограмма, но мелочи не было вовсе.

В этой работе не нашлось бы места никаким сантиментам. Никто не думал об экологии. Они занимались ею, чтобы выжить. Кармело и такие же, как он, рыбаки будут уходить в море, пока там вообще не останется рыбы. Вместе с ней исчезнут и рыбаки.

Прошел час, другой. Анчоусов поймать не удавалось. Появился розово-коричневый кальмар с черными зрачками и перламутровой радужной оболочкой, с запутавшимися в сети щупальцами. Кармело вытащил его и бросил в пластиковый контейнер. Следом за ним выловили краба. Кармело выдернул его из сети и оторвал клещи. Разломив краба пополам, он высосал мясо из панциря и стал жевать его. При этом его глаза блестели от удовольствия. Прожевав мясо, Кармело выплюнул несъедобную часть за борт.