Сицилия. Сладкий мед, горькие лимоны - Форт Мэтью. Страница 60

Однако подслащенная рикотта вызвала неудовольствие синьоры Родригес. Она сочла ее «troppo duro» — слишком жесткой. Прослойка не была «abastanza raffinato» — достаточно изысканной. А тесто, наоборот, показалось чересчур водянистым.

— Его мало месили, поэтому оно не очень воздушное, — сказала она.

Леопольдо поднял глаза к небу. Мы все послушно принялись за свои порции. Можете убить меня, но я не нашел в торте никаких недостатков.

— Возможно, он не совсем свежий, — предположила Федерика. — Тесто успело пропитаться сырной жидкостью, и оно кажется водянистым, а рикотта — жестковатой.

В течение двадцати минут или около того они обсуждали, какими должны быть настоящий сыр и идеальное соотношение его с тестом. Мой вклад в разговор был минимален, но, учитывая количество съеденного торта, — весомым. Слушая их, я не мог не восхищаться страстью, питавшей эту дискуссию, терпеливым вниманием ко всем мелочам, к авторитету и суждениям друг друга. Способны ли мы с такой же страстью обсуждать консистенцию и детали, допустим, симнела [71]или кекса Данди [72]? Вскрывать и разбирать их с дотошностью патологоанатома? Думаем ли мы о том, как приготовлен крем и идеальной ли он консистенции? Мне бы хотелось надеяться, что мы способны на это, потому что подобная страсть, уверенность и знания защищают кулинарную культуру и поддерживают ее на плаву, но боюсь, что мои надежды тщетны.

Так или иначе, но синьора Родригес была недовольна и собиралась немедленно отправиться в кафе «Иррера». Мои симпатии были на стороне кондитеров: она не производила впечатления женщины, с легкостью сдающей свои позиции.

На десерт нам принесли плоды опунции [73]— «фиги индейцев», и вновь началась дискуссия, на этот раз — более вялая: какие из них вкуснее, белые или красные. Я отдал свой голос за красные.

Меня заинтересовало не то, какие плоды на самом деле вкуснее, а то, что этот вопрос вообще возник. Слушать их было все равно что внимать спору ученых, обсуждающих детали одной из теорий квантовой механики. Они относились к предмету спора со всей серьезностью, выслушивали всех с одинаковым вниманием (даже если этот человек заблуждался), и невозможно было избавиться от чувства, что качество торта или аромат «индейских фиг» — вполне достойные темы для серьезного обсуждения в кругу интеллигентных людей.

После обеда я, движимый чувством какой-то странной ностальгии, отправился на пристань Мессины, на которой в свое время разыгрался один из наименее поучительных спектаклей в моей жизни. Это было в 1973 году. Наше с Томом путешествие подходило к концу. Ему предстояло сесть на паром и вернуться на континент, в университет, я же собирался задержаться на Сицилии еще на несколько дней. Мы припарковали машину на пристани недалеко от парома, до отправления которого оставалось что-то около часа, и отправились вместе на ланч.

Вилка с намотанной на ней пастой застала в моей руке на полпути ко рту, когда внезапно передо мной возникло видение: ключи от машины. Они торчали из приборной доски. А машина была заперта. Вещи Тома, его паспорт и все прочее осталось внутри. Подобное случалось со мной уже не впервые (я бы сказал, что эта неприятность заложена в самом проекте «форда»), но нам всегда удавалось найти выход из положения.

Я подпрыгнул.

— Ключи! — крикнул я своему удивленному брату. — Они в машине!

И, не произнеся больше ни слова, бросился из ресторана к «эскорту», мирно стоявшему на полуденном солнце. Да, ключи действительно торчали в приборной доске. Они всего лишь на расстоянии вытянутой руки, но недоступны.

Обливаясь п о том, я помчался в прокатное агентство. Но во время ланча там никого не обнаружил. Я вернулся к машине. К этому времени там уже стоял Том с мрачной физиономией. Машина была закрыта со всех сторон. Пару раз мы оставляли незапертым багажник и пролезали внутрь через него, раскладывая заднее сиденье. На сей раз я предусмотрительно запер его, зная, что в Мессине орудуют опытные автомобильные воры.

— Ну что, придется тебе разбить стекло, — сурово процедил Том.

— Этого нельзя делать, — уперся я.

— Что же ты предлагаешь?

Наступило молчание.

— Я должен сесть на паром, — настаивал Том.

— Я знаю.

Молчание.

— Придется нам разбить стекло, — согласился я.

— Это тебе придется разбивать стекло, — повторил Том. — Ты же оставил в машине эти чертовы ключи.

— Ладно, ладно.

Вы когда-нибудь пытались разбить стекло в автомобиле? Это не так легко, как кажется. Хорошо, если у вас есть молоток-гвоздодер или свеча зажигания. Тогда вам достаточно нанести точный удар по стеклу. Единственное, что мне удалось найти, — кусок деревянной доски. Я осторожно постучал им по стеклу с водительской стороны. Никакого впечатления. Я ударил сильнее. Ничего. Вскоре я уже барабанил по стеклу как ненормальный. Пот лился по мне ручьями. Мимо проехал грузовик, и водитель сочувственно посмотрел на меня. Он никогда не видел таких беспомощных автомобильных воров.

Я изменил цель своей атаки и направил все усилия на треугольное окошечко, расположенное в углу главного окна. В то время они были во всех автомобилях. Мне казалось, что оно — самое слабое, а потому и наиболее подходящее место для атаки. Если я смогу хоть чуточку приоткрыть его и просунуть руку, то, возможно, мне удастся дотянуться до ручки. И тогда…

И я начал действовать. Окно разлетелось на части. Том обернулся. На набережной возле парома суетились люди. До отправления десять минут. Мы начали долбить энергичнее, и тут я заметил, что дверь стало перекашивать. Возможно, нам никогда не удастся открыть ее. Том был в отчаянии. Стоявшие возле трапа служащие высматривали опаздывающих. Наконец мне удалось просунуть руку в самое маленькое из отверстий и нажать на ручку. Дверь открылась. От облегчения я едва не лишился чувств. Схватив свой рюкзак, Том бросился к трапу и вскочил на него в тот момент, когда его уже собирались поднимать. Он обернулся, махнул мне рукой и улыбнулся…

Возле пристани стоял паром. Там же, где и тридцать с лишним лет тому назад. Я нашел место, на котором мы тогда припарковали свою машину, и почувствовал себя очень счастливым человеком.

Леопольдо легко нес бремя своего богатства, если вообще обращал на него какое-то внимание. По Сицилии он ездил на тринадцатилетнем «ниссане микра», преимущество которого заключалось в том, что он не привлекал внимания автомобильных воров. В тот вечер от повез меня к «Иль Падрино» — к «Крестному отцу».

— Это не очень роскошное место, — извинился он, — но мне нравится. Когда я молодым человеком начал работать в Мессине, то всегда приезжал сюда на обед. Там можно было быстро перекусить, и еда хорошая. С тех пор там мало что изменилось.

Теперь они готовят специально для меня салат стоккафиссо.

— Ingegnere!

Этим возгласом хозяин приветствовал Леопольдо, когда мы переступили порог заведения.

Все головы повернулись в нашу сторону. Хозяин обнял Леопольда с нескрываемой симпатией. Должно быть, ему было больше семидесяти, но это был не человек, а силовое поле.

— Наконец-то! Салат готов!

Я понял, чт о Леопольдо имел в виду, когда сказал, что за долгие годы в «Иль Падрино» почти ничего не изменилось. Там просто нечему было меняться: кухня без всяких перегородок, примитивное убранство, покрытые пластиком столы, которые можно было быстро вытереть, бумажные скатерти и круговорот посетителей обоего пола и разного возраста, приходящих сюда, чтобы получить удовольствие от еды, и они его получают по праву первородства.

Салат стоккафиссо был приготовлен из кусков вяленой рыбы, кружочков лимона, оливок, кружочков корня сельдерея и небольшого количества пеперончино, сдобренного оливковым маслом. Это была простая пища, легкая и острая, у вяленой рыбы пикантный вкус, искристый лимон чуть слаще тех, что продаются в Британии, оливки в меру соленые, сельдерей хрустящий, а пеперончино — теплый и дерзкий. Солнечные лучи проникали сквозь салат, и вяленая рыба создавала ощущение холодного, прозрачного воздуха севера. Я вспомнил, что Джузеппе Привитера говорил мне о том, почему вяленая рыба, высушенная на ветру, предпочтительней соленой трески. Поразительно, что это фирменное норманнское блюдо до сих пор пользуется популярностью на границе с Африкой. Это было доказательством того, что традиции торговли вечны. И через несколько столетий после ухода норманнов сицилийцы развозят свое оливковое масло по тем же дорогам.