Любовник Большой Медведицы - Песецкий Сергей Михайлович. Страница 67

— Так.

— Тогда пойдем.

Когда оказались мы в маленькой комнатке один на один, увидел, что женщина хмурится и внимательно на меня смотрит.

— Как зовут пани? — спрашиваю.

— Лаура.

Тогда я к ней на «ты»:

— Для других ты будешь Лаура, а для меня — Соня.

— А кто ты?

— Я из Ракова. Ходил вместе с тобой и Юрлиным за границу. Потом меня не брали, стрелял я в мужиков на болоте у Горани.

— Ага! Знаю! Владек!

— Так.

— И узнать не смогла! Так изменился!

— А ты от мужа удрала с Ванькой Большевиком?

— Так.

— А где он?

В Сониных глазах показались слезы.

— Бросил меня, холера! Забрал все, что у меня было, и удрал неизвестно куда!

— Возвращайся к мужу! Он тебя так любил… Примет тебя.

— Чтобы снова под замком сидеть или по лесам лазить? Хватит мне границы, боком вылезла!

— Здесь хочешь остаться?

— Ну, так… А почему бы нет? Хозяйка добрая. Ешь, сколько хочешь. Работать не нужно. Одеваюсь, как хочу. Гости меня любят.

С удивлением слушаю, как она хвастается своим новым положением. Потом спрашивает:

— В местечке будешь?

— Буду.

— Золотой мой, не говори никому, что меня тут видел. Не скажешь?

— Если не хочешь, не скажу. С чего мне?

Когда поздней распрощался, снова попросила меня, заглядывая в глаза, чтобы не говорил никому. Чувствую тревогу в ее голосе.

— Не скажешь, золотко?

— Сказал же, что нет, значит нет! И кончено!

— Ну, не злись!

Попрощался я с Соней. Она попросила, чтоб навещал ее… Иду к Грабарю. Тот пересматривает новую серию покупок, а Щур, сидя в кресле, курит папиросу и высмеивает его. Грабарь обращается ко мне:

— Видишь? — и показывает ладонью на Щура. — Насел на меня, будто Каспер на сучку. Все ему плохо! Все ему не нравится!

— Да на холеру тебе это? — спрашивает Щур. — Куда ты это денешь?

— В Радошковичи отвезу. Маме отдам.

— И несессер тоже? — глумится Щур.

— Все отвезу.

— И что она будет с этим делать?

— В хозяйстве пригодится! Первая категория!

— Несессер, картошку отмерять?

— Тебе моих денег жалко?

— Можешь их выбросить или сжечь! Мне и своих не жалко! — сказал Щур. — Но какого черта тебе это все? Что заработать даешь извозчикам, кельнерам, служкам гостиничным, девкам — это я понимаю. Но зачем ты все это покупаешь — не понимаю я, не понимаю!

— Так нужно и фабрикантам дать заработать! — отвечает Грабарь и прыскает звучным смехом.

— Ржешь, как жеребец на кобылу! — сообщил Щур, встал с кресла и подошел к окну.

Вечерело. В комнате стало темно. Света мы не зажигаем. Молчим. Потом Щур говорит:

— Знаете что, хлопцы? Сейчас — самый сезон, самая работа, а мы тут валандаемся, у баб волосы в подмышках рассматриваем!

— Хватит уже! Я возвращаюсь утром! — говорю решительно.

Грабарь молчит.

— И я возвращаюсь! — подтверждает Щур.

— Ну, тогда и я с вами! — отзывается Грабарь. — Но тогда нужно позабавиться напоследок! — добавляет оживленно. — Чтобы искры летели! Первая категория!

Остановились мы на краю местечка и отпустили мужика, привезшего нас со станции Олехновичи.

— Вы, хлопцы, здесь подождите, — сказал Щур, — а я к Гусятнику пойду, узнаю, чего нового в местечке.

— Только возвращайся мигом! — попросил Грабарь.

— Ну, добре.

И скрылся в темноте.

Не возвращался целый час. А когда, наконец, вернулся, рассказал:

— Ох, добре, хлопцы, что не пошли сразу на мелину. Там нас второй день ждут. Обыскивали. Донес кто-то, что укрываешься у Вороненка. Вслепую, пся крев, тычут пальцами — и попали же! Про меня еще не знают ничего, только тебя ищут. И его, — Щур кивнул в сторону Грабаря, — но не знают, кто он.

— Что сейчас делать будем? — спрашиваю.

— Знаю я место… мелина каменная! И пункт хороший. Только там нужно ти-ихо.

— Так веди нас!

Обойдя по берегу реки местечко, вышли в поле. Долго брели узкими стежками близ берега Ислочи. Потом, идя напрямик полями, вышли к большому каменному полуразрушенному дому.

— Что это? — спрашиваю Щура.

— Винокурня. Тут Поморщизна рядом и до границы рукой подать. Не раз тут товар мелиновал и сам кемарил.

Щур подошел к окну в тыльной стене заброшенной винокурни и без усилий вытянул из фрамуги длинный железный крюк, когда-то расшатанный и выдранный ломом. Открыл ставню и сказал нам залазить внутрь. Оказались мы в небольшой комнатке, откуда вели двери в другие комнаты и в винокурню. Увидел я в одном углу большой котел, а в другом — огромную бочку, где две пары могли бы свободно танцевать. Залезли мы в ту бочку. Нашли там много солонины, ведро и несколько бутылок водки — остатки давнего Щурова запаса.

Уложили мы в бочке принесенные с собой вещи. Щур принес из близкой речки ведро воды. Потом пошли в лес, к хутору матери Вороненка, нашли липу, в которой прятали оружие, вынули из дупла пистолеты с револьверами, патроны, ножи, пояса, сумки и фонарики. Забрали все с собой.

— Жалко, одежды нашей нет, — заметил Щур.

— Так. Все на чердаке осталось.

— А может, пойдем на мелину? — предложил Грабарь. — Не должны же там все время караулить! Нас трое. С оружием. В случае чего — справимся!

— Я по-другому думаю, — возразил Щур. — Никто ведь не знает, что мы вернулись. Дикая мелина для нас — лучше всего! Да и вообще, зачем нам мелина сейчас? Сейчас работать надо! А в лесу каждая елка укроет, каждый кустик приютит.

Замолк. Долго молчал, а потом произнес торжественно:

— А сейчас, хлопцы, нужно ударить так ударить! Чтобы помнила граница, какие на ней фартовцы были!

— Пошло! Первая категория! — одобрил Грабарь, потирая ладони.

У меня тоже на душе повеселело.

Вернулись мы на новую мелину. Щур сказал, чтоб днем не выходили, заметить нас могут, а сам пошел в местечко — за новостями и нужными вещами.

Выпили мы с Грабарем бутылку водки и улеглись спать в огромной бочке. Надежная мелина. Не каменная — железная. Чувствуем себя в полной безопасности. Курим, разговариваем потихоньку про будущую работу. Я фантазирую, представляю, что случится, а Грабарь мне поддакивает:

— Пошло! Первая категория!

12

На границе — золотой сезон. Золотая осень. Контрабанда идет непрерывно. Но старых фартовцев почти нет… «Повстанцы» работают. Интригуют, хитрят, сдают друг дружку по обе стороны границы, сбивают цены на работу.

Щур был в местечке два дня. Разузнал в точности, какие группы ходят за границу, где пункты у них, какими дорогами ходят. Принес много интересных и важных сведений.

В местечке осталось очень мало старых контрабандистов. Но зато так и роились «повстанцы», искренне презираемые немногими оставшимися фартовцами. И граница теперь казалась пустой, бесцветной. Не раз я вспоминал давних коллег, и всякий раз жалко было. Юзеф Трофида не ходит за границу. Сашка Веблин убит. Живица застрелился. Юлек Чудило умер. Петрук Философ уехал. Болек Лорд сидит в тюрьме. Вороненка убили «повстанцы». Юрлин после ухода Сони перестал работать. Китайчик погиб в Советах. Гвоздь зарезался бритвой вскоре после побега из ссылки. Фелек Маруда попался за границей в начале осени. Бульдога ревтрибунал приговорил к ссылке. Ванька Большевик, удравший с Юрлиновой Соней, в местечко не вернулся. Болек Комета взялся водить «диких». После убийства Шума он одиннадцатый их машинист — и одиннадцатый безумец (иначе бы такой высокой чести не удостоился). Мамут сломал себе ногу на второй линии, когда прыгнул с обрывистого речного берега на камни, и охромел. Алинчуки ходят очень редко. Боятся, чтобы не подстерегли их за границей. Знают: много у них врагов. «Дикие» работают по-прежнему: что ни раз — в новом составе. Несколько попалось в Польше, несколько — в Советах, нескольких убили или подстрелили, а остальные работают еще шумнее и веселей под руководством известного сумасшедшего Болеслава Кометы… Никогда мы не устраивали засад на «диких», хоть и было то очень легким. Это единственная симпатичная нам группа.