Бессмертный - Слэттон Трейси. Страница 5

— Рано, рано еще, — прошептала женщина и мягко, но решительно забрала у меня бутылку.

Она кивнула луноликой, и та, схватив меня за голову, наклонила ее так, что мое здоровое ухо улеглось прямо на плечо. Потом бледная влила несколько капель оливкового масла в мое больное ухо. Масло медленно стекло в ушную раковину, и жгучая боль в голове немного утихла. Женщина оторвала от тряпки клочок, свернула его жгутиком и заткнула им ухо. Потом жестом приказала лезть в кадку.

— Это ведь не метка дьявола, да? — съехидничал я и попытался дотронуться до ее родимого пятна.

Ее кожа была мягкой и пульсировала. Несколько завитков выбилось из светлой косы и упало мне на руку. Женщина едва заметно пожала плечами, отвела мою руку от щеки и ткнула пальцем в кадку.

— Как тебя зовут? — спросил я, залезая в воду.

По ее изнуренному лицу пробежала улыбка. Я неуверенно стоял в воде, и она жестом приказала мне сесть. Я сел, расплескав воду. На моей памяти это была первая ванна. Летом я, конечно, плавал в Арно, но скорее чтобы освежиться после невыносимой жары. О какой чистоте может идти речь, если приходится уворачиваться от мусора и испражнений?

— Меня зовут Симонетта, а это Мария.

Она взяла с подноса щетку из свиной щетины, и Мария последовала ее примеру. Каждая взяла по куску мыла, окунула в воду, и вдвоем они принялись меня намыливать и скрести щетками. Я визжал и брыкался, отбиваясь от мыла, потому что оно щипало кожу, где были цыпки, и стертые запястья отзывались острой болью. Мария хлопнула меня щеткой по пальцам, и я перестал упираться. Вода в кадке остыла и помутнела. Они вместе намылили мне голову, стараясь не задевать раненое ухо. Когда они наконец вытащили меня из кадки, я был весь в мыльной пене, и они ополоснули меня водой из ведер. Волосы на затылке отчего-то зашевелились, и я вздрогнул. Кто-то за мной наблюдал. Я обвел комнату взглядом и наконец увидел его — он стоял под решеткой, заросшей виноградными лозами.

— Эй! — крикнул я мальчику постарше, который с любопытством меня разглядывал.

И снова прикрыл тело руками.

— Не бойся, — ответил мальчик, — я пришел поздороваться. Меня зовут Марко.

Женщины зашикали на него, но он только отмахнулся. Они нервно огляделись, но все же вернулись ко мне и стали дальше тереть и полоскать. Марко вышел из тени и скоро оказался рядом со мной. Он шел изящной походкой, был высоким и стройным, с черными волосами и такими же глазами в обрамлении до смешного длинных ресниц. Его лицо напоминало мне фарфоровых кукол, которых привозили коробейники. Мальчик что-то держал в руке.

— Ты бродяжка?

— Лука, — ответил я. — Лука Бастардо.

— Все мы тут бастарды, — усмехнулся он, — даже хуже. Есть хочешь?

Он кинул мне то, что держал в руке. Это оказалась маленькая булочка. Я поймал ее на лету и стрескал в два захода.

— Он уже не одну неделю к тебе приглядывается, как бы заполучить. Вот, значит, и удалось. Жаль! А меня сюда отдали мои родители. Получили за это два флорина.

Я проглотил последний кусок прелестной мягкой булочки и облизал пальцы.

— Моему дружку Массимо дали за меня только один флорин.

— Наверняка я стою больше, потому что не зарос грязью и у меня не было вшей, — с насмешкой сказал Марко.

Я посмотрел на него, и он пожал плечами.

— Хорош дружок этот твой Массимо!

Настала моя очередь пожимать плечами. Люди готовы на все, лишь бы выжить. Меня научили этому улицы Флоренции. Марко смерил меня серьезным взглядом, который был мне непонятен, разве что я видел, что этот мальчик не желает мне зла.

Набравшись храбрости, я спросил:

— И плохо тут?

— Очень плохо, но кормят хорошо, — прямо сказал он. — Голодный-то не работник. В скором времени он тебя побьет. Так что не удивляйся. Не ори и не реви — он этого не любит и будет бить еще сильнее. Лучше прикуси язык и мочись под себя. Тогда ему станет противно и скорее надоест.

— Меня и раньше били, я не мочился и не орал, — ответил я даже с какой-то гордостью.

Я же не плаксивая девчонка, чтобы визжать от каждого подзатыльника! Сколько раз мне приходилось отведать кулаков Паоло, когда он знал, что у меня припасены хлеб или мясо, и требовал свою долю. Я нередко прятался, если удавалось чего-нибудь раздобыть. Пострадавшие при пожаре стены старого зернового рынка в Ор Сан-Микеле [12]или деревянные опоры Понте Санта-Тринита [13]служили хорошим убежищем. Я бы все отдал, чтобы скрючиться там сейчас, пусть даже без еды.

— Он тебя будет бить по-другому. Тебе сильно не поздоровится. Он хочет, чтобы ты понял — если не будешь делать все, как он скажет, ты будешь жестоко наказан.

— Трупы… в Арно… — начал было я.

Мария и Симонетта обливали меня каким-то цветочным зельем, втирая его в кожу грубыми рукавицами. Они оставили мыльную пену на голове, и вся кожа там горела, но меня бросило в дрожь, когда я вспомнил тело молодой женщины, почти еще девочки, которое вынесло волнами. Это была знаменитая, очень красивая и всеми желанная куртизанка. Все знали, что она жила здесь. Отступившая вода обнажила ее исполосанное в кровь лицо, куски кожи, отставшие вместе с волосами, и обугленные руки, которые торчали из воды черными обрубками.

— Если кто ему не угодит или он решит, что их время вышло, — мрачно продолжил Марко, — то об этом узнают все. Так что старайся ему угодить.

Он вскинул изящную голову, как будто что-то услышал, махнул рукой и снова исчез в тени.

— Тсс, мы работаем, — прошептала Симонетта.

По затылку пробежали мурашки, но, обернувшись, я ничего не увидел. Симонетта покосилась на окно, и я проследил за ее взглядом. Может быть, я краем глаза и заметил какое-то движение, но в окне никого не оказалось, словно это было зеркало, за которым никто не прячется. Я поборол желание опять прикрыться. Я догадался, что он смотрит, но, если бы он узнал об этом, ему бы не понравилось.

Последние лиловые тучи растаяли среди звезд, когда Симонетта и Мария наконец отложили свои щетки, рукавицы и полотенца. Женщины отступили назад, чтобы разглядеть меня с ног до головы при слабом желтоватом свете факелов. Волосы мои спадали светлой волной на острые плечи, кожа начищена до розового цвета и прямо вся светится. От меня даже исходил слабый аромат мускуса. Я поднес локоть к носу и понюхал. Никогда не думал, что буду вот так выглядеть и пахнуть! Симонетта лизнула большой палец и провела им по моей левой брови. Волоски ощетинились. Я такое уже видал раньше, холодным, безветренным утром, когда в капризной серебристой глади Арно отразилось мое лицо. Симонетта сердито взглянула на мою бровь и пожала плечами. Мария протянула мне желтую прозрачную рубашку, и я быстро натянул ее на себя. Наконец-то прикрыта моя нагота. Они повели меня обратно по дворцу.

Мы прошли еще одной залой, такой же пышной, как первая, и оказались в столовой. На столе лежал жареный кабан с яблоком во рту, блюдо с жареной дичью, миска горячего бобового супа, маленькая краюшка хлеба и корзинка с инжиром и виноградом. В воздухе парил аппетитный аромат розмарина и хрустящего сала. Симонетта указала на стол, и я ринулся к нему. Схватил тарелку с супом и быстро проглотил, громко чавкая. Наверное, в этом доме всегда вкусно кормили, но я слишком изголодался. Мне было все равно, лишь бы успокоить ноющую боль, которая пульсировала в крови и животе. Опустошив миску, я накинулся на дичь, отрывая одной рукой ножку и лакомую грудку — другой. Пока передо мной стояла дичь, кабан меня не прельщал: у него на рыле торчала черная щетина. Я набил полный рот мяса с бедрышек. Не успевая прожевывать, я глотал все подряд, чуть не рыдая от облегчения. Я уже потянулся за второй ножкой, когда за спиной раздался голос Сильвано:

— Ты жрешь, как голодная собака.

Я замер, все так же впившись пальцами в горячее мясо сочной птицы. Медленно я отнял руку и повернулся к Сильвано. Он стоял в дверях, равномерно покачивая в руке тяжелым длинным шелковым мешком. Сильвано подошел ближе, не сводя с меня пристального, изучающего взгляда. Свободной рукой он приподнял густую прядь моих чисто вымытых волос и выпустил. По спине побежали мурашки, но я сдержался, не дав им перейти в такую ощутимую дрожь, которая вряд ли ему понравится.