Пограничный легион (сборник) - Грэй Зейн. Страница 22

— А то. Он уж точно благородный шулер, — добавил последний из игроков. — Скажи-ка, Джим, а в любви тебе так же везет, как в картах?

— В любви?.. А как же, — отозвался Джим Клив насмешливо, с бесшабашной удалью.

— Это как же так, ребята?.. Взять хоть хозяина. Келлзу с девками здорово везет, зато вот уж в карты… Хуже некуда.

Келлз рассмеялся вместе со всеми.

— Чья бы корова мычала… ты-то, мексиканская рожа, моих денег в глаза не видел, — сказал он.

— Иди-ка, хозяин, попытай счастья. Погляди, как растает твое золотишко. Этого Джима Клива не унять. Удача прет к нему, как бешеный бык. Он все золото из тебя вынет, да еще уведет твоих коняг, да седла, да шпоры, да кольты… а потом и рубаху сымет, если у тебя хватит духу на нее поставить.

Тут бандит, с восхищением глядя на Клива, шлепнул на стол колоду.

Келлз подошел к игрокам и положил руку Кливу на плечо.

— Послушай, паренек, — добродушно начал он, — ты говорил, тебе так же везет и в любви… А я слышал, будто сюда, на границу, ты сбежал как раз потому, что тебе не повезло с девчонкой.

Келлз шутил, его тон не задел бы даже самого обидчивого из парней, но было в нем и неприкрытое любопытство.

На Клива вопрос не произвел никакого впечатления.

— Не повезло? С девчонкой? Да пошли они все к чертовой матери.

— Ну, ты у нас прямо как проповедник говоришь. Оттого и удача, и девки, — ответил проигравший. — Дайте сюда виски!

Джим Клив все больше интересовал Келлза, и это не прошло мимо Джоун. Вдоволь насмотревшись на то, что творилось в хижине, она отошла от двери и с щемящей болью в сердце повалилась на кровать.

— Господи, прости меня! — шептала она про себя. — Он погиб, погиб безвозвратно!

В щели между бревнами виднелись яркие холодные звезды, внутрь задувал прохладный чистый ветер, неся свежий воздух гор. Вокруг хижины царила глухая тишина. Вдали слышался вой волков, кричали совы да раздавались вопли пумы. А в нижней хижине, от которой Джоун теперь была, слава Богу, отрезана, царили совсем иные звуки, и по контрасту с живыми голосами природы они казались особенно отвратительными. Джоун заткнула уши и в конце концов, измученная своими мыслями и горем, заснула глубоким сном.

На следующее утро она проснулась рано, а в хижине внизу долго было тихо, никто не двигался. Наконец в дверь постучал Вуд. Он принес ведро воды, таз и полотенце, а потом и завтрак. Джоун поела. Больше делать было нечего, и она стала просто расхаживать по своим двум комнатам. Вторая походила скорее на пустой сарай, которым уже давно не пользовались. Вид из обеих комнат ограничивался зеленым склоном ущелья, который увенчивался голыми желтыми скалами. А над ними господствовало синее небо. Джоун порадовалась, что видит горы и небо, а не хижины бандитов со всем, что там творится.

Около полудня до нее донесся голос Келлза. Он тихо и настойчиво что-то говорил, но кому и что, было не разобрать. Вскоре голоса смолкли, слышно было только, как Келлз ходит по хижине. Через некоторое время раздался топот копыт — кто-то галопом отъехал от дома, и почти сразу — стук в дверь.

— Джоун, — позвал Келлз. Занавеска колыхнулась, и он вошел в комнату, чем-то сильно взволнованный.

— Что случилось? — быстро спросила Джоун.

— Утром Гулден застрелил двух ребят. Один уже умер, другой жив, но совсем плох. Сам я не видел, Красный сказал.

— А… кого? — еле выговорила Джоун, сразу подумав о Джиме.

— Тот, что умер, — Дэн Смолл, второго зовут Дик. Фамилию я ни разу не слышал.

— Драка?

— Конечно. Сам же Гулден и затеял. Вздорный человек, не терпит, когда ему возражают. Знаете, он всегда словно на взводе, как будто сильно напился. Жаль, я его вчера не продырявил… Пирс помешал.

У Келлза было плохое настроение, его очень беспокоило положение дел, и разговаривал он с Джоун самым естественным образом, как с товарищем, готовым разделить его заботы. Выходит, подумала Джоун, в повседневных вещах — надеждах, неприятностях, дружбе, отношениях с людьми — бандит такой же человек, как все. Только то, что другие считают злом, составляет часть его жизни и дорого ему.

Джоун изобразила на лице сочувствие, которого у нее не было и быть не могло.

— Мне с самого начала казалось, что Гулден вам враг.

Келлз сел на один из ящиков, служивших табуретами, кобура с тяжелым револьвером уперлась в пол. Он смотрел на Джоун, как будто забыл, что перед ним женщина, да к тому же его пленница.

— До сих пор мне это в голову не приходило, — сказал он, — мы всегда ладили. Я его понимал, и он легко мне подчинялся. Он нисколько не изменился, он всегда такой, какой он есть. А теперь появилось что-то новое. Я еще в Затерянном Каньоне заметил. Мне кажется, все дело в вас.

— Что вы, что вы! — содрогнувшись, воскликнула Джоун.

— Может, я и ошибаюсь. Но тут что-то не то. У Гулдена никогда не было ни друга, ни напарника. И не надо обманываться насчет его отношения к Бейли. Что ему этот пьяница? Гулден упрям, как осел, никогда ни с кем не соглашается. У него в мозгах шарик заскочил, вот чем он опасен. Я хотел от него избавиться, после вчерашнего совсем уж решил, да только это не так-то просто.

— Почему? — с любопытством спросила Джоун.

— Пирс, Вуд и другие ребята, все, на кого я могу положиться, в один голос говорят, это не пройдет, Гулден сейчас очень силен — и тут, среди моих, и на всей границе. Я разозлился, не поверил ни одному слову. Но все же, пока я не узнаю наверняка, я ничего не могу поделать… Они его боятся, в этом все дело… Да, кажется, и я тоже…

— Вы! — удивленно воскликнула Джоун.

— Вроде бы, да, — подтвердил он, как бы со стыдом. — Ведь Гулден не человек. Людей я никогда не боялся. А он… он животное, зверь.

— Мне он напоминает гориллу.

— Из всех, кого я знаю, только один человек его не боится. Он здесь новичок. Назвался Джимом Кливом. Я его никак не пойму. Похоже, он и черту в глаза плюнет. Конечно, он здесь долго не продержится… Хотя, кто знает. Такие, как он, кто смеется в лицо самой смерти, иной раз подолгу от нее увертываются. Когда-то я сам был таким… Клив все слышал, когда мы с Пирсом говорили о Гулдене. И знаете, что он сказал? «Келлз, я затею с ним ссору и выгоню из лагеря или убью».

— А вы что? — стараясь унять дрожь в голосе, не глядя, на Келлза, спросила Джоун.

— Я сказал: «Джим, это было бы здорово. Только я не хочу, чтобы тебя самого прикончили». Молодец парень. Так это сказал, будто предложил подтянуть подпругу на моей лошади. А ведь Гулден один справится с целой кучей людей. Такое бывало. А уж насчет убийств — ни на ком столько не висит.

— Потому вы его и боитесь?

— Нет, не поэтому, — горячо возразил Келлз, словно задели его честь. — А потому, что Гулден это Гулден. В нем есть что-то противоестественное… Он ведь людоед!

Джоун уставилась на Келлза, словно не расслышала его слов.

— Это правда. Вся граница знает. Гулден не болтлив, но кое-кто слышал, как он сам рассказывал. Он был моряк — пират. Однажды он потерпел кораблекрушение, ну и, чтобы не умереть голодной смертью, ему пришлось стать людоедом. Он сам говорил об этом в лагерях — и в Калифорнии, и в Неваде. Правда, тогда ему не слишком поверили. А потом, несколько лет назад, приключилась еще одна история. Как-то он с двумя парнями попал в горах недалеко от Льюистона в снежный завал. Еды не было, они умирали с голода. Надо было во что бы то ни стало оттуда выбраться. Они стали пробиваться через снега. Было очень трудно, они совсем обессилели. По словам Гулдена, товарищи его не выдержали и погибли. Только на самом деле это он их убил. Еще раз спас свою шкуру людоедством. Об этом узнали, ну, тогда-то и поверили его прежним рассказам. Еще о нем и такое говорят: ой как-то увез в горы одну девчонку, а весной вернулся один. Сказал, что она замерзла насмерть — он ее связал да держал голую в пещере.

— Какой ужас, — как стон вырвалось из груди Джоун.

— Не знаю, сколько во всем этом правды, но вполне могу поверить. Гулден не человек. Ведь даже у самых прожженных из нас все-таки еще остается совесть, мы как-то можем отличить добро от зла. А вот Гулден — нет. Он — по ту сторону морали. У него нет ни малейшего представления о долге, даже такого, что встречается среди последних отбросов общества. Вот и та история с девушкой в пещере — она его с головой выдает. Ему бы жить в каменном веке. Он — вроде как неодушевленный предмет. А здесь, на границе, именно такие качества и могут сделать его всесильным.