Пограничный легион (сборник) - Грэй Зейн. Страница 27

— Я не нарываюсь на ссоры.

— Значит, ты просто о таких вот девчонках слышать не можешь? Клив было вскинулся, и Келлз понял, что попал в точку.

— Ну-ну, на меня-то нечего бросаться, — прикрикнул он. — Я стану тебе другом, если ты позволишь… Только говори напрямик, как мужчина — если хочешь видеть во мне друга.

— Спасибо тебе, Келлз, — ответил Джим вроде бы искренне. — Я ни на что не гожусь, иначе не попал бы на границу… Только меня прямо воротит от таких… от таких пакостных дел.

— Это пройдет, — с горечью ответил Келлз. — Поживешь тут в одиночестве несколько лет, сам увидишь. Ты еще совсем юнец. А я уже пережил золотую лихорадку в Неваде и в Калифорнии. От золота люди теряют рассудок. Ты тоже изменишься… если только тебя раньше не прикончат. А выживешь — поймешь, что такое жизнь на границе. Это война. Она унижает человеческое достоинство, выбивает из людей нравственные устои, только все это — цветочки в сравнении с тем, через что ты пройдешь здесь за несколько лет. Сюда нахлынули люди — мужчины, женщины, только что не дети, — и заполонили весь край. Они ищут золото. Они уже узнали вкус крови. А вот, подожди, найдут настоящую большую жилу! Ты своими глазами увидишь, как все — и мужчины и женщины — вернутся на десять тысяч лет назад… и тогда… что может значить жизнь какой-то одной девчонки!

— Знаешь, Келлз, одна меня так преданно любила, вознесла в такие герои, что я просто видеть не могу, когда их обижают.

Клив говорил медленно, растягивая слова, спокойно, мягко; лицо его ничего не выражало, но звучавшая в голосе горечь убеждала, что и слова его, и кажущееся спокойствие — чистейшей воды ложь. Пирс уловил скрытый смысл его слов и засмеялся, словно Клив пошутил, и в сомнении покачал головой, как будто откровения Клива только усугубляли обстановку. Клив же отвернулся, казалось, он совсем забыл о товарищах.

Позже, когда наступила безмолвная темная ночь, Джоун Рэндел лежала в своей постели, не в силах сомкнуть глаз. Перед ней витало бледное лицо Джима. Ее поразило его великолепное безумие, до глубины души потрясла рассказанная Пирсом история о том, почему Джим расправился с Гулденом. Джоун терзалась любовью к нему, еще более возросшей за те часы, полные неизвестности и невероятного душевного напряжения, которые она провела на границе.

Даже в снах все помыслы Джоун устремлялись к той роковой, но неизбежной минуте, когда она предстанет перед Джимом Кливом. Что ж, чему быть, того не миновать. И она заставит себя встретить эту минуту, в каком бы смятении не пребывала ее душа. По правде говоря, до сих пор ее опыт общения с бандитами, несмотря на все потрясения и переживания, из которых она вышла другим человеком, оказался гораздо удачнее, чем можно было бы ожидать. Теперь Джоун молилась, чтобы и дальше все шло не хуже, убеждала себя, что так оно и будет.

В эту ночь она легла спать в одежде Дэнди Дейла, скинув только сапоги, и, время от времени ворочаясь в беспокойном сне, просыпалась, ударяясь о тяжелый револьвер, который так и не отстегнула от пояса. Просыпаясь, она не сразу вспоминала, что это она, Джоун Рэндел, пленница, лежит тут в темноте в лагере бандитов, что на ней одежда убитого подонка, а сбоку его револьвер. Но прикосновенье холодной стали приводило в трепет ее сердце и возвращало к страшной действительности.

Зато утром она была избавлена от этого стыда — облачаться в платье Дэнди Дейла, ведь одежда уже была на ней. Даже такая малость доставила ей некоторое утешение. Надев маску и сомбреро, она внимательно осмотрела себя в зеркальце и снова решила, что ни одна живая душа, даже Джим Клив, ни за что ее не узнает. Прибавила ей смелости и мысль, что ее ни за что не узнала бы и была бы потрясена ее новым обликом даже самая близкая подруга — ведь в обычной одежде Джоун казалась всего лишь обыкновенной, высокой, стройной, сильной девушкой. А теперь… Где уж тут Джиму ее узнать! Она стала припоминать, как обычно звучал ее голос — глубокое, низкое контральто, как она пела простенькие песенки. Нет, голос никак не изменишь. И Джиму незачем его слышать. Потом ей снова стало казаться, что все равно Джим нутром ее почует, что от глаз возлюбленного, который погубил из-за нее свою жизнь, ее не укроет никакой маскарад. И вдруг она поняла всю тщету своих страхов и забот. Все равно, рано или поздно, ей придется открыться Джиму Кливу. В хаосе чувств и мыслей Джоун ясно видела только одно: надо во что бы то ни стало избавить Джима от стыда, когда он ее узнает, от страданий, когда до него дойдет — правда, ложный — смысл ее пребывания в лагере бандитов.

Она горько осуждала себя за то, что в то время, как ее возлюбленному грозит смерть, когда ее саму ожидает не менее страшная участь, она может думать только о том, что это она сама в раскаянье последовала за ним, что она верна ему и останется верна даже ценой собственной жизни.

Поэтому утром, выходя из своей хижины, она была преисполнена решимости открыться Джиму.

Келлз сидел за столом, Бейт Вуд подавал ему завтрак.

— Привет, Дэнди! — с некоторым удивлением, хотя и с явным удовольствием, приветствовал он Джоун. — Что-то ты сегодня рано.

Джоун поздоровалась и сказала, что не может же она все время спать.

— Значит, приходишь в себя. Бьюсь об заклад, не пройдет и месяца, как ты возьмешь почтовую карету.

— Возьму карету? — недоуменно повторила Джоун.

— Ну да. Это будет здорово, — смеясь ответил Келлз. — Садись, позавтракай со мной… Бейт, пошевеливайся! Как приятно видеть тебя здесь. А в маске ты совсем другая. И никто не увидит, какая ты красотка. Да, слушай-ка: твоего обожателя Гулдена на время вывели из игры.

И Келлз с видимым удовольствием передал ей все, что накануне рассказывал Пирс. Особенно много говорил о Джиме Кливе.

— Мне этот Клив нравится, — сказал он. — Любопытный парнишка. Но уже мужчина, не мальчик. Похоже, какая-то дрянь разбила ему сердце — то ли изменила, то ли еще что. От большинства женщин добра не жди. Еще недавно я бы сказал — ни от одной, только с тех пор, как я узнал тебя, я стал думать иначе. Впрочем, одна ласточка весны не делает.

— А что этот Клив с-сделает, когда увидит меня? — спросила Джоун, едва не подавившись.

— Не ешь так быстро, — заметил Келлз, — тебе еще только семнадцать, и времени у тебя впереди хватает… Знаешь, я уже думала о Кливе. Он, конечно, не сумасшедший, как Гулден, но опасен не меньше. Опасен, потому что у него ни на сколько нет страха смерти, а рука на редкость скорая. Не очень приятное сочетание. Того и гляди, кого-то ни за что ни про что уложит. Уже в троих стрелял, да и с Гулденом не шутки шутил, бил насмерть. А стоит ему хоть раз убить человека, он уже не сможет остановиться. Меня тоже беспокоит, не выкинул бы он чего, когда тебя увидит. Да мне, надеюсь, удастся его образумить. Правда, ни страхом, ни силой с ним ничего не поделаешь, зато незаметно можно вести куда надо. Я велел Пирсу сказать ему, что ты моя жена. Надеюсь, он поверил: ведь другие-то никто не верит. Так или иначе, ты скоро с ним столкнешься, может, даже сегодня, и я хочу, чтобы ты отнеслась к нему по-дружески. Если мне удастся его образумить, заставить бросить пить, — лучшего подручного мне на всей границе не найти.

— Что же, значит, я должна убедить его вступить в банду? — спросила Джоун, не в силах скрыть дрожи голоса.

— Разве это такое уж черное дело? — сердито взглянув на нее, вопросом же ответил Келлз. Видно было, что слова Джоун очень его задели.

— Я… я не знаю, — запинаясь протянула Джоун. — А он… этот паренек — преступник?

— Нет. Он отличный, вполне порядочный парень, только вот взбесился, сбился с пути из-за какой-то девчонки. Я тебе уже говорил, только до тебя не дошло. Если я сумею им управлять, в банде ему цены не будет. Он смелый, умный, опасный человек, и он здесь приживется. Ну, а если мне не удастся добиться его доверия, он и недели не протянет — кто-нибудь пристрелит его или зарежет в драке. Без меня он угодит прямиком в ад… куда так и рвется…