Пояс Богородицы - Святополк-Мирский Роберт Зиновьевич. Страница 40

Закончив чтение, похититель свернул бумагу и, кивнув головой людям, державшим Олельковича за ру­ки и плечи, коротко приказал:

— Исполняйте!

Олельковича, мычащего, с вытаращенными глаза­ми, поставили на обрубок колоды, набросили на шею петлю и аккуратно затянули ее.

— Помолимся, — сказал читавший приговор, и все

перекрестились.

Поскольку слово «помолимся» служило условным паролем, Степан Ярый, который ожидал рядом в за­рослях, внезапно вылетел на поляну верхом и, выра­жая неслыханное удивление, громко и властно спро­сил:

— А это еще что такое? Что здесь происходит?

Все вышло даже лучше, чем предполагалось, потому что князю Михайлушке удалось выплюнуть изо рта кляп и он заорал во весь голос:

— Помогите! Я князь Олелькович! Меня схватили убийцы…

Это дало Степану дополнительный козырь в даль­нейшей игре.

— Как? — возмущенно воскликнул он, выхватывая саблю. — Князь Михаил Олелькович — величайший ум княжества, мудрейший и благороднейший православ­ный вельможа! Как вы посмели поднять на него руку, вонючие псы?! Я изрублю вас на кусочки!

Первым взмахом сабли Степан рассек веревку, и князь Олелькович свалился на землю, хрипя и хвата­ясь за узел на шее, что на некоторое время лишило его возможности наблюдать отлично поставленный спектакль.

Все было разыграно, как по нотам, благодаря мно­гочисленным предварительным репетициям. Даже вишневый сок, словно густая кровь, появлялся на те­лах мнимых раненых. Фабула маленького представле­ния заключалась в том, что Степан был на коне, а по­хитители пешими, хотя их лошади стояли в стороне наготове. Первыми ударами Степан «ранил» двух, и они, обливаясь мнимой кровью, при помощи товари­щей отступили к лошадям, пока пятый на глазах полу­бесчувственного Олельковича отчаянно дрался со Степаном, а после сокрушительного удара противни­ка, пошатываясь, бросился к своей лошади, и все пяте­ро мгновенно умчались, скрывшись в зарослях. Теперь их задачей оставалось лишь незаметно выбраться из пределов окружающего Слуцк леса и, переодевшись, скакать домой в Белую, что им без труда удалось, по­тому что князя к тому времени еще никто не хватился.

Степан же приступил к выполнению своего плана и в этом тоже преуспел полностью.

Он представился князю как сын небогатого литов­ского дворянина, как рьяный защитник православия и борец против засилья католичества.

Ну что тут говорить — Степан был умен, молод и красив, хитер и коварен к тому же. Уже через неделю он стал самым любимым прибли­женным князя, и Михайлушка души в нем не чаял. Через две недели Степан достоверно знал очень многое. Знал, что через месяц в Кобрине состоится огром­ное празднество по случаю бракосочетания и свадьбы князя Федора Вельского и княжны Анны Кобринской.

Знал, что князья Ольшанский и Олелькович будут там со своими приближенными.

Знал, что Медведев непрерывно находится при Вельском.

Знал, что братья только за этот месяц встречались в окрестностях Кобрина дважды. Оба раза Олелькович умолял Степана поехать с ним, но тот, разыгрывая скромность и робость перед лицом таких сиятельных вельмож, оба раза отказался, опасаясь быть узнанным с близкого расстояния Медведевым, Ольшанским или кем-либо из людей Федора, которые могли хорошо за-. помнить его, преследуя в прошлом году.

Он, наконец, знал, что на свадьбу приглашен ко­роль и уже получено согласие на его прибытие.

Степан не сомневался в том, что на свадьбе должно произойти чрезвычайное, исторически поворотное событие, и нетрудно было догадаться какое.

Теперь необходимо получить убедительное письмен­ное доказательство намерений заговорщиков.

Случай представился.

В самом конце сентября, в один пасмурный осен­ний вечер, ровно за три недеЛи до кобринской свадьбы, Степан, наконец, получил то, чего так долго ждал.

В тот день князь Михаил Олелькович находился в дурном настроении и с утра пил. Разумеется, в компании любимых придворных, первым из которых, к за­висти остальных, стал теперь Степан.

К вечеру князь устал и дал понять гостям, что хочет остаться один.

Все потихоньку разошлись.

Степан удалился в опочивальню, которую князь вы­делил в своем слуцком замке любимому фавориту.

Однако князь не спал — свечи в его рабочем каби­нете горели, и Степан рискнул.

Осторожно приоткрыв дверь, он заглянул в каби­нет.

Князь Михаил Олелькович, одетый в самое наряд­ное платье, которое он надевал, лишь когда отправ^ лялся на прием в королевский дворец, стоял перед большим зеркалом из тонкого листа отполированного серебра и, глядя на свое отражение, что-то говорил, размахивая одной рукой и заглядывая в какой-то лист бумаги, которую держал в другой.

Степан нарочито покашлял, чтобы привлечь внима­ние князя.

Олелькович обернулся и очень обрадовался:

— Степан! Ну и молодец! У тебя нюх, как у гон­чей! — Он громко расхохотался. — Я как раз хотел за тобой послать! Ну-ка выпьем, и я тебе кое-что по­кажу!

На столе стоял большой восточный серебряный со­суд, и Олелькович налил из него себе и Степану.

— Живая вода! — воскликнул он и осушил кубок.

Степан едва не поперхнулся от жгучего, очень креп­кого напитка, но выпил.

— А теперь смотри и слушай!

Олелькович заглянул в бумагу, которую положил на стол, и теперь Степан увидел, что это была страни­ца, грубо вырванная из какой-то старинной книги.

Олелькович встал в позу и торжественно начал:

— Мы, Михайло Олелькович, Божьей милостью ве­ликий князь литовский, и польский, и русский, и жмудский, и прочая, и прочая, жалуем тебя, дворянина и слугу моего званием… Ну, Степан, — вдруг выйдя из роли, спросил он просто, — каким званием тебя пожа­ловать?

—Не знаю, — смутился Степан. — О! Может, столь­ником?

—Правильно! Стольником — то бишь тем, кто помогает мне сидеть за столом, — расхохотался своей шутке Олелькович. — Отлично! Все! Слушай!

—…и прочая, и прочая, жалуем тебя, дворянина и слугу моего, званием нашего стольника, а ты чтобы служил нам в том звании честно и прямо!

Степан бросился на колени и со слезами на глазах поцеловал Олельковичу руку:

— О князь! — вскричал он, — как я хочу дожить до того дня, когда все это станет правдой! Позволь, я на­лью тебе, как благодарный раб, вознесенный тобой, истинно великим князем, на такие высоты!

Степан вскочил, ловко наполнил кубок, поставил на поднос и, стоя на одном колене, подал князю.

Польщенный Олелькович, наслаждаясь игрой, зал­пом выпил кубок.

— Налей еще, да и себе тоже! И ничего не бойся!

Скоро все так и будет!

Новоиспеченный стольник наполнил оба кубка, и когда Олелькович, задрав голову, опрокидывал свой, Степан незаметно выплеснул за открытое окно содер­жимое своего.

Князь Олелькович хмелел на глазах, и Степан по­нял, что его час пробил.

— Ах, князь, — сказал он, — сделай меня счастливым —повтори это сладкое пожалование еще раз! Или нет, нет, умоляю, сделай другую милость — напиши, — он схватил со стола чистый лист, вложил князю в руку гусиное перо и подвинул флакончик с краской. — Это будет так замеча­тельно: «Мы, Михайло Олелькович…» Я умоляю тебя о сча­стье увидеть это на бумаге… Но сперва…

Степан молниеносно наполнил очередной кубок и поднес князю. Князь крякнул, выпил, отрыгнул и взял в руку перо.

— Ты прав, Степан, ты совершенно прав… Мне надо привыкать к письменным пожалованиям…

Он склонился и начал выводить слова. Степан под­сказывал текст, читая его с вырванного из книги лис­та, и мысленно твердил: «Скорее, скорее…»

Написав слова «званием стольника», Олелькович вдруг остановился и тупо уставился на Степана.

— А что это я делаю? Ты че, Степан? Ты хочешь ме­ня под монастырь подвести? Ишь, хитрец! — прищу­рился внезапно протрезвевший Олелькович.

Степан побледнел и открыл было, рот, чтобы воз­разить, но Олелькович вдруг дружески хлопнул его по спине и расхохотался.

— Или ты не знаешь, сукин сын, что я сам как вели­кий князь ничего писать не буду! У меня на то дьяки есть! Ты понял, осел! А я… Я… Я только подписывать бу­ду… Вот так!