Пояс Богородицы - Святополк-Мирский Роберт Зиновьевич. Страница 54

щи Ахмату войско нельзя отпускать. Мы не знаем, как

далеко протянулись нити заговора. Быть может, нас

ждет многолетняя усобица…

Король приоткрыл дверь и сказал стражнику:

— Пана канцлера ко мне.

Первый канцлер и воевода виленский вошел.

— Передайте посланцу хана Ахмата, что я не могу

его принять. Пусть он отправляется к хану с извести­

ем, что обстоятельства не позволяют мне в настоящую

минуту оказать ему военную помощь против Москвы.

— Ваше величество, — побледнел канцлер, — по­

звольте заметить, что это очень опасное решение. Раз­

гневанный хан может бросить свои войска на нашу

землю! >

— Неожиданно открывшиеся обстоятельства не ос­

тавляют мне выбора, — сурово сказал король. —

Из двух зол я должен выбирать меньшее. Исполняйте.

— Слушаюсь, ваше величество, вам, разумеется, вид­

нее, как надлежит поступать на благо княжества.

Канцлер подчеркнуто низко поклонился и вышел.

— Ваше величество,— сказал Ходкевич, — я пола­

гаю, вам следует отменить поездку в Кобрин. Это, не­

сомненно, ловушка.

— Тем более, маршалок, нельзя ничего отменять,

иначе они догадаются. Мы должны нанести внезапный

удар, застать их врасплох и схватить всех заговорщи­

ков одновременно. И я знаю, как мы это сделаем.

Ты предоставил в мое распоряжение своего офицера.

Я присмотрелся к нему и нашел его способным моло­

дым человеком.

— Вы совершенно правы, ваше величество. Он пре­

красно зарекомендовал себя на службе вашему величе­

ству, не раз выполняя мои поручения, которые порой

были весьма трудными и опасными.

— Вот и отлично! — воскликнул король. — Мы да­

дим ему все необходимые средства и поручим схватить

заговорщиков! — Король потянул за шелковый шнур, и

в тронный зал тотчас вошел помощник канцлера.

— Немедленно разыщите и пригласите ко мне офи­цера для особых поручений при маршалке дворном князя Андрея Святополка-Мирского!

Глава восьмая

ПОЯС БОГОРОДИЦЫ

Зима в тот год пришла рано и бы­ла неслыханно лютой.

Восьмого октября утром в стан хана Ахмата при­плелись двое голодных, обессилевших, замерзших путника в жалких лохмотьях — старик и девушка.

Страшная весть, которую они принесли, прокати­лась горестной волной по всему тридцативерстному пространству правого берега Угры, который занимало ордынское войско.

Чулпан и старика привели к Ахмату, и старый хан выслушал их леденящий душу рассказ о разорении родного Сарай-Берке и гибели всех его обитателей.

Хан Ахмат был мужественным воином. Он многое повидал в своей жизни. Он умел держать себя в руках. Он слушал молча, и, лишь когда Чулпан, измученная страданиями и долгим переходом, едва шевеля губами, без всяких эмоций, рассказала отцу, что сталось с его женами и детьми, одна-единственная слеза выкатилась из ханского ока и стекла по сухой, задубелой от степ­ных ветров морщинистой коже его неподвижного, бесстрастного лица.

Ахмат нежно обнял Чулпан, велел; поставить для

нее отдельный шатер рядом со своим, а старику уже

нельзя было ничем помочь. «

Казалось, все его последние силы, вся его воля и выдержка были направлены лишь на одно — дойти и донести ужасную весть, спасти и защитить ханскую дочь, не дать ей замерзнуть или умереть от голода и отчаяния; и когда это последнее и, быть может, самое важное дело его жизни было исполнено, жизненные силы разом покинули его.

В ту минуту, когда Чулпан закончила свой рассказ, последний житель Сарай-Берке, неизвестный старик, чье имя даже не успели спросить, глубоко вздохнул, закрыл глаза, и сердце его остановилось.

Хан удалился в свой шатер, попросил оставить его одного и находился там до полудня.

Никто никогда не узнает, о чем размышлял он в те минуты, ощущал ли он могучее дыхание Истории и Времени, осознавал ли, что приближается решающий миг Великой Золотой Орды, или, быть может, его ра­зум был занят более мелкими, сиюминутными забо­тами: что теперь делать, как быть, какое принять ре­шение…

А может, он просто думал о том, не совершил ли роковой ошибки, затеяв весь этот поход, О том, что толкнуло его прийти именно сюда, на Угру, куда нико­гда до того не ходили ордынские войска, не повлияло ли его личное, человеческое маленькое чувство на ис­торическую судьбу всего этого похода… А может быть, он прагматически размышлял, не сделал ли он ошиб­ки, отправив на днях обратно московское посольство во главе с боярином Иваном Товарковым, и даров не взял, а еще при этом его воевода ордынский Тимур, тоже не приняв даров, потребовал, чтобы Иван мос­ковский у стремени ханского прощения просил… Мо­жет, надо было мягче, миром, а то ведь нет до сих пор гонца, посланного к Казимиру, и не видно войск коро­левских на подходе. А тут зима ранняя начинается, а запасы кончаются, конницу кормить вовсе нечем… Надо что-то предпринимать, надо что-то делать… Но огонь гнева и горя горел где-то там, глубоко, и мешал думать, нашептывая только одно: надо отомстить, надо отомстить, надо отомстить им всем за Сарай-Берке… Надо непременно отомстить…

А что, возможно, это простое и естественное чувст­во было именно тем, которое окончательно повлияло на решение хана?

Старый хан Ахмат вышел из своего шатра поста­ревшим еще на пять лет, собрал всех своих воевод и сурово отдал приказ начать наступление по всему фронту, во что бы то ни стало перейти Угру и закре­питься на том берегу.

Однако всем, кто знает военное дело, хорошо из­вестно — приказы легче отдаются, чем выполняются.

Дни с восьмого по одиннадцатое октября стали кульминационным и решающим моментом всего Ве­ликого Стояния на реке Угре… .

…Но за то время, пока длилось это странное проти­востояние на разных берегах, московиты успели очень хорошо подготовиться к обороне.

Не было ни одного брода, ни одной переправы, ни одного места, где могла бы пересечь реку ордынская конница, потому что каждое такое место ощетинилось десятками пушек и пищалей, а лихих наездников, ук­лонившихся от,ядер, встречала плотная стена лучни­ков, затем пехота с пиками и, наконец, дворянская конница.

К началу октября Иван Васильевич серьезно забес­покоился. Сторонники умеренности, его любимые со­ветники бояре Мамон и Ощера настоятельно реко­мендовали ему попытаться задобрить Ахмата, мол, а вдруг удастся расплатиться с ним через Угру малы­ми деньгами, а там, глядишь, Бог даст, лучшие време­на настанут и как-нибудь все обойдется, а для начала надобно бы послов к хану отправить с дарами хоро­шими.

Неизвестно, что случилось бы, если б была под бо­ком великого князя супруга его, гордая византийка; вернее, известно — никогда не согласилась бы она на такое, — да не было ее.

Далеко на Белоозере сидела она с казной великой да двором своим — даже лицедея любимого, горбуна немого, и то прихватила.

И вот в ее Отсутствие послабление вышло у Ивана Васильевича — дрогнул он слегка духом да и послал боярина Ивана Товаркова с целым обозом даров весь­ма цецных не только для хана самого, но и для бли­жайших воевод его.

Однако промах тут получился — не взял хан ника­ких даров, говорить ни о чем не желал —. требовал да­ни огромной за девять уже лет, а не за шесть, как раньше говорилось, а воеводы его и вовсе обнаглели: тоже даров не взяли, а Товаркову велели передать, чтоб сам великий князь лично к ним через Угру при­был да у стремени ханского покорно прощения про­сил — в общем, ничего хорошего из посольства этого не вышло, только лишний стыд да срам, хоть и неви­димый снаружи, да на душе все равно горько…

А потом были четыре дня напряженного противо­борства, четыре самых горячих дня, но и они ничего не изменили.