Прованс от A до Z - Мейл Питер. Страница 48

Понятно, что социальная ситуация, в которой могут оказаться востребованными эти прочувствованные излияния, крайне маловероятна, однако они вполне смогли бы стать начальным толчком, приводящим в движение механизм беседы. Во всяком случае, они могли бы спровоцировать ответ на живом, хотя и замшелом Provencal — чего еще желать? Одно дело — листать словарь, совсем другое — вслушиваться в музыку языка.

Тем не менее, даже пролистывая словарь и задерживаясь на отдельных его статьях, я получал какое-то представление о звучании языка. Чисто прованские ous, ouns, aus, olos, языколомные boumbounejaire да estranglouioun, дробные точки te, bou, gown, zou. Неудивительно, что эти перепады вдохновили Мистраля подняться к высотам эпической поэзии.

Но сколько я ни искал, наскрести нужных элементов, чтобы скомпоновать вводную фразу на Provencal, настраивающую собеседника в мою пользу, привлекающую его внимание, мне так и не удалось. Как будто в Провансе никогда ранее почтальонов не водилось! Я попробовал заменить почтальона козой садовника, моей шляпой или моим врачом, но драматизм ситуации улетучивался. Ничто не может заменить почтальона в качестве мишени для молнии. Полагаю, в этом Мистраль бы со мной согласился.

Q

Quadrangle d’Or, Le

Золотой четырехугольник

Одно из непременных чудес лета, столь же предсказуемое и регулярное, как и вокал цикад — переоткрытие Люберона французской прессой. Каждый год в предотпускной сезон репортеры с удивлением обнаруживают то, чему дивились в прошлом году в то же самое время года. Эта стало традицией, вроде весеннего половодья и весенних статей о целлюлите в дамских журналах мод.

Было время, не так давно, когда предпочитаемую бомондом часть Люберона обозначали как Triangle d’Or, «золотой треугольник». Именно там собирались страдальцы, вынужденные сгибаться под ярмом популярности, ныне именуемые французскими таблоидами les people — «народ». В качестве вершин треугольника назывались Горд, Менерб и Бонье. Между этими деревушками, коли подвалит счастье, вы могли лицезреть живого министра, поглощающего aioli, примадонну, примеряющую в обувной лавке летние сандалии, или киногероя, гоняющего шары со своим телохранителем.

Ныне золотая геометрическая фигура видоизменилась, у нее отрос рог к еще одной вершине. Где она, эта вершина, находится, я толком не разобрал, да это и не важно. Главное, что шик-регион расширяется уж там по причине инфляции знаменитостей или из-за их экстраординарной подвижности… Если тенденция удержится, глядишь, мы однажды весной очнемся от зимней спячки в Золотом пятиугольнике. В общем, пока что из года в год «господа народ» по-прежнему приезжают расслабиться, отдохнуть, погреться на солнышке.

Пока что нам везет, les people умудряются проскользнуть мимо объективов. На фото милые деревеньки, прелестные ресторанчики, но без знаменитостей в кадре. Возможно, из-за того, что les people предпочитают уединение. Пресса решает проблему отработанными журналистскими приемчиками. Мордашка знаменитости дается рядом, на врезке, и не важно, что она попалась фотографу полугодом раньше в Париже или в Лос-Анжелесе. А текст спрыснут полунамеками на то, что эту знаменитость вроде бы часто можно встретить в отображаемом прелестном уголке. Член кабинета министров, говорят, не так давно разделывался с ростбифом за угловым столиком этого ресторана. Примадонну вроде бы видели недавно в таком-то бутике. Киногерой нанял персонального тренера по петанку. Слухи, конечно, но какая разница? Элемент таинственной неопределенности милее, чем голая реальность.

Один из аспектов классического современного отпускного сезона в Любероне пока что не проявился и, надеюсь, не проявится. Папарацци пока что не прячутся в лаванде, подкарауливая знаменитостей, довольствуются Сен-Тропе, откуда на страницы и экраны регулярно попадают голые груди и ягодицы застигнутых врасплох кинодив. Возможно, это один из привлекательных для знаменитостей аспектов отдыха в Любероне. Как может убедиться каждый заглянувший на страницы таблоидов, знаменитость, если ее выставить без грима и, главное, режиссуры, выглядит на удивление банально, не лучше любого самого заурядного двуногого существа. Как будто бы и не les people вовсе.

Quart d’Heur, Un Petit

Через четверть часика

Одно из выражений, с виду означающих точно отмеренный период времени и обильно декорирующих провансальский языковый обиход, как правило, вводит слушателя в заблуждение относительно периода или точки на оси времени. Тот, для чьих ушей это выражение предназначено, наивно полагает, что ему назначили момент начала некоего важного для него действия.

На самом деле «четверть часа», «четверть часика» означает намерение говорящего совершить это действие в ближайшем будущем, а никак не основание для сверки часов. Оно означает «очень скоро», «скоро», «часа через полтора-два», «сегодня»… ну, если и не сегодня, то, во всяком случае, в ближайшем будущем.

Подобным же образом dans une quinzaine, вопреки французско-английскому словарю, вовсе не означает this day fortnight, то есть ровно через две недели. Если пятнадцать дней растянутся в двадцать и более, это вовсе не будет означать нарушения обещания, а лишь проиллюстрирует отношение провансальцев ко времени. Это отношение заключается в твердой уверенности, что время — один из немногих продуктов потребления, которого хватает всем, и если мы чего-то не успели сделать сегодня, то не резон волноваться, ведь завтра наступит очередное сегодня, и так далее. Стоит ли по этому поводу переживать?

Qu’es Aco?

Что это?

Буквально это провансальский вариант французского qu’est-ce que c’est que ca? или попросту, несколько короче, «что это?». Но чаще этот оборот речи используется для выражения удивления, недовольства, негодования, к примеру: «Какой-то <…> вылакал мой пастис… угнал мою машину… увез мою жену. Qu’es Aco?»

Queue Provencal

Очередь по-провансальски

Англичан моего поколения учили стоять в очереди еще в школьном возрасте. Не просто стоять один за другим, в затылок или рядом, но производить это действие — очередь рассматривалась не как состояние, а как процесс — цивилизованно, сознательно. То есть не толкаться, не ерзать на месте, не выскакивать, не пытаться влезть вперед. Нас учили, что в жизни всему свой черед, а лезть без очереди означает жульничать. Хуже того, это не по-английски.

Усвоенное в молодости запоминается на всю жизнь, и я по сей день терпеливо ожидаю, когда придет мой черед обналичить чек, купить пару бараньих котлет, пройти регистрацию в аэропорту Мариньян. Правда, рядом со мной находятся в это время провансальцы, в английских школах не обучавшиеся, и у меня появляется возможность понаблюдать их реакцию на это неприятное, чужеродное, импортированное из-за Ла-Манша явление — очередь.

Цель тех, кто не приемлет очередь как социальный феномен, — оказаться в начале этой очереди, оставив всех позади. Тактика самая разнообразная. Вот, скажем, образчик нахального вранья. В мясную лавку врывается запыхавшаяся молодая дама и заверяет, что оставила машину во втором ряду. В машине ее престарелая бабушка, с которой она опаздывает к врачу. Бабушка боится оставаться одна, у нее больное сердце, она страдает всяческими фобиями. История преподносится так, как будто речь идет о жизни и смерти, а не о покупке отбивных. Что остается делать утонченному джентльмену, как не уступить свое место в очереди? Интересно, что женщина сразу забывает о спешке и начинает выяснять разные мясные тонкости с продавцом, покупает, тщательно выбирая, одно, другое, третье. Я тем временем обращаю внимание на улицу. Ни следа автомобиля во втором ряду. Остается предположить, что престарелая бабушка, наскучив ожиданием внучки, дала газу и рванула вдоль по улице, чтобы не опоздать к врачу.