Булатный перстень - Плещеева Дарья. Страница 16

Змаевич и Майков снова обменялись крепким рукопожатием. И Ероха, внимательно глядевший на Змаевича, заметил странную особенность рукопожатия — средний палец не располагался рядом с указательным, а ложился поверх него, образуя косой крест.

Пальцы у людей, имеющих дело с холодным оружием, иногда ведут себя причудливо. Ерохе доводилось видеть руки, у которых отдельные пальцы сами не сгибались, потому что сухожилие было перерублено, и приходилось бедолагам помогать соседними пальцами.

Но ему не было дела до чужих увечий — хватало своей боли в спине и боках.

— Нерецкому кланяйся, — сказал Змаевич.

— Непременно. Черт меня догадал связаться с Петровым. Вот попросил он принять арестантов — который час с ними гуляю. А он все никак не подойдет на своем дырявом корыте.

— Ступай, ступай, — прикрикнул на Ероху Тараканыч. — Вон туда, к причалам. Окликни шлюпку с «Дерись», спусти туда кадушку и сам полезай, жди меня. Не зевай!

Ну что же, подумал Ероха, служба начинается заново. И начинается не так уж плохо — покормили, на корабль определили. Теперь главное — чтобы никто даже кружки с пивом не поднес.

Поскольку приказа выступать из столицы еще не привезли, Тараканыч решил — самое время воспользоваться солнечной погодой и тировать [7] стоячий такелаж на «Дерись», как раз можно успеть до похода. В общей суете он разжился таким количеством тира, чтобы хватило надолго, лишний припрятал, а необходимый выдал матросам, в том числе и Ерохе.

Прозвище свое боцман получил за вездесущность, а звался Кузьмой Скляевым. Казалось бы, укрылся от него в самом неприметном закоулке, чтобы хоть четверть часика отдохнуть, а Кузьма, точно таракан из щели, возникает и сулит линьков. А уж когда висишь на вантах с ведерком горячей смолы, непременно он внизу околачивается, проверяя, все ли на палубе укрыто, от греха подальше, старой парусиной. Мало того — с тараканьей ловкостью и быстротой лезет наверх убедиться, что смоляной слой положен равномерно, без пропусков и сосулек.

Орудуя наверху, Ероха смотрел, что делается на соседних судах. Он ощущал свою новорожденную сопричастность к флоту, и уже родилась в душе естественная морская ревность: все ли у нас лучше, чем у них? Зрение у него было отменное, и он разглядел, что на «Мстиславце» с понурым видом стоит у фальшборта Михайлов. Потом капитана, видать, окликнули, он повернулся и поспешил на зов, а еще четверть часа спустя Ероха увидел, как тот спускается в шлюпку с «Иоанна Богослова», где стоял Майков.

«Обедать собрались», — подумал Ероха и оказался прав.

Горе горем, а здорового моряцкого аппетита никто не отменял. Пока была возможность лакомиться на берегу в трактире, а не терпеть осточертевшие произведения судового кока, грех было не воспользоваться.

Он невольно высматривал сверху тот желанный и недоступный трактир. И замечтался, и тут услышал зверский рев Тараканыча и отборный, с вывертами, мат:

— Ах ты, блядь, семитаборное охреневшее блядепробоище отцов наших гнойных и помойных, мать твою ети раз по девяти с перевертом в перехлест из поворота в перекос, и через гвоздями забитый клюз обратно в загробные рыданья!

К немалому изумлению боцмана, Ероха от счастья расхохотался прямо по-младенчески: он окончательно осознал, что вернулся домой. И тут же он вспомнил свое мысленное обещание.

Осуществил задуманное Ероха ближе к вечеру, подойдя к Тараканычу и встав перед ним со смиренным видом:

— Мне бритва нужна.

— Зачем? Пока суд да дело, походишь небритым. К портовым блядям бегать все равно не позволю.

— Мне голову обрить. Как раз затем, чтобы никуда не бегать, пока не образумлюсь, — честно ответил Ероха. — Иначе опять собьюсь с панталыку.

— А сам сможешь?

— Смогу.

— Ну-ну…

Тараканьи выдал бритву и тазик для пены, но еще и публику собрал — поглазеть на потешное зрелище.

У матросов хватило ума принести ножницы, и густые черные кудри полетели на палубу.

— Сжечь! В воду нельзя — дурная примета! — решили матросы, а Тараканыч предупредил: — Коли хоть один волосок на палубе останется, участники комедии будут ее вылизывать языками!

Потом Ерохину голову намылили и общими усилиями обрили.

— Ну, турок! — загоготала публика, увидев, что получилось. — Брюхо бы пошире — и вылитый турок!

— Ему не минаветы танцевать, — высказался Тараканыч. — Всех бы вас вот этак — до сизого черепа!

Так началась Ерохина служба в должности рядового матроса. Однако Змаевич незаметно за ним приглядывал, предупредив Тараканыча, чтобы винного довольствия новому приобретению не выдавали.

Ждали знака со дня на день — и дождались. Государыня объявила войну шведскому королю Густаву. Вмиг эта весть облетела Кронштадт, и сразу начались строгости, поскольку не завтра, так послезавтра должен был явиться еще один документ — указ адмиралу Грейгу о выходе в море.

Ероха драил гондек [8], когда к нему быстро подошел Змаевич.

— Жду у трапа, — шепнул он, незаметно показав рукой.

Бросив швабру, Ероха поспешил в указанное место.

— Господин Ерофеев, у меня есть для вас поручение. Нужно доставить в Санкт-Петербург пакет. Я поехал бы сам, но война — не могу покидать Кронштадта. С боцманом я сам договорюсь. Дело очень важное. Можете?

— Конечно, господин Змаевич. — А что еще мог ответить Ероха человеку, который протянул руку помощи и взял его на борт?

— Ступайте, переоденьтесь.

— Не во что.

— Да? Через час подойдите сюда же, мой Парамон даст вам узел с платьем, деньги и пакет. Он же отвезет вас на шлюпке к пирсу. На пакете ничего не написано, передать же его следует господину Нерецкому, что проживает во Второй Мещанской против губернаторского дома, спутать невозможно. Передать только в собственные руки. И, не дожидаясь ответа, — тут же назад. Сейчас между столицей и Кронштадтом отменное сообщение, везут провиант, волонтеров, добраться будет легко. Бог в помощь!

И ни слова не сказал Змаевич о необходимости соблюдать трезвость. Ероха оценил это и за четверть часа до указанного срока уже караулил Парамона.

В узле оказалось старое матросское платье — короткий зеленый кафтан, того же цвета камзол и штаны шире обычных, перехватываемые под коленом тесьмой. Было и чистое исподнее, и чулки, и башмаки, но главное — круглая шапка с околышем, чтобы прикрыть сизый череп.

— Пакет в узле, — сказал Парамон и передал деньги — восемьдесят копеек. — Идем скорее.

«Дерись» стоял так удачно, что ближайшим местом на суше был пирс со знаменитым маяком, попавшим в кронштадтский герб. Парамон и немолодой матрос сели на весла и быстро доставили Ероху к маяку.

С узлом за плечами он пробежал по пирсу и за Итальянским прудом свернул налево.

Ероха имел на себе штаны и рубашку, а где забыл кафтан — понятия не имел; возможно, у Новикова под столом. Эти штаны и рубашка после возни со смолой и на тряпки-то не годились, но Ероха, переодевшись в кустах, свернул их и спрятал в крапиве.

У него созрел план — выполнив поручение Змаевича, отправиться в дом, где он квартировал и оставил свои вещи. Скорее всего хозяйка заберет их в счет долга за комнату, но хоть какую-то старую рубаху выпросить можно. И сперва все к исполнению замысла располагало — Ероха умудрился пробраться на катер «Счастливый», который за какой-то надобностью был отправлен в столицу. А катер — это, в сущности, бриг, тоже двухмачтовый, только небольшой, верткий и имеющий более десяти пар весел, хорош на посылках и для разведки. Хотя они в российском флоте не долее шести лет, но хорошо себя показали — и, сказывали, новые катера будут куплены в Англии.

Но быстроходный катер задержался — очень долго кого-то ждали, и Ероха не просто слушал вопли своего голодного брюха, но и предчувствовал, что за стол сядет еще не скоро, а взять с собой хоть ломоть хлеба он не догадался.

Вечерело — хотя какой вечер в конце июня? Однако вода уже потемнела — эти темные тяжелые балтийские волны были Ерохе как родные; спрятавшись за пушкой, он наблюдал за ними и радовался брызгам, летящим в лицо. Паруса, поймавшие морской бриз, да весла — двух часов не прошло, как «Счастливый» уже подходил к торговому порту, чтобы там ошвартоваться. Поняв по разговорам матросов, что судно простоит не менее суток, Ероха расстроился — ему хотелось и обратно в Кронштадт доставить себя с ветерком. Но делать нечего — он ловким прыжком оказался на пирсе и побежал на поиски извозчика.