Булатный перстень - Плещеева Дарья. Страница 9

— На что тебе? — спросил Новиков.

— Так ведь их тоже в тигель надобно класть! Мелкие ржавые гвоздишки от подков! Ребятишкам платил — они приносили. Этому меня наш старый бронник дядя Матвей выучил, сказывал, сталь для гишпанских клинков так варили и для стволов, и персы тоже ржавчину в дело пускают, нарочно железо в земле выдерживают, чтобы ржа его выела. Кто его разберет — у гишпанцев и у персов, может, и получалось со ржавым железом, у меня не вышло. Они же, персы, в нужное время немного серебра добавляют. По словечку, по намеку я свой булат собирал… Вот известно, персы плавильную печь навозом топят, и откованный клинок в навозе выдерживают. Так я и это испробовал! Ну, мы маленькие тигли завели, в них слиточки получаются вот такие, кругленькие, мы их хлебцами называли. Научились их медленно в золе остужать. И я вот что вдруг понял — булат нельзя калить добела, он сильного жара не любит. Потому и не выходило раньше — мы ж как норовим? Мы ж норовим так, что жарче не бывает! И что-то сходное стало получаться!

— Ишь ты! — искренне обрадовался Новиков. — Славно!

Михайлов ждал — когда же наконец оружейный мастер растолкует свое странное поведение.

— Эх! — Усов стукнул кулаком по столу. — Два года маялся! Из хлебцев разное пробовал ковать! Друзья помогали. Ванюшка, он мастак алмазную грань по стали наводить, сколько для меня потрудился! Два года, судари мои! На заводе наломаешься, потом до ночи в своей кузенке мудришь! И понял — надо везти в столицу, к самой государыне пробиваться. Булат-то — дело государственное! Все лучшее собрал — и хлебцы, и поделки, приехал, остановился в трактире… и там у меня сундучок мой заветный украли!..

— Вот незадача! — воскликнул Новиков. — Что ж ты? Сам оплошал?

— Деньги при себе носил, а сундучок… Там же не только мои безделки лежали! Я из заводской конторы, из хранилища, клинки взял для сравнения, диковинки взял! Дружок мне тайно вынес. Все, все пропало! Бегал, искал — никто ничего не знает, трактирщик божится, что в комнату никто не заходил!

— И ты с горя пошел за булыгой?

— Да как же я теперь домой вернусь?! Мне он все под честное слово выдал…

— Не повезло тебе, — согласился Новиков. — Но ты взгляни на это дело с другой стороны. Кто знает подлинную цену твоих булатных хлебцев? Чай, во всем Питере такого знатока нет. Как могут воры распорядиться своей добычей? Не в заклад же они ее понесут?

— Могут посовещаться с каким-либо кузнецом, — подсказал Михайлов.

— Могут. А что им скажет кузнец? А? Он-то булата, может, не видывал, а коли и видал — не догадается, что у нас свой завелся. Скажет он им: братцы, такого рябого ствольного дамаска полна Тула. И разве что для починки стволов возьмет их добычу. Надобно обойти кузнецов. И коли найдутся твои хлебцы — выкупить их! — решительно заключил Новиков.

— На какие деньги? — уже загоревшись надеждой, спросил оружейный мастер.

— Да много не возьмут. Деньгами поможем. А, брат Михайлов? — спросил Новиков. — Коли ты этого чудака с того света вытащил, теперь с ним и нянчись.

— Вот! — Михайлов брякнул на стол перстенек, которому не судьба была стать обручальным.

— Это что ж ты в карманах таскаешь? — удивился Новиков. — Алешка, ты не прелестницу ли завел? Гони ее в шею! Ахнуть не успеешь — под венцом окажешься!

Михайлов невольно усмехнулся — вот ведь как все наизнанку вывернулось.

— Новиков, сделай милость, сходи с Усовым к кузнецам, — попросил он. — Я-то в Кронштадт возвращаюсь. Список составьте, что пропало… бумагу вижу, где чернильница с пером? Вот. Усов, диктуй.

— Персидский булатный лук унесли, одна тетива осталась! — воскликнул Усов.

— А что, с виду можно понять, что эта железная палка — лук?

Усов задумался.

— Да нельзя, поди…

— Выходит, и это сокровище понесли к кузнецам, чтоб хоть за пятак продать. А умный кузнец как раз больше пятака за него и не даст.

— За персидский лук, который на восемьсот шагов бьет?!

— Врешь! Не бывает таких луков! — возмутился Михайлов. — Ни один пистолет даже так не бьет!

— Булатный — бьет! Теперь понимаешь, сударь, какая сила в булате? Вещицы булатные пропали — пишите, сударь… Лук. Кинжал бухарской работы, с накладными золотыми узорами! Саблю бухарскую с дивным звоном! Да что вы так глядите, судари мои, я из ума не выжил. Истинный булат долго звенит. Мы ее подвешивали, молоточком ударяли — четыре «отченаша» с небольшим звенела.

— А тульского дела сабля?

— И одного «отченаша» за глаза хватит.

— Ишь ты…

— А нашей работы, из наших хлебцев, — подсвечник, чернильница… Только и уцелело, что перстень.

— Что? — хором спросили Михайлов и Новиков.

— Перстень! Я хотел знать, как булат тонкую обработку примет. Мастера мне изготовили. Не бог весть что, да любопытно, глянь…

Белая ночь перевалила через середину, небо заметно посветлело, и Михайлов, стоя у окна, смог хорошо рассмотреть довольно крупный перстенек с печаткой, вся прелесть которого была в качестве металла — в тусклом узоре причудливых тонких линий.

— Что ж ты его не велел отполировать? — спросил моряк. — Сам знаешь, полированная сталь в большой моде, граненые шарики только что в кольца не вставляют.

— Кто ж полирует булат?! Он и должен быть тускловат, чтобы узор был виден. Ты посмотри на черкесские сабли — никакого блеска, а режут — сказывали, иная пуховую подушку на лету разрезает как бритвой. А шелка клочок — это запросто.

Михайлов непонятно для чего примерил перстень — он хорошо сел на безымянный палец левой руки.

— Вот тут ему и место, — вдруг сказал Усов. — Ты меня, дурака, от смерти спас, владей, сделай милость!

— Да на что мне?

— Владей! Коли ты меня чуть не с того света достал, то я тебе — вроде крестника.

— А ты, Михайлов, ему крестный! — обрадовался Новиков. — Носи, не обижай хорошего человека! У тебя целее будет!

Моряк посмотрел на свою руку, хмыкнул — что-то в этой затее с перстнем было правильное, необъяснимо точное.

— Спасибо, Усов, — сказал он. — Ну, и за чай спасибо, мне пора.

— Так ты ж еще новостей толком не рассказал! — возмутился Новиков. — Все кричат: война, война! А что, как?

— Когда мы пришли в Кронштадт, ни «Ярославец», ни «Гектор» еще не вернулись. Где и что они обнаружили — бог весть. Сказывали, флотом, что стоит у Карлскроны, командует генерал-адмирал, он же герцог Зюдерманландский, родной братец его шведского величества.

— А что он такое?

— Черт его знает. Ничем до сих пор себя не показал. Пока известно, что на его судах — шесть с половиной тысяч отборного войска. И пехоты на финском берегу до двадцати тысяч, и гребные суда ждут приказа.

— И при такой благодати государыня посылает Грейга в Архипелаг турку воевать?

— Когда мы вернулись, только и разговора было, что Чичагова вызывали к ней в Царское Село. А наш адмирал — человек прямой, так и доложил: коли все боеспособные суда, назначенные идти в Архипелаг, из Балтики уйдут, то для обороны он сможет выставить ровно пять вымпелов. А людей такая недостача, что впору инвалидов на борт брать. И Кронштадт оборонять некому — всех обученных канониров забрал Грейг. А если сдадим Кронштадт — дорога на Санкт-Петербург открыта.

— Как это все скверно… — тут Новиков обвел взглядом свой кабинет со всеми диковинками, и Михайлов понял смысл этого взгляда.

— Погоди, — сказал он, — погоди… Может, Грейга оставят.

— Коли что…

— Эх… — Михайлов хлопнул по плечу старого надежного товарища. — Ну, пойду. Буду тебе весточки с оказией слать. Прощай, Усов! Дай бог тебе отыскать твои железки. Да вперед не дури.

— Еще встретимся, — возразил оружейный мастер. — Я коли что решил — меня с пути не свернешь. Ты, Михайлов, мой второй крестный, так Бог велел. Домой возвращаться — стыд… Буду искать пропажи до последнего. А в Кронштадте мое ремесло тоже пригодится.

Михайлов улыбнулся ему и, чтобы не попадать в объятия, шагнул в сторону. Тут-то он и споткнулся.