Крест командора - Кердан Александр Борисович. Страница 13

Григорий Григорьевич вновь посмурнел, вспомнив, что нет в высочайшем рескрипте ни слова о том, как всё порученное ему исполнить. Пришли на память совсем иные указы, те, что подписывал, а то и сочинял самолично великий преобразователь России. Григорий Григорьевич до сих пор хранит, как самую дорогую реликвию, инструкции государя, данные при назначении его комендантом Полтавы и Переволочны в конце 1720 года. Он наизусть помнит каждый из пунктов давнего императорского наставления, и размашистая подпись «Птръ» до сей поры перед глазами стоит.

Вот это был потентат! Во всё вникал, всегда был готов выслушать и дать дельный совет. Преданных людей берёг, в обиду не давал. Как ни нашептывали недоброжелатели, чтобы удалил от себя Григория Григорьевича за дерзкие речи, всем, даже императрице Екатерине Алексеевне, отвечал:

– Не могу сего сделать, ибо удалив сего говоруна, устрашу других изъясняться со мной откровенно!

За справедливость любил Григорий Григорьевич великого государя и верен был ему до самой кончины. Ярились же на Петра Алексеевича те, кому не по нутру были его нововведения. Пускали слухи, дескать, Петр был подменен царице Наталье Кирилловне, родившей девочку. Письма-заговоры подбрасывали: «Лежит дорога, через тое дорогу лежит колода, по той колоде идёт сам Сатана, несёт кулек песку да ушат воды, песком ружье заряжает, водой ружье заливает; как в ухе сера кипит, так бы в ружье порох кипел, а он бы оберегатель мой повсегда бодр был, а монарх наш Петр буди трижды проклят».

Такой заговор был найден у царицы Евдокии в келье, когда дознания по делу о ее прелюбодеянии проводили. Но ведь не все срамные писания тогда были отысканы. Сколько еще государевых супротивников по боярским хоромам да лесным скитам затаилось? Да и нынче живы его хулители…

Даже здесь такие имеются! Эвон, вечор Катерина, будто в шутку, начала пересказывать ему сказку-небылицу, слышанную от одной солдатской вдовы. Мол, как государь и его ближние люди были за морем и ходили по немецким землям, тамошняя царица над государем ругалась, ставила его на горячую сковороду и, сняв со сковороды, велела бросить в темницу. Стали просить тую царицу наши бояре, чтобы выпустила царя. Она и выпустила в честь своих именин, но не его, а немчина подменного. Бояре-то, перекрестились и сделали бочку с гвоздями и в тую бочку хотели царя-немца положить, да один стрелец его упредил, сам лег на его место. Бояре того стрельца с царевой постели схватили, положили в бочку с гвоздями и выбросили в море-окиян. А царь-немчин, дескать, так и стал Россией править…

Григорий Григорьевич тогда гневно зыркнул на Катю:

– Ни к лицу тебе бабьи выдумки повторять. Сама знаешь, нет в них и толики правды. Петр Алексеевич был истинный помазанник Божий, радетель и попечитель своему Отечеству, отец своим подданным.

Катя помолчала немного, заалела, как маков цвет, но вдруг возразила:

– А дядюшка Девиер говорил, что ему известно доподлинно, что царица Наталья Кирилловна нагуляла царевича от Стрешнева, и крови Романовых будто бы в Петре Алексеевиче нет и на йоту…

– Нашла кого слушать! Дядюшку! Да его за слова такие плетью побить надобно, как пса поганого! – бухнул кулаком по столу Григорий Григорьевич. – Чтоб я от тебя никогда подобных речей впредь не слыхивал! Ты своим языком точно беду на нас накличешь!

Катерина умолкла и за весь вечер больше не проронила ни слова, а Григорий Григорьевич никак не мог успокоиться. Слухам о происхождении государя он никогда не верил. Всегда был убеждён в избранности императора, который своими неустанными трудами Русь сонную разбудил, встряхнул и переродил. А что касательно иноземцев, какие при Петре Алексеевиче на русскую службу приглашены были, так это от нужды великой, от нехватки своих умельцев ратного да корабельного дела, от непрестанного стремления к преодолению вящей лености в народе. Однако ж тех русских людей, кто душой разделял его помыслы, государь всегда производил в такой градус, который сходен был с интересами Отечества. Не зря в конце своей земной жизни он установил давать в службе первенство русским офицерам перед иноземцами. Это теперь немчура опять в силу вошла, стала судьбы русских столбовых дворян решать: ссылать или миловать, возвышать или предавать забвению…

Обида снова вскипела в душе Григория Григорьевича. Он так же, как надысь, громыхнул кулаком, чуть не сбросив на пол коптящую плошку. Тихо стало в избе. Перестала двигать горшки в куте Катерина. Даже сверчок в щели примолк.

Григорий Григорьевич долго сидел, уставясь в одну точку. Желваки ходили на небритых щеках. А он как будто заново переживал известие о том, что его собственная судьба решилась по слову иноземца. И снова сердце бешено колотилось в груди, как в тот момент, когда в якутской канцелярии ему сообщили, что именно капитану Берингу обязан он своим назначением в Охотск.

Кто сей Беринг? Заштатный датчанин, сиречь тот же немчин! Кем он был при Петре Великом? Даже имени его Григорий Григорьевич тогда не слыхивал. Другие на слуху были имена…

Вспомнился август 1723?го. Салют расцветил небо над Невой. Трепещут праздничные вымпелы на мачтах кораблей, выстроившихся для торжества. Государь лично представляет свой старый переяславльский ботик новым величественным фрегатам.

Вот от пирса к ботику отчалила шлюпка. В ней за рулевого сам Петр Алексеевич. Лицом к нему, строго по рангу сидят на веслах самые близкие сподвижники: князь Меншиков, адмиралы Апраксин, Сенявин, Крюйс, Головин. Среди них на почетном месте и Григорий Григорьевич…

Он не удержал улыбки, припомнив, как старательно и бестолково гребли тогда и он сам, и его сановные соседи: за чинами и регалиями уже позабыли, как сие простое дело делается. Но все понимали значимость момента, его символику – гребли, не обращая внимания на вспухшие волдырями руки…

Громыхали тысячи пушек. Пётр весело кричал соратникам, и глас монарший гремел, как иерихонская труба, заглушая рёв орудий и порывы балтийского ветра:

– Смотрите, как дедушку внучата веселят, как поздравляют! От него при Божеской помощи флот наш на юге и на севере, страх неприятелю, польза и оборона Отечеству!..

А где был в тот памятный день Беринг? Да стоял, должно быть, на палубе одного из многих кораблей, среди прочих, ничем не знаменитых командиров и в зрительную трубку с почтением разглядывал тех, кому посчастливилось находиться в сей знаменательный час рядом с императором. Вытягивался небось во фрунт, орал «ура» во всю глотку, когда ботик с перебравшимися на него царем и адмиралами проплывал мимо…

Григорий Григорьевич крепко потер лицо ладонью, отгоняя видение. Да, много воды утекло. Нынче Беринг в силе и тысячи людей вверены ему в подчинение. В том числе и он сам, потомственный дворянин и петровский любимец.

Тут же непокорная память подкинула ещё воспоминание. Неприятное. В двадцать седьмом году в Якутске столкнулись они с Берингом нос к носу, когда тот ещё первую свою экспедицию приготовлял. Григория Григорьевича под конвоем вели тогда по двору острожка. Датчанин сделал вид, что не знает того, с кем прежде за счастье посчитал бы просто раскланяться. Отвернулся, с гордым видом прошел мимо. После этого разве не унижением выглядят его хлопоты о назначении Григория Григорьевича в Охотск…

Григорий Григорьевич сжал кулаки, задумался: ведь не свят же сей Беринг? В Якутске сказывали, что в прошлую экспедицию хорошо нажился, приторговывая хлебом и мехами. Да и сама экспедиция была не такой уж удачной: место, где сходится земля Сибирская с Ост-Индией, так и не нашли…

Он взял лист с показаниями геодезиста. Повертел его и аккуратно отложил в сторону – может пригодиться для нанесения ответного удара по выскочке-датчанину. Тут и сам геодезист Гвоздев лишним не будет, коли сумеет оклематься…

Снова, в который раз за нынешний день, припомнился покойный государь. Он как-то с досадой выговаривал Григорию Григорьевичу за неудачу на Ладожском канале:

– Есть, Григорий, два рода ошибок: первый, когда кто погрешает по незнанию, а другой, самый непростительный, когда кто не пользуется своими пятью чувствами. Зачем берег канала не укрепил? Зачем на нем столько извилин?