Черная пасть - Бальбуров Африкан Андреевич. Страница 1

Африкан Бальбуров

Черная пасть

Повесть

НЕПРОШЕНЫЕ ГОСТИ

Чимит спускался с горы, у подножья которой уютно раскинулась бурятская станица Доодо Боролдой. К ней устремлялась еле приметная тропинка, что шла с Верхних Караулов и, приближаясь к станице, обретала уже вид торной дорожки, идущей вдоль берега.

Речка показалась Чимиту злее, чем обычно и какая была, когда уходил отсюда пять дней назад. «В верховьях пошли дожди!» — подумал он. Отчаянно она кидалась на скалистый отвесный выступ на правом берегу, с ревом бросалась на громадные валуны и превращалась в белую кипень. Похоже было, что в верховьях пошли сильные дожди.

От вида вздувшейся речки Чимиту стало хорошо и весело на душе — успел все сделать, что надо, до дождей. А работы было много: проконопатил стены зимовья, изрядно нарубил березового сушняка — заполнил им все пространство под лежанками-нарами. Не забыл заменить сухари. Соль и серенки [1], оставленные им прежде, лежали нетронутые, стало быть, никто не наведывался в зимовье в Верхних Караулах — старинном заброшенном пограничном посту, расположенном высоко в горах, в густой тайге, богатой зверем, где разрешали охотиться казакам на службе и из пограничных станиц.

Чимиту исполнилось нынче двенадцать, и отец пообещал взять его в тайгу. В первый раз на соболевку! Потому и работалось по-особенному.

Чимит спустился с высокого обрыва, помылся, невольно ежась от студеной воды. Он знал, что в это время года вкрадывается в речные глуби Ледяная Душа [2] — коварная, злая сила, она пронизывает тело человека длинными-длинными иглами, а вслед за ними входит хворь. Она так и называется, эта хворь, — набраться холоду... Но казак не должен бояться Ледяной Души — мало ли что случится на войне. Потому и заставляют казаки своих мальчишек лезть в любую воду и во всякое время года — лишь бы река не была покрыта льдом.

Обсушиваясь, Чимит долго смотрел на беснующуюся реку и вдруг засмеялся: ничего себе Амгалан, что по-бурятски значит Спокойная или Мирная! Случается, эта «спокойная» так разбушуется, что несет на себе огромные деревья, вырванные с корнем, говорят, однажды даже дома сносила в Доодо Боролдое. Почему так назвали реку? Интересно!..

Как должен идти домой человек, который отмахал без малого верст двадцать, и если этому человеку совсем недавно исполнилось двенадцать? Другой бы еле-еле плелся. Но не таковским должен быть сын у Бадмы Галанова, хоть и небогатого, но знаменитого на всю округу, ходившего проводником с тремя экспедициями через Монголию на китайскую сторону. Быть сыном такого казака — это знаете!.. Чимит попил воды из речки, срезал тальниковую лозу и, со свистом крутя над головой, гикнул, побежал что есть сил.

Подбегая к дому, он остановился, озадаченный. Вокруг двора стояли лошади, привязанные к забору, толпились люди, вооруженные короткоствольными винтовками-карабинами, одетые в незнакомую военную форму. Чимит даже зажмурился, протер глаза. Седла на конях не казацкие, люди чужие, и говор не русский...

Чимит незаметно проскользнул в избу. Там сидели станичный атаман, отец да двое приезжих. Один — высокий, тощий, остролицый — был в мундире со странными погонами. Одежда другого казалась вовсе забавной — матерчатая шляпа, на которой много дыр, галифе, блестящие кожаные чулки, короткая гимнастерка с застежкой у пояса...

Атаман, широколицый, с жиденькой бородкой, испуганно оглядывал гостей щелочками глаз, нервно сжимал ладонями правое колено. Казаки, зная эту привычку, бывало, смеялись: не хочет ли атаман выжать из ноги мысль, которой не хватает в голове!

— Берись, Бадмаха! — густым баском выговорил он. — Дело удачливое. Господин Самойлов обещает: вернутся — коня на выбор, это окромя платы, как уговаривались. Хорошо, что ты из Устья воротился. Есть кому проводить их. Говорил же: не поможет тебе Кеха Бутырин, нет нынче промысла на Байкале!

Отец сидел у печки. Из-под полуопущенных век внимательно рассматривал непрошеных гостей, молчал. В станице хорошо знали — бесполезно упрашивать отца, если с чем он не согласен. Пока не обмозгует все как следует, и слова не вытянешь.

— Ответь-ка, атаман, — ровным голосом, как-то странно выцеживая слова сквозь сомкнутые зубы, не поворачивая головы, спросил отец, — казаков-то в станице — дай бог, и все вроде без дела. Почему ко мне привез этих чертей?

Атаман кинул оторопелый взгляд на гостей, вновь опустил задрожавшую ладонь на правое колено, словно оно у него зазябло, стал судорожно гладить, растирать.

— Ты поосторожней со словами, а вдруг кто из них понимает по-бурятски! И пустое спрашиваешь. Кто лучше тебя те места проклятые знает? А ты нанимался на прииск, золотишко добывал. Не куражься, Бадмаха, слышь! Не дай бог, осердишь господина офицера...

Щеголеватый человек в галифе — это был Самойлов, русский инженер, бывший управляющий прииска — поиграл плеткой на длинной полированной ручке, переговорил полушепотом с офицером и, словно поняв атамана, заговорил, выпрямившись на стуле и слегка наклонившись вперед:

— Господа американцы в дружбе с атаманом Семеновым, а он, кажется, и без того зол на бурятских казаков за отказ воевать с большевиками. Майору Джекобсу ничего не стоит пожаловаться — и останутся от вашей станицы одни головешки!

Рука атамана изо всех сил сжала колено.

— Слыхал? — сипло по-русски обратился он к отцу и, перейдя на бурятский язык, продолжал дрожащим от злости голосом: — Не думай, что живой останешься, случись такое! Отвечай же, согласен заработать деньги и коня или хочешь погубить станицу?

Молчание длилось долго. На улице раздался громкий хохот солдат, видимо, от нечего делать рассказывавших анекдоты.

— До Черной Пасти, почитай, четыре перевала одолеть, — тем же ровным голосом отвечал отец. — Соображаешь, сколько время ухлопаю? Три сенокосных недели!

— Сена от общества накосим, как в старину, когда в караулы наряжали, — обрадованно зачастил атаман. — А если хочешь, наймем русских батраков — накосят!.. Сам буду следить, чтобы стога настоящие были!

— Это конечно. А то вроде и стога поставлены, а сена нет — сгнило оно, сгорело, — отец повернул голову к Чимиту. — Ну, а сынишку куда?