Пламя над Англией. Псы Господни - Мейсон Альфред. Страница 12

Дон Педро вздрогнул, когда эта мысль пришла ему в голову: так она была опасна, так близка к ереси. Он отбросил ее и вернулся к размышлениям о настоящем и будущем.

Солнце пробивалось сквозь тучи и стирало с неба последние следы вчерашней бури. Дон Педро, превозмогая боль, поднялся и в меру своих слабых сил отжал камзол. Он был высок, прекрасно сложен, на вид ему было чуть больше тридцати. Его платье, даже в столь плачевном состоянии, сохраняло элегантность. По нему можно было с первого взгляда определить его национальность. Дон Педро был во всем черном, как и подобало испанскому гранду, принадлежавшему к третьему, мирскому ордену доминиканцев. Черный бархатный камзол, зауженный в талии, почти как у женщины, был расшит причудливым золотым узором. Сейчас, мокрый от морской воды, он гляделся почти как панцирь с золотой насечкой. С черного кожаного пояса, тисненного золотом, свисал справа тяжелый кинжал. Слегка помятые чулки были из черного шелка. Голенища сапог из мягчайшей кордовской кожи спустились – одно до колена, другое до самой щиколотки. Дон Педро сел на песок, поочередно стянул сапоги, вылил из них воду и натянул снова. Потом он снял с шеи кружевной датский воротник, прежде тугой, накрахмаленный, а теперь висевший тряпкой, отжал его, рассмотрел и с отвращением отбросил в сторону.

Пристально оглядев при ярком солнечном свете окрестности, дон Педро с ужасом понял, что из себя представляют темные предметы, усеявшие узкую полоску прибрежного песка. Когда он впервые бросил на них рассеянный взгляд в тусклый рассветный час, он принял их за камни или груды водорослей.

Еле волоча ноги, он подошел к ближайшему из них, помедлил, наклонился и узнал Хуртадо, одного из офицеров злополучного галеона, отважного стойкого парня, со смехом сносившего все невзгоды и опасности. Больше ему не смеяться. Тяжелый вздох дона Педро прозвучал как реквием по покойному, и он двинулся дальше. Через несколько шагов он наткнулся на мертвеца, вцепившегося в обломок реи, на котором его носило по морю. Потом он обнаружил еще семь трупов – одни лежали, вытянувшись на песке, другие – сжавшись в комок, там, куда их выбросило море. Трупы, обломки дерева, ящик, кое-что из оснастки – вот и все, что осталось от величественного галеона «Идея».

С грустью, всегда сопутствующей смерти, смотрел дон Педро на своих мертвых товарищей. Он даже прочел заупокойную молитву. Но на его тонком лице цвета слоновой кости, чью нежную матовую бледность оттеняли небольшие черные усы и острая бородка, не отразилось и тени сожаления за их судьбу. Дон Педро обладал трезвым холодным умом, способным оценить реальность и подавить эмоции. Этим людям повезло больше, чем ему. Они приняли смерть однажды, а ему еще предстояло, как он полагал, встретить несравненно более жестокую смерть в чужом враждебном краю.

Это было вполне разумное заключение, а вовсе не паника. Ему была знакома жгучая ненависть англичан к Испании и испанцам. Он наблюдал ее вспышки за те два года, что прожил при дворе королевы Елизаветы в составе посольства; его кузен Мендоса, испанский посол, был вынужден покинуть Англию, когда Трогмортон разоблачил его связь со сторонниками королевы Шотландии в заговоре против Елизаветы. Если ненависть жила в англичанах тогда, каков же должен быть ее накал сейчас, после стольких лет страха перед Испанией, достигшего апогея, когда в эту Богом забытую страну пришла Непобедимая Армада? Он знал, какие чувства возбуждал в нем еретик, знал, как поступил бы с еретиком у себя на родине. На то он и был членом третьего мирского ордена доминиканцев. Дон Педро по себе судил о том, как отнесутся к нему еретики, какая судьба ему уготована.

Дон Педро медленно вернулся к телу Хуртадо. Он вспомнил, что к поясу Хуртадо прикреплена рапира, и ему захотелось взять оружие. Это было чисто инстинктивное желание. Он уже наклонился, чтобы расстегнуть пряжку, но разум его воспротивился.

Он мрачно глянул на тяжелые вздымающиеся волны, будто вопрошал бесконечность, символом которой всегда был океан. Нужно ли ему оружие?

Дон Педро получил прекрасное образование в университете Святого Иакова в Компостелле, и умело применял свои знания в дипломатических миссиях при королевских дворах. Со временем у него развилась склонность философствовать. Он твердо усвоил, что сражаться с неизбежностью – ребячество, недостойное развитого ума. Если встреча со злом неизбежна, мудрый человек идет ему навстречу и ускоряет события. Что ж, можно остаться в этом Богом забытом месте и умереть здесь от голода и жажды, а можно пойти навстречу опасности и, прикрыв лицо, как это делали римляне, принять смерть от первого, кто поднимет на него руку.

Это философия. Но дон Педро был еще молод, кровь играла у него в жилах, его переполняла жажда жизни. Философия, в конце концов, навевает скуку рассуждениями о причинах и следствиях, размышлениями о прошлом и будущем, о происхождении и назначении, и все это не проверишь человеческим опытом. Жизнь – напротив – основывается на чувственном восприятии, ее интересует только настоящее, она не туманна; определенная и реальная, она непрерывно утверждает себя. Жизнь хватается за соломинку ради самосохранения.

Дон Педро наклонился и на сей раз, подавив в душе сомнения, пристегнул рапиру мертвеца к своему поясу. Но беспокоясь о будущем, он этим не ограничился. Его команда получила деньги еще до выхода из Тагуса и – увы! – не успела их потратить. Остерегаясь пропажи, каждый носил мешочек с дукатами на поясе. Дон Педро, подчиняясь здравому смыслу, преодолел естественное отвращение к мародерству, и через некоторое время в его промокшем камзоле лежал тяжелый кошелек. К этому времени солнце уже стояло высоко в голубом небе, и последние тучи рассеивались. Солнечный свет и движение разогнали кровь, и лихорадочный озноб, мучивший дона Педро, прекратился, но зато появились голод, жажда и ощущение горечи во рту.

Он стоял, всматриваясь в морскую даль, и размышлял. Над залитой солнцем гладью моря носились чайки; порой, подлетая совсем близко к берегу, они пронзительно кричали. Куда направить путь? Есть ли надежда, что в этом далеком краю найдутся сострадательные люди, готовые помочь побежденному врагу в беде? Дон Педро сомневался. Но если самому в этом не удостовериться, значит, все прежние усилия напрасны, и его ждет медленная мучительная смерть. В конце концов, это самое худшее, что ждет его повсюду, – смерть, а накликать несчастье ни к чему. Надо надеяться на лучшее. Вот так инстинкт жизни поколебал философское умонастроение дона Педро и зажег в его душе искорку надежды.

Он прошелся берегом Корнуолла, высматривая расщелину в отвесной скале, тропинку, по которой он мог бы подняться к зеленым вершинам, где, несомненно, отыщет человеческое жилье. Дон Педро поднялся по уступу темного зубчатого утеса, нисходившего к песчаному берегу и хоронившемуся в море. Вероятно, он тянулся далеко под водой. О такой коварный подводный риф и разбился его галеон. Вдруг взор его различил далеко в скалах неглубокую расщелину, по которой к морю сбегал бурливый ручеек. Это было благословенное зрелище, журчанье ручейка звучало для дона Педро гимном спасения.

Он подошел к его устью над берегом, растянулся на песчанике, поросшем редкой мокрой травой, и, благодарно наклонив к воде голову, пил воду, как животные на водопое. Не андалузское вино, ни сок мускатного винограда не были так сладки, как глоток воды из искрящегося на солнце корнуолльского ручейка.

Дон Педро с жадностью прильнул к воде, утоляя жажду, избавляясь от горечи во рту. Потом он смыл соль с лица и с волнистых черных волос, сбегавших на прекрасный лоб.

Освежившись, он приободрился и откинул прочь свои мрачные размышления. Он был жив, полон сил, в расцвете лет. Теперь дон Педро осознал свою не правоту – он проявил нечестивость и неблагодарность Творцу, завидуя бедным погибшим товарищам. Каясь, дон Педро упал на колени и сделал то, что подобало сделать благочестивому испанскому гранду значительно раньше, – возблагодарил Господа, что чудом остался в живых.