На острие меча - Сушинский Богдан Иванович. Страница 4

– Кажется, вы правы: я ранен.

Только сейчас д'Артаньян обратил внимание, что мундир Вайнцгардта перепачкан кровью, длинная драгунская сабля, которую он все еще держал в левой руке, тоже покрылась бурыми пятнами, словно ржавчиной, а правую руку, от пальцев до кисти, перепахивала багряная отметина.

«На этом месте появится чудный шрам! – черно позавидовал ему мушкетер. – Сабля в руке, окаймленной такой отметиной, покажется еще страшнее, да и цветы, предназначенные для дамы сердца, величественнее. А как умопомрачительно сможет демонстрировать ее Вайнцгардт на самых престижных балах Парижа и Дрездена!»

– Это я не от раны застонал, граф д'Артаньян, – от обиды. Да, какой-то нахрапистый саксонец, кажется, действительно пощекотал мне бок. Но не думаю, что вся эта кровь, – отрешенно осмотрел себя барон, – обязательно должна принадлежать мне одному. Что-то же должно было остаться и от сраженных мною врагов.

– Не сомневаюсь, барон.

– Вы обратили внимание, я сказал: «врагов», – болезненно поморщился лейтенант-драгун, ухватившись за плечо д'Артаньяна. – Но хотелось бы знать: кто они – эти мои враги? Как назло, весь день попадаются если не саксонцы, так пруссы. Как вы думаете, что должен ощущать саксонец, воюющий за короля Франции, когда он убивает в бою саксонца, сражающегося под знаменами короля Испании?

– Он должен помнить, что не имеет права задумываться над такими вопросами. В этом его спасение.

– Вы – сама мудрость, граф.

– Но в любом случае постарайтесь сохранить этот мундир, чтобы поразить его видом принца де Конде. Больше всего главнокомандующий любит лицезреть окровавленных храбрецов.

Ядро, посланное из крепостного орудия, пролетело в нескольких метрах левее их и, взорвавшись, подняло в воздух остатки полуразрушенной санитарной кибитки. И хотя осколки и щепки вспахали землю в нескольких шагах от них, офицеры даже не пригнулись, лишь устало взглянули на то, что осталось от повозки да истерзанных крупов двух еще ранее убитых лошадей.

– Глядя на вас, командующий, тоже, конечно же, прослезится, – не потерял нить разговора Вайнцгардт. – Нет, это уже не война, граф. На эти стены, – оглянулся на укутанный дымом город, – нельзя посылать ни одного солдата. Стянуть артиллерию, всю, какая только имеется в пределах Франции, и расстреливать сто дней подряд. До тех пор, пока их проклятая крепость не превратится в вавилонские руины.

– Подбросьте эту идею главнокомандующему, – грустно улыбнулся д'Артаньян. – Разжалует всех артиллерийских офицеров. О, да вон и мой друг де Морель, – показал шпагой на сидевшего на борту поверженной повозки мушкетера. – Жив. Вопреки всем моим страхам и гаданиям – жив.

– Какая неподдельная радость, – съязвил Вайнцгардт.

– Вас это удивляет?

– Заставляет вспомнить, что не далее как вчера, в роще неподалеку от позиций, вы, граф, сражались на дуэли. Причем не с кем-нибудь, а с виконтом де Морелем.

Мушкетер мог бы возразить, что на самом деле это была всего лишь замаскированная под дуэль фехтовальная разминка, да к тому же прерванная адъютантом главнокомандующего, явившегося, как всегда, некстати. Однако утруждать себя подобными объяснениями не стал.

Еще один снаряд вошел в землю где-то далеко позади, но взрывная волна все же достигла офицеров, обдав пылью и холодом смерти. При виде отступающего противника испанские бомбардиры, кажется, совершенно забыли о счете снарядов и палили ему вслед с такой сатанинской яростью, словно кто-то сумел убедить их, что бой этот – последний и что пальбой своей они похоронят всю армию.

– Потому и рад видеть, что завтра утром опять представится возможность сразиться на дуэли. Все с тем же виконтом де Морелем. Почти стихи, а, барон? Жаль, Сирано де Бержерак не слышит – оценил бы.

– Вы знакомы с этим злоязычным рифмоплетом? – слабеющим голосом спросил барон, забыв на какое-то время о Мореле.

– С мушкетером Савиньеном Сирано де Бержераком я имел честь встречаться под стенами Арраса. Я тогда служил в роте королевских гвардейцев. Но мы были друзьями. Поэт и дуэлянт – редкое сочетание. Лично меня оно вполне устраивало.

– Презренный поэт и не менее презренный дуэлянт, – процедил Вайнцгардт. – Можете мне поверить.

– Но верю и тому, что слышал и видел во время осады крепости Аррас [2].

– Неужели и там не нашлось шпаги, которая проткнула бы глотку этому бездарному пииту?

– Шпаг хватало. Не оказалось той, достойной глотки поэта, – заметил д'Артаньян, не желая выяснять, откуда у саксонца столько злобы на Бержерака.

Де Морель все еще сидел на борту полуразрушенной, с перебитыми колесами артиллерийской повозки и ждал их приближения.

– Приветствую истинного героя Дюнкерка! – поспешил к нему д'Артаньян и не видел, как лейтенант Вайнцгардт вдруг резко осел и, пройдя несколько шагов на коленях, словно все еще пытаясь догнать мушкетера и сказать ему что-то очень важное, упал в высокую, уже основательно увядшую траву.

– Неужели вся эта кровь – действительно моя? – пробормотал он, потянувшись взглядом к небу. – Когда же меня так ранило? И в отношении Сирано я тоже несправедлив. Не-спра-вед-лив…

Словно предчувствуя что-то неладное, д'Артаньян оглянулся и с удивлением отметил, что Вайнцгардт исчез. На склоне, где он оставил драгуна, не было никого, кроме раненой, с развороченным брюхом лошади, которая все еще призывно ржала, напоминая о выстреле милосердия – последней милости артиллеристов, которым она долго и преданно служила.

Правда, по дороге, извивающейся у подножия возвышенности, неспешно пылила сильно поредевшая колонна волонтеров-пехотинцев. Однако мушкетеру не верилось, что Вайнцгардт успел спуститься к ней и затеряться среди солдат.

– Ждите меня здесь, виконт! – крикнул он де Морелю и, путаясь в траве, побежал назад, стараясь следовать по им же проложенному следу.

Саксонец лежал в небольшой лощине, в шатре из цветов и трав, и ветер посыпал его лицо разноцветьем листвы и полуистлевших стебельков.

«Какая изысканная смерть! – мелькнуло в солдатском сознании мушкетера. – Идеальная могила воина. Даже погибающийконь – рядом».

Но Вайнцгардт все еще был жив. Взвалив его на плечи, д'Артаньян поспешил вниз. Кто-то из отставших от колонны пехотинцев бросился ему на помощь.

Еще через несколько минут барон фон Вайнцгардт лежал на груженной фуражом повозке, увозившей его в лазарет.

– Вы, граф? – узнал он д'Артаньяна, придя на несколько минут в себя.

– Клянусь пером на шляпе гасконца.

– Вернулись и спасли?

– Обычная дань вежливости.

– Нет, вы все же вернулись… И спасли. Я запомню это, – успел произнести барон, прежде чем снова погрузился в блаженное беспамятство. – Да, кстати, где моя сабля?

Д'Артаньян огляделся вокруг. Сабли не было и быть не могло. Он даже не помнил, лежала ли она где-нибудь рядом с раненым там, в «идеальной» полевой могиле.

– Не огорчайтесь, барон. Вашу саблю привезут на повозке. Вместе с позабытыми саблями многих других драгун.

– Какая изощренная месть! – озорно сверкнул глазами саксонец, теряя сознание.

5

Виконт де Морель был поглощен какими-то своими мыслями. Мушкет он нес на плече, как дубинку, а вот шпаги у него действительно не было – на этот раз Вайнцгардт оказался прав. Жаль только, что ему не дано было насладиться своей правотой. Впрочем, шляпы у виконта тоже не наблюдалось. Да и плащ казался настолько изодранным, словно де Морель несколько километров пробирался терновником.

– Но не так же быстро, мсье де Морель! – устал догонять его д'Артаньян. – Вы же видите: на ваш темп равняется вся армия. Не поспешили бы вы от стен Дюнкерка, вся она еще находилась бы там.

– Те, что отступили первыми, уже далеко впереди, – угрюмо заметил де Морель в свое оправдание.

– Не сомневаюсь.

В эти минуты худощавый, смуглолицый виконт напоминал мальчишку, решившего сбежать на войну и одевшегося по этому случаю в какое-то отрепье, выброшенное настоящим мушкетером его величества.