В Курляндском котле - Автомонов Павел Федорович. Страница 10

Среди захваченных документов оказались протоколы допросов немецких солдат, вера которых в своего фюрера и свою победу была явно расшатана. После Сталинграда в гитлеровской армии все острее сказывались упадок духа и неверие в победу. Среди солдат, оказавшихся в курляндском «котле», эти «настроения» проявлялись особенно резко, о чем говорили многочисленные аресты недовольных жандармами и гестапо. Попавшие в наши руки протоколы допросов арестованных солдат подтвердили это. Были среди бумаг, захваченных у жандарма, различные донесения, циркуляры, распоряжения и в том числе распоряжение о том, чтобы автомашины, следовавшие по шоссе Талей — Кулдыга, ходили только колоннами. Это мы знали. Гитлеровцы никогда не были уверены в том, что их машины не окажутся простроченными из засады партизанскими автоматами. Кроме нашего отряда, в Курляндии было немало других, составившихся из ушедших в леса местных жителей-латышей и бежавших из плена солдат Советской Армии.

Среди личных бумаг жандармского лейтенанта нашлись и порнографические открытки; такие открытки мы находили у многих убитых и захваченных гитлеровских офицеров. Тут же была фотография, изображавшая группу полунагих головорезов на берегу пруда. Судя по надписи на обороте, это были «курсанты», если их можно так назвать, гитлеровского военного училища; среди, этой группы был и владелец фотокарточки.

Толстых, рассматривавший открытки, не выдержал:

— Какой срам! Скажи, Сашок, — обратился он к Капустину. — Ведь он же, этот лейтенант, небось, учился, корчил из себя культурного человека, над целым миром хотел властвовать со своим фюрером, а вот тут, — Толстых потряс поднятыми открытками, — сказалась вся его душонка. Наши бойцы умирают с пробитыми пулями комсомольскими билетами и книжками «Как закалялась сталь», а этот… Бот он весь туг — гитлеровский выкормыш.

На лице Толстых были и гнев и суровое презрение. Таким Костя бывает редко. Обычно шумный, веселый, ему с трудом удается сказать серьезно два слова. В гневе его сейчас сказалась, вся его ненависть к фашистам; к этим врагам в сердце его нет пощады.

В. отряде Костя Толстых — скромный, прекрасный товарищ. Простой, общительный, он никогда не отступает перед опасностью. Чем труднее задание, тем охотнее он идет его выполнять. Ростом он не выше Зубровина, но крепкий, коренастый, сильный… Он даже по земле шагает как-то особенно твердо. Глядя на него, я всегда думаю о том, что такие вот люди, как Костя, способны на большие дела; каждое его движение полно непоколебимой уверенности в свое будущее, в солнечное будущее всех простых людей.

У Кости Толстых и Ефима Колтунова была общая, цель: оба они мечтали захватить, если не главнокомандующего группой «Север» гитлеровского генерал-полковника Шернера, то по крайней мере кого-либо из штабных генералов. Штаб курляндской группы гитлеровцев находился от нас в каких-нибудь десяти километрах; по шоссе, за которым мы установили постоянное наблюдение, нередко проезжали штабные машины. Остановить одну из них и захватить крупного «языка» — об этом часто говорилось у партизанского костра. Говорят, что еще недавно сам Шернер ездил по шоссе без особой охраны, теперь не только он, но и штабные генералы не появлялись без сопровождения одного — трех броневиков.

Сегодня вечером у костра снова говорили о Шернере. Вернувшиеся с дежурства на шоссе Тукумс — Кулдыга Казимир Малый и Саша Гай-лис сообщили, что они видели машину Шернера.

— Эх, вы… вороны! Не попытались остановить… Какие же вы партизаны-разведчики! — возмущался Толстых. — Упустили этакий случай! Будь я командиром, я бы вас послал на «губу», до тех пор пока курляндский «котел» не будет ликвидирован.

— Правду сказал ^:Костя, — поддержал Костю Толстых Колтунов.

— А что было делать? — оправдывались разведчики. — Лезть на рожон? Шернера мы не достали бы, а сами уже, наверно, не сидели бы здесь, у костра. Да и задание наше было машины считать.

— Шернера можно сбить, когда он полетит на «костыле», [3] — сказал кто-то.

— Нет уж, прозевали случай…

— Тише, хлопцы! — окликнул Капустин спорщиков. — Забыли, где находитесь. Николай Абрамович, — обратился он к Зубровину, — займемся бумагами гитлеровца. Эх, вот когда, знание немецкого языка пригодилось бы, — посетовал Капустин. — А то знаешь «хенде хох» [4] и — все.

— До войны, Сашок, надо было тебе поступить в институт иностранных языков.

— Надо бы, а я только семилетку окончил да курсы бухгалтеров. Знал бы, что придется заняться разведкой в тылу врага, подготовился бы к этому.

НА ЗАГОТОВКАХ

Неподалеку от лагеря раздался стук. Это условный сигнал часовых. Вызов из лагеря.

На тропе стояли двое неизвестных. Один высокий, худой, на вид лет не более тридцати пяти, второй — покрепче, круглолицый. Оба в старых куртках, заплатанных брюках и стоптанных ботинках. На головах у обоих — темные широкополые шляпы.

Пришедшие оказались батраками. Хозяин давно уже не платит им за работу. Он заведует пунктом сбора молока и масла, дружит с айзсаргами. Не зная, как заставить хозяина расплатиться, батраки надумали пойти к нам с жалобой.

Они рассказали, что на хутор свезено много продовольствия, которое не сегодня-завтра будет отправлено гитлеровскому интендантству; кроме хозяина, на хуторе находится сейчас полицейский с автоматом.

— Дайте нам оружие, мы рассчитаемся с ними за все, — просили они. — Кто мы такие, — вот Петро знает.

Подошедший Порфильев сказал, что он знает этих людей, они не раз помогали ему и что доверять им можно.

Посоветовавшись, Зубровин и Капустин решили, что надо забрать заготовленные фашистами продукты на хуторе. Об этом решении было объявлено после обеда и тут же выделили группу партизан для выполнения задания.

Возглавлял группу Павел Ершов. Выступили немедленно, чтобы к вечеру успеть пройти расстояние до хутора. Перед самым выступлением группы было получено донесение, что у разбитой легковой машины с фашистским жандармом подорвалось на оставленных нами минах трое фашистов. Сейчас вызванные саперы ищут еще мин.

Зубровин, хотя с неохотой, но отпустил меня вместе с группой «заготовителей». Отойдя от лагеря, мы вытянулись гуськом. Впереди — прибежавшие с хутора батраки, за ними Казимир Большой и Ян Залатис; замыкали группу Павел Ершов и я.

— При встрече с населением помните, что вы советские люди, — провожая нас, говорил Капустин. — Захваченные продукты, кроме того, что сможете унести для пополнения продовольственных запасов лагеря, раздайте крестьянам. Так вы уварены в том, что хозяин не знает, куда вы ушли? — повернувшись к прибежавшим батракам, еще раз спросил он.

— Не знает. Он думает, что мы пошли в волость пальцы свои прикладывать на паспорта, — заявили те. — А мы там побывали и попутно сюда…

— Ну, хорошо. Пошли, товарищи!

— Пошли! — махнул рукою Ершов.

В лесу было тихо, сыро и пасмурно. Надвигался вечер.

За быстрым и полноводным в те дни ручьем возвышалась пуня. Старая, с покосившейся стеной, с дырявой, обросшей мхом крышей, она уже давно пережила свой век, но еще стояла, подпертая бревнами.

Мы перебрались через ручей, перекурили и снова вышли на просеку. Просеки — самые, удобные дороги для нас; по ним можно и ночью безошибочно пройти кратчайшим путем.

Стемнело, когда мы вышли к шоссе. Выбрав время, когда вблизи не было вражеских машин, мы перевалили его. За шоссе раскинулся луг, потом снова лес, небольшие болотца. Чаще стали встречаться хутора. Моросил дождь. В темноте видно, как в стороне фронта вспыхивают ракеты; оттуда доносится артиллерийская стрельба.

До нужного нам хутора добрались около полуночи. Там, кроме полицейского, находилось еще двое пьяных солдат. Ходивший на разведку Казимир Большой доложил, что дверь не заперта.

Мы приготовились. Ершов подал команду: