В Курляндском котле - Автомонов Павел Федорович. Страница 14

«…Это я о тебе сочинил, дорогой наш братишка, — объяснил Борис. — Мы видели кино „Ленинград в борьбе“, и, когда смотрели, мама плакала, вспоминая тебя.

Был у нас летом в отпуске Иван Винник, он спрашивал твой адрес. Мы с Женей догадываемся, где ты находишься, и успокаиваем маму…»

Мне стало душно. Я расстегнул ворот фуфайки, отодвинул со лба шапку. В грусть, навеянную письмами от родных, ворвалось чувство радости и гордости за своих братьев-близнецов. Они — пятнадцатилетние хлопчики — варят сахар. Батько! Жил бы ты сейчас, так же, как и я, гордился бы тем, что твои хлопчики настоящие люди. Может, тот сахар, что мы получили сегодня, варили мои братья. И сердце наполняется гордостью за наш советский строй, за наших рабочих, колхозников, которые куют меч для победы, одевают, кормят свою славную, могучую армию.

На следующий день, с утра, группа партизан готовилась к выходу. Они идут сопровождать Зину Якушину в отряд «Красная стрела». С этой группой уходит Зубровин. Он с командиром «Красной стрелы» должен согласовать планы нашей оперативной работы и договориться о совместных действиях в приближающуюся зиму.

Зина готова к походу. За спиной у нее мешок. Правая пола пальто заметно оттопыривается: под пальто Зины — кобура с пистолетом «ТТ». Зина прощается с остающимися в лагере.

— До свиданья!

— Осталась бы у нас, Зина! — не то в шутку, не то всерьез, улыбаясь и щуря свои синие глаза, говорил ей Колтунов. — Разве плохие у нас ребята? Посмотри только — один лучше другого!

— Славные ребята! — согласилась девушка, пожимая ему руку.

— Оставайтесь, право! — повторил он свою просьбу.

— Осталась бы, — снова улыбнулась Зина, — да… приказ.

— Лучше бы тебе лететь к нам без приказа! Прощаясь со мной, Зина сказала:

— Если сломается мой радиоприемник, я обращусь к тебе, Виктор…

— Конечно, — утвердительно ответил я. — Радиомастерских у нас нет, ремонтировать приходится самим.

Вскоре после ухода группы со связи от Трауздунских хуторов, близ Кулдыги, пришел Леонид Петрович. Он рассказал, что на тропах, по которым мы ходим на хутор, кое-где брошены свежие еловые ветки. Это работа межакети, [6] которым фашисты поручили выследить нас.

Кроме местных межакети и айзсаргов, в Курляндии находились «полицаи», бежавшие иэ западных областей России, из Белоруссии, Эстонии. В годы немецко-фашистской оккупации эти люди служили гитлеровцам, убивали и грабили своих земляков; теперь они, спасаясь бегством от наступающей Советской Армии, вместе с двумя гитлеровскими армиями оказались в курляндском «котле». Эти предатели-Родины с холопским усердием старались показать, что не зря жрут фашистский паек. Неделю назад наши патрули захватили в лесу двоих «полицаев-беженцев». Сначала они выдавали себя за охотников на коз, но после сознались в своих преступлениях и рассказали, что в кулдыгской комендатуре имеется сообщение, будто фашистское командование ликвидирует партизан до наступления зимы. За каждого живого или мертвого партизана учреждены денежные награды и премии в виде водки и сигарет.

Леонид Петрович принес также последний номер газеты, издающейся в Кулдыге. На второй полосе этой газеты были рисунки, посвященные нам, партизанам. Фашистский листок; рисовал нас обросшими бородами, с ножами в зубах. Один из рисунков изображал, как «партизаны» подкрадываются к крестьянину, видимо, с намерением его убить. В газетке было напечатано обращение к партизанам, в котором предлагалось до 14 декабря выйти добровольно из леса. Всем вышедшим обещалось помилование, в противном случае гитлеровское командование в Курляндии угрожало ликвидировать «банды» в течение трех дней. В одной из заметок говорилось о том, что скоро «фюрер» даст своей армии новое оружие и Советская Армия покатится к Москве. Прочитав фашистский листок, мы поняли одно, что население Курземы активно поддерживает партизан и это бесит фашистов. Все угрозы их обречены на провал.

Темнеет. В палатках зажгли жировые лампочки. Свободные от боевых заданий люди отдыхают. Одни играют в самодельные шахматы, другие разговаривают. Агеев читает принесенную им откуда-то с хуторов повесть Толстого «Хаджи-Мурат». Его внимательно слушают Порфильев и Юрий. Утихший лагерь в эти минуты почти ничем не напоминает лагеря народных мстителей. Он кажется мирным, похожим на ночное пристанище лесорубов или задержавшихся в лесу охотников.

НАШ ДЕД

Разбудил меня Володя Кондратьев, он спросил:

— Хочешь пойти в баню?

Я принял этот вопрос за шутку, даже отвечать не хотелось. Давно не мытое тело вдруг охватил такой нестерпимый зуд, что от него, казалось, готова была потрескаться кожа.

— Дед, Галабка звал. «Смотрите, говорит, не прозевайте, пока тихо на хуторах».

Ночью было холодно, и земля замерзла. После осенней сырости было приятно ощущать твердую землю, слушать, как хрустит под ногами свежий ледок. Вместе с нами пошел и молодой Григорий Галабка. Луны не было, но звезды горели так ярко, словно они радовались исчезновению осенней грязи, скованной морозом.

Дед Галабка нас встретил на улице. Невысокий, с тщедушным, но крепким телом, он пропустил нас в дом.

— Прошу, — пригласил он. — Старуха, неси пока молока братьям. Банька у меня истоплена крепко, помоетесь, как сто пудов с плеч упадет. Вы мойтесь, а я подежурю, ежели что — скажу.

— Не беспокойтесь. На посту уже стоят наши товарищи.

— Вам виднее, конечно. Вам виднее… Оно, конечно, дисциплинка, служба караульна… А как Гришка мой воюет? — поинтересовался старик и погладил свою широкую бороду.

— Привыкает, — ответил Капустин.

— Конечно, — повторил свое любимое слово старый Галабка. — Привыкнет! Ты, Александр Данилович, посылай его туда, где тяжельше…

В комнату вошла невестка — жена Григория — Дуня.

— Готово там? — спросил ее Дед.

— Готово.

— Шестерым тесно будет, — обращаясь к нам, сказал Галабка. — Ступайте по трое. Веники там, в предбаннике.

— О девушке, которую вы осенью видели на просеке, ничего не слышно? — вспомнив о пропавшей Аустре, спросил я у старика, когда первая тройка ушла в баню.

— Нет, не слышно, — вздохнул дед. — С той поры, как я видел ее, — никаких больше следов. Конечно, если бы я знал, что она ваша, задержал бы.

Старик говорил так, словно он был виноват в исчезновении Аустры. Он искренне жалел девушку и хотя не говорил, но, должно быть, предполагал в душе, что Аустру выследили и захватили враги.

Всякий раз и меня, и моих товарищей при воспоминании об Аустре охватывало тяжелое, гнетущее чувство. Мы терялись в догадках, но сделать ничего не могли.

Тяжелое молчание нарушил Капустин. Он спросил у деда Галабки, что он узнал во время поездки в Кулдыгу и Талей.

— Ездил, Александр Данилович, — ответил старик. — В Кулдыге был и в Талей. Войско там есть. Тут вот у меня на бумажке все подробно записано. — Галабка достал из тайничка в пазу сложенную плотно бумажку и подал ее Капустину. — Еще одно хочу передать… Священник православный есть в Кулдыге. Хочется ему поговорить с кем-либо из партизан. Ему, конечно, по его положению разрешается бывать всюду; если он согласится — много может нужного рассказать.

Такого сообщения мы никак не ожидали.

— Кого же мы выделим для встречи? — спросил Капустин. — Кого-либо надо постарше.

Я предложил выделить Порфильева и Кол-тунова. Порфильев — человек пожилой, обстоятельный.

— Когда же можно будет с ним встретиться? В каком месте ему удобней? — спросил Капустин.

— Об этом я извещу, Александр Данилович. А встретитесь вы со священником в моем доме, — после недолгого раздумья ответил дед Галабка.

Историю гибели латышской девушки нам рассказал боец латышского партизанского отряда, участник боев с гитлеровцами в районе Дундыги.

Девушка появилась в отряде в двадцатых числах октября за Абавой. Отряд держал путь на Дундыгу, и девушка пошла с ним. Она была хорошо вооружена, говорила мало, да ее и не тревожили расспросами: чего не бывает с человеком, взявшим оружие, чтобы бороться с врагом в его же тылу!