Северный полюс. Южный полюс - Амундсен Руаль Энгельберт Гравнинг. Страница 13

В этот раз, отправляясь в свое последнее путешествие на Север, я покидал Сидни с иным, хотя и трудно определимым, чувством, чем прежде. Я был спокоен, ибо знал, что сделал все, чтобы обеспечить успех, что все необходимые припасы находятся на борту. Если в свои прошлые путешествия я, бывало, испытывал чувство тревоги, то теперь на протяжении всей экспедиции не поддавался никаким волнениям. Быть может, ощущение уверенности шло от сознания, что все возможные случайности предусмотрены, а быть может, и оттого, что препятствия и сокрушительные удары, доставшиеся на мою долю, притупили у меня чувство опасности.

Загрузившись углем в Сидни, мы пересекли залив, чтобы забрать в Норт-Сидни последние припасы. Пытаясь отвалить там от причала, мы обнаружили, что сидим на мели, и были вынуждены ждать больше часа начала прилива. При попытках снять судно с мели один из вельботов был зажат между шлюпбалками и стенкой пристани и получил повреждения; однако после восьми арктических кампаний такой пустяк уже не считается дурным предзнаменованием.

Мы покинули Норт-Сидни в половине четвертого 17 июля при ослепительно сверкавшем солнце. Когда мы проходили мимо поста наблюдения и связи, нам сигнализировали: «До свидания! Счастливого плавания!» Мы ответили: «Спасибо» – и салютовали флагом.

Семья Роберта Пири

Маленький буксир, зафрахтованный нами, чтобы доставить в Сидни наших гостей, следовал за «Рузвельтом» до маяка Лоу-Пойнт, затем подошел к судну, и моя жена, дети, полковник Боруп и несколько друзей пересели на него. Целуя меня на прощание, мой пятилетний сын Роберт сказал: «Папочка, возвращайся скорее!» С грустью смотрел я на буксир, таявший в голубом просторе. Еще одна разлука – а их было так много! Благородная, мужественная маленькая женщина! Ты делила со мной всю тяжесть моей работы в Арктике. Однако на этот раз расставание было не таким печальным, как прежде. Мы понимали, что это наша последняя разлука.

Когда засветились звезды, последние грузы, взятые в Норт-Сидни, были прибраны, и на палубах воцарился необычайный порядок для судна, только что отплывшего в арктический рейс, за исключением шканцев, заваленных мешками с углем.

Зато в каютах господствовал хаос. Моя каюта была до того завалена вещами – приборами, книгами, мебелью, подарками друзей, снаряжением и прочим, что для меня самого не осталось места. Впоследствии, по возвращении, кто-то спросил меня, заводил ли я пианолу в первый день плавания. Я не заводил ее по той простой причине, что не мог до нее добраться. Волнующие ощущения первых часов в море были связаны главным образом с раскопкой пространства 6 х 2 фута в том месте, где находилась койка, чтобы можно было вовремя лечь спать.

Я очень люблю свою каюту на «Рузвельте». Ее просторность и ванная комната по соседству – единственная роскошь, которую я себе позволил. Каюта проста, обшита сосновыми досками, выкрашенными в белый цвет. Ее удобства – плод многолетнего опыта работы в Арктике. В ней имеются вделанная в стену койка, письменный стол, несколько книжных полок, стул и кресло, а также комод – его мне подарила жена. Над пианолой висит фотография Морриса Джесепа, на боковой стенке – фотография президента Рузвельта с его автографом. Затем флаги: шелковый флаг, сшитый моей женой, с которым я не расстаюсь вот уже сколько лет; флаг общества Дельта-Каппа-Эпсилон, флаг Военно-морской лиги и флаг организации «Дочери американской революции». Есть в каюте и фотография нашего дома на острове Игл, а также душистая подушка, сделанная моей дочерью Мэри из иголок растущих на острове сосен.

Пианола – подарок моего друга Г. Бенедикта – сопровождала меня в прошлую экспедицию и на этот раз была для нас одним из основных источников развлечения. У меня было не менее 200 пластинок, и чаще всего над просторами Ледовитого океана разносились мелодии «Фауста». Марши и песни также пользовались большим успехом, особенно вальс «Голубой Дунай», а иной раз, когда настроение людей падало, мы ставили синкопированные танцевальные ритмы, которые все особенно любили.

Была у меня в каюте и довольно полная библиотека арктической литературы – исключительно полная по сравнению со всеми прошлыми экспедициями. Мы надеялись, что книги эти вместе с богатым подбором романов и журналов помогут нам скоротать долгую полярную ночь, и они не обманули наших надежд. Обычай засиживаться допоздна за книгой приобретает новый смысл, когда ночь длится несколько месяцев.

Пири на верхней палубе «Рузвельта»

На следующий день наш плотник принялся за ремонт поврежденного вельбота, используя лес, который мы специально захватили с собой для таких целей. Море было неспокойно, шкафут почти весь день захлестывало волнами. Мои товарищи постепенно обживали свои каюты, и если кто-нибудь чувствовал тоску по дому, то держал ее про себя.

Наши жилые помещения находились в задней рубке, которая тянется во всю ширину «Рузвельта» от грот-мачты до бизань-мачты. В центре располагается машинное отделение с верхним светом и вытяжной трубой, а по бокам от него каюты и кают-компании. Моя каюта помещалась в правом кормовом углу; дальше к носу шла каюта Хенсона, затем кают-компания правого борта и в правом носовом углу каюта доктора Гудсела. В кормовой части слева находилась каюта капитана Бартлетта, которую он занимал вместе с Марвином, за ней в сторону носа шли каюта главного механика и его помощника, каюта заведующего хозяйством Перси и каюта Макмиллана и Борупа; затем шла кают-компания для младшего состава; за ней, в левом носовом углу рубки, была каюта помощника капитана и боцмана. В кают-компании правого борта кроме меня столовались Бартлетт, доктор Гудсел, Марвин, Макмиллан, Боруп.

Не буду подробно останавливаться на первом этапе нашего плавания от Сидни до мыса Йорк на побережье Гренландии по той причине, что в это время года такое плавание – всего-навсего приятная летняя прогулка по морю, которую может совершить без особого риска и приключений любая крупная яхта; тем более что есть более интересные и необычные вещи, о которых следует упомянуть. Когда мы проходили пролив Белл-Айл, это «кладбище кораблей», где судну всегда грозит опасность натолкнуться в тумане на айсберг или быть прижатым к берегу сильным и коварным течением, я всю ночь оставался на ногах, как сделал бы всякий, кому дорого судно. Но все обошлось благополучно, и я невольно сравнил это легкое летнее плавание с нашим возвращением домой в ноябре 1906 года, когда «Рузвельт» то поднимал над волнами свой нос или корму, то, кренясь, зарывался поручнями в воду. Мы тогда в схватке с морем потеряли два руля, а пробираясь в густом тумане вдоль Лабрадорского побережья, – был как раз сезон айсбергов – заметили огонь маяка на мысе Амур, лишь когда оказались от берега на расстоянии броска камнем; до этого ориентирами нам служил вой сирен на мысе Амур и мысе Болд да свистки больших пароходов, которые стояли у входа в пролив, не решаясь пройти его.

Глава четвертая

К мысу Йорк

В воскресенье 19 июля у маяка на мысе Амур мы выслали на берег шлюпку с пакетом телеграмм – последними вестями домой. Я подумал тогда: о чем будет мое первое сообщение в будущем году?

У мыса Сент-Чарльз мы бросили якорь напротив китобойной станции. Накануне здесь поймали двух китов, и я купил одного на корм собакам. Мясо мы уложили на шканцах. На побережье Лабрадора есть несколько таких «китовых фабрик». Они высылают в море быстроходное стальное судно с гарпунной пушкой на носу. Завидев кита, его преследуют и, подобравшись к чудовищу на достаточно близкое расстояние, выстреливают в него гарпун с бомбой. Взрыв убивает кита. Затем животное привязывают к борту судна, буксируют к станции, вытаскивают на деревянный помост и разделывают, причем для каждой части огромной туши находится коммерческое применение.