Кодекс Люцифера - Дюбель Рихард. Страница 35

Агнесс опустила голову. Он почувствовал, как из ее рук уходит тепло. Когда он отпустил их, они упали и бессильно повисли.

– У нас ничего не получится, – тихо проговорила она и снова стала смотреть, как заходит солнце. – У нас ничего не получится.

Он подошел и обнял ее сзади. Он почувствовал запах ее волос и теплоту ее тела, когда она прислонилась к нему спиной. Она была почти с него ростом; ее нельзя было назвать хрупкой птичкой – такой она никогда не была. Она была молодой дамой, способной выстоять в перипетиях судьбы, даже если они и заставляли ее плакать. С изумлением он понял, что эта близость, это объятие в первый раз не были шутливыми и что в последний раз они боролись несколько лет назад. Невинность осталась где-то в прошлом, на смену ей пришло нечто другое, почти опасное, поскольку говорило о чувствах, намного больших, чем веселая дружба предыдущих лет. Его изумление возросло, когда ему стало ясно, что эти чувства проснулись в нем вопреки безвыходной ситуации, в которой они оказались. Он хотел еще крепче прижать ее к себе, чтобы она повернулась к нему лицом и ответила на его объятие. Он взволнованно представил себе, как ее рука гладит его по щеке, как ее губы ищут его губы, как они сливаются в поцелуе. Киприан ощутил, что желание опускается вниз, к его чреслам, и разжал объятия. Агнесс не пошевелилась даже тогда, когда он сделал шаг назад, и он обрадовался, что она не обернулась, потому что не знал, что она могла прочесть на его лице.

– Все будет хорошо, – сказал Киприан и почувствовал смутное подозрение, что большей бессмыслицы он еще никогда не произносил.

– Перед тем как в последний раз попытаться переубедить отца, я ходила в церковь в Хайлигенштадте, – призналась Агнесс.

Киприан почувствовал, как его возбуждение превращается в пепел. Он посмотрел на ее спину и высоко поднятые плечи. Солнечный свет плел золотую паутину вокруг ее черных волос, и ветер, как всегда дувший с востока, а у стен ворот Кэрнтнертор поднимавшийся вверх и уносившийся прочь, трепал ей волосы и заставлял их вуалью накрывать ее лицо.

– Я бывала там уже несколько раз, с тех пор как ты нашел меня в катакомбах, – продолжила Агнесс. – Ты и не знал, верно? Я тебе не говорила.

– Конечно, ты можешь ходить туда, куда хочешь, – заявил Киприан с легкостью, которой не чувствовал.

– Не хочешь узнать, зачем я туда ходила?

– И зачем ты туда ходила?

Она бросила взгляд через плечо. Ветер метнул ей в глаза прядь волос. Когда Агнесс смахнула ее, Киприан снова мог любоваться ее лицом.

– Я шла туда каждый раз, когда мне нужно было поразмышлять о чем-то, когда мне казалось, что из ситуации нет выхода. Я всегда считала, что с тех самых пор между мной и церковью установилась некая связь, а порой даже думала, что связь эта была всегда. – Она нервно рассмеялась. – Когда я находилась там и размышляла о своих печалях, мне нужно было просто вспомнить, что в тот раз я тоже думала, что выхода нет, но ведь ты пришел и вывел меня обратно на свет. – Она внимательно посмотрела на него и улыбнулась. – У тебя такой вид, будто тебе неприятно вспоминать о том случае.

– Да нет, – возразил он. – Нет, вовсе нет. – Он облегченно вздохнул, когда она опять отвернулась.

– Иногда я спрашиваю себя, что бы произошло, если бы дверь в подвал все-таки оказалась открыта, как и та, за алтарем. В какую тьму я бы забрела? И был бы оттуда выход? Упала бы я в озеро и утонула бы? Или умерла бы от голода в том лабиринте, о котором говорил старый священник?

– Нет там никакого озера, – хрипло заявил Киприан. – И кто знает, что это за сказки про лабиринт?!

– Возможно, было бы лучше, если бы мне все же удалось войти в ту дверь. Тогда я была бы готова к тому, что существует тьма, худшая, чем та, в которой я оказалась. – И она расплакалась. Киприану было так плохо, что его желудок сжался в комок. – Тьма любви, которая не может осуществиться! Он положил руки ей на плечи и почувствовал пот, выступивший у него по всему телу. Она крепко прижалась к нему. Тело ее сотрясалось от рыданий.

– Мы и отсюда найдем путь к свету, – прошептал Киприан.

Агнесс покачала головой.

– Я хотела увидеть его еще раз, – всхлипнула она. – Я умолила священника открыть мне эту дверь, желая удостовериться, что он действительно существует – этот путь назад, к свету.

Киприан задержал дыхание.

– Но его нет! – закричала она. – Последнее наводнение забило помещение илом, который сковал все, как камнем!

Киприан уловил ее жажду и возненавидел себя за то облегчение, которое испытал.

– Это был просто символ, – услышал он собственный голос. – И то, что он исчез, ничего не означает.

Новый приступ рыданий сказал, что она не поверила ему. Она все крепче прижималась к нему, и он не отпускал ее. Ветер набрасывался на них, и закат окутывал их теплым светом, не достигавшим, однако, ни его души, ни ее. Страж снова прошел мимо, увидел их, ухмыльнулся Киприану и во второй раз подмигнул ему.

– Держи девчонку покрепче, приятель, – пробормотал страж, пожилой мужчина с седой бородой. – Ничто не проходит так быстро, как любовь.

Киприан улыбнулся в ответ, но лицо его оставалось неподвижным, как посмертная маска. Удары сердца гулко отдавались в его теле, как в глиняном сосуде со множеством трещин.

11

Придворный капеллан и почтенный епископ Нового города Вены, доктор Мельхиор Хлесль, изменился, и не все изменения были к лучшему: лицо его стало таким худым, что нос торчал оттуда, как некий инородный орган, а подбородок так заострился, что бородка, украшавшая его, оттопыривалась, как у козла. Глаза его сильно запали – их темные камушки теперь отбрасывали такие глубокие тени, что озорные огоньки больше не показывались в них. Черный бархатный камзол в испанском стиле, на котором все украшения, кисти и шитье тоже были выполнены из материала черного цвета, висел на нем, как на вешалке. Простуда, приведшая к лихорадке, еще больше истощила его; шкура, наброшенная на плечи, была так же бледна, как и его лицо. Он совершенно не походил на своего племянника Киприана – если не считать этого долгого, спокойного и пристального взгляда. Глаза Киприана были голубыми, а его дяди – черными, и все же посторонний наблюдатель мог бы поклясться, что цвет глаз у них совпадает. Агнесс Вигант не признала бы в мужчине за тяжелым рабочим столом того священника, который тогда так поспешно попрощался с ними в церкви Хайлигенштадта и который казался чужим тому дому Божьему.

– Ты велел заделать пещеры под церковью Хайлигенштадта, – заявил Киприан вместо приветствия.

Ему было легко попасть к епископу Нового города Вены: тот приказал пускать к себе племянника в любое время дня и ночи, и единственным препятствием на пути Киприана к Мельхиору Хлеслю были слуги, которые не могли достаточно быстро открыть двери и впустить молодого человека внутрь.

Мельхиор Хлесль оторвался от бумаг и посмотрел на племянника.

– Вот так однажды ты ворвешься ко мне в кабинет, я доверчиво взгляну на тебя, а ты вонзишь мне кинжал в сердце, и все, что я смогу сказать, будет «Tu quoque, filib» [33].

– Если Цезарь и говорил что-то Бруту, то скорее «Kai su, teknonh», – возразил Киприан. – Римские патриции говорили друг с другом по-гречески. Ты мне сам это рассказал, дядя.

– Ученик делает честь учителю.

– По-моему, ты говорил, что Книга должна находиться где-то там, внизу?

– Я говорил, что не знаю, идет ли речь о книге. Мы бы, конечно, сделали это в виде книги, но язычники могли использовать все что угодно, чтобы сохранить знания, включая знаки на стенах пещер. – Мельхиор Хлесль замолчал на мгновение. – Изначально это и были знаки на стенах пещер, в этом я уверен, – сказал он наконец. – Зло находится среди нас с тех пор, как Адам и Ева были изгнаны из рая и люди жили, как звери.

– А сейчас ты решил отказаться от поисков?