Кодекс Люцифера - Дюбель Рихард. Страница 86

Когда они виделись в последний раз, она убежала от него, возненавидела его. А что он мог сделать? Поговорить с ней? Разговоров здесь было недостаточно. Взобраться по стене к окну ее комнаты и похитить ее? Она не уйдет с ним. Виргиния, да? Виргиния когда-то была целью, к которой их должна была привести любовь, но, похоже, корабль потерпел крушение и опустился на дно океана, чья вода горчила разочарованием, отчуждением и потерянным доверием.

Чернила высохли. Киприан свернул свиток, засунул его в трубочку, такую маленькую, что ему пришлось сощурить глаза и высунуть от усердия язык, прежде чем он сумел захватить ее пальцами. Голуби ворковали в своей клетке; он достал одного из них и почувствовал, как отдаются в его ладони удары сердца птицы и как горячие коготки вцепились в его пальцы. Он поднес голубя к окну и отворил задвижку. В комнату ворвался свежий холодный вечерний воздух. Голубь потоптался по его ладони, покачался и неожиданно исчез в вихре перьев и запахе пыли. На руке Киприана засверкало свежее черно-белое пятно. Голубь был старым профи и сбросил балласт, прежде чем отправиться в путь. Киприан задумчиво посмотрел на помет.

Свободный человек прежде всего не имеет каких бы то ни было обязательств. У него же на шее, как мельничный жернов, повисла любовь – несчастная любовь, несбывшаяся любовь. Скоро уже наступит праздник Пасхи; после него ему придется совершить убийство, если он захочет вернуть себе Агнесс. Он фыркнул: не все ли равно, ненавидит она его или просто принадлежит другому?

И тут он с неожиданной ясностью понял, в чем ошибался все это время. Он уверял Агнесс в своей любви к ней, но постоянно находил вещи поважнее нее. Он заявил ей, что хочет начать с ней новую жизнь, но сначала нужно сделать то или это. Он был в долгу перед своим дядей – и в прямом, и в переносном смысле, в этом не было никаких сомнений, но он умудрился упустить из виду, что любовь нагадывает свои обязательства. Вера, надежда, любовь – их никто не отменял, и среди них важнейшей являлась любовь. А он относился к ней, как к чему-то второстепенному, и вынудил любимую женщину считать, что она для него стоит на самом последнем месте, после всех мелочей в его жизни. Он сказал Агнесс, что любит ее, и одновременно дал ей понять, что ей придется подождать, пока он не закончит со всеми остальными делами. Любовь превыше всего, и именно так к ней и следует относиться – а он совершенно позабыл об этом.

Киприан спустился по чердачной лестнице и принялся искать какую-нибудь тряпку, чтобы стереть с руки голубиный помет.

20

Ярка лежала на полу перед камином, свернувшись клубком, как младенец. Она стонала, царапала себе щеки, снова и снова билась лбом в пол. Андрей опустился рядом с ней на колени, как старик, и просунул ладонь между ее лицом и полом. Она перестала биться и устало положила голову на его ладонь.

– Ты снова солгала, – сказал Андрей. – Когда сказала, что я должен уйти, а иначе ты прикажешь вышвырнуть меня вон. На самом деле ты хотела сказать что-то другое.

– Да, я хотела сказать: пока мое сердце не разорвалось. – Она говорила так невнятно, что он едва понимал ее.

– Ты разбила мое, – заметил он и улыбнулся сквозь слезы, хотя она и не могла видеть его лица. – Во всяком случае, когда я впервые увидел тебя.

– У него мой ребенок, – прошептала она.

Андрей долго молчал.

– Как тебя зовут? – наконец спросил он.

– Иоланта.

– Вот как. Жаль. А мне больше нравилось Ярмила.

Она подняла голову и растерянно посмотрела на него. Царапины на ее щеках влажно блестели, а на лбу росла шишка. Лицо было так перепачкано, что он с трудом узнавая ее. От переполнившей его любви у него защемило сердце. Он широко улыбнулся.

– С другой стороны, я бы любил тебя, даже зовись ты Отакаром. [53]

Между его словами и ее улыбкой прошло так много времени, что он решил, что потерял ее.

– Отакарами звали не самых последних людей нашего народа, – заметила она.

– Наверное, они от всей души жалели, что их так зовут.

– Ну, не могут же всех звать Андреями.

– Нет. И слава Богу.

– Я должна делать то, что он мне приказывает. Только тогда я смогу снова увидеть ребенка.

– Кто этот «он»?

Иоланта с трудом поднялась с пола и села. Андрей с радостью обнял бы ее, но в данный момент он и так был близок к ней, как никогда раньше. Она указала ему на стул в конце длинного стола, стоявший немного в стороне.

– Он вовсе не капеллан моей двоюродной бабушки, – заявила она. – Я не знаю, кто он такой. Мне известно лишь его имя – Ксавье Эспиноза, отец Ксавье Эспиноза, и я знаю, что он монах-доминиканец. Больше он ничего не открыл мне о себе. Я даже представить себе не могу, кто он такой на самом деле, да и знать этого не хочу.

– Но почему именно ты?

Иоланта пожала плечами.

– Почему кому-то на голову падает черепица? Почему человек заболевает и умирает от болезни? Он пришел в приют для падших женщин, которым заведуют монахини монастыря Святой Агнессы. Я не знаю, что он рассказал матушке настоятельнице, но она отпустила меня с ним, да что уж там – она просто отослала меня прочь. Подозреваю он солгал ей. Не верится, что она сознательно отпустила одну из своих подопечных с этим чудовищем.

– Чудовищем? Да он просто угрюмый тощий тип с сильным акцентом…

– Он шантажирует меня ребенком, – прервала она его.

Андрей промолчал. Иоланта вытерла рукавом слезы высморкалась в платок и стала неохотно приводить себя в порядок. Неожиданно силы снова оставили ее, и руки безвольно повисли вдоль тела. Она опять начала плакать.

– Я так больше не могу, – шептала она. – Я так больше не могу…

– Сколько твоему ребенку? – спросил Андрей.

– Почти шесть месяцев, – всхлипнула она.

– Это девочка?

– Мальчик.

– Как его зовут?

Она спрятала лицо в ладонях и горько разрыдалась. Он с большим трудом понимал ее.

– Вацлав.

– Где он?

– В сиротском приюте, у кармелиток. Мне не позволяют видеться с ним. Он сказал… он сначала сказал, что ребенок болен, а потом сказал, что он поправился, потому что он попросил сестер получше о нем заботиться. И еще, что ему ничего не стоит попросить их об обратном. Вацлав такой маленький, такой слабый… Господь на небесах, помоги моему сыну!

Ее горе болью отразилось в его сердце. Он обнял ее за плечи, и она прижалась к нему. Он бессознательно сомкнул руки в замок и начал покачивать ее.

– Я убью его, – не переставая всхлипывать, прошептала она. – Как только я получу назад Вацлава, я убью его. Я убью его!

Андрей отшатнулся от нее, с такой силой она выкрикнула последнюю фразу.

– Ш-ш-ш, – успокаивающе произнес он. – А если он услышит?

Она рассмеялась, и смех ее был полон ненависти.

– Ты что же думаешь, он спит под этой крышей? Все не так, как кажется. Ночью он отправляется в свою собственную чертову берлогу. Я бы не удивилась, если бы это оказалась дыра в земле, ведущая прямехонько в ад. Я уверена, что он приказал следить за мной, но он не проводит ночи под той же крышей, что и я. – Она запнулась. – Если бы это было так, я бы давно уже его убила.

– Яр… Иоланта, – нежно сказал он, поглаживая ее по спине, неожиданно подавленный подобным проявлением неприкрытой смертельной ненависти. Он выругал себя за то, что ее настоящее имя не сразу пришло ему на ум, и заподозрил, что ему будет тяжело привыкнуть называть ее Иолантой. – Успокойся.

Она сильнее прижалась к нему. Некоторое время они молча сидели у огня. У Андрея было такое чувство, что ноги его, на которых он сидел, согнулись несколько раз, пол был, несмотря на тепло камина, холодным, огонь поджаривал его левый бок, но вместе с тем сидеть здесь на корточках и вместе выслушивать правду оказалось куда слаще, чем все те путешествия в мир страсти, которые они предприняли в ее постели.

– Он выбрал тебя, потому что тебя можно шантажировать, – сказал Андрей. – Но для чего? Чего он от тебя Хочет?