Япония. В краю маяков и храмов - Шевцова Галина Викторовна. Страница 35

Диктор:Если бы комната была пошире, было бы лучше.

Манас (на фоне правильно повторяющего за диктором хора остальных учеников):Хрю-хрю!

Д.: Дорога!

(Манасу следует в этом месте образовать фразу: «Если бы дорога была пошире, было бы лучше»)

М.:Если бы дыра была поуже, было бы круче.

Д.:Улица!

М.:Если бы улитка была дырпыртыр, было бы суперово!

Д.:Куртка!

(На заднем плане слышен звонок мобилки.)

М.:Алло! Это Маша? Подожди, я сейчас под стол спущусь, а то говорить не дают!

Д.:Скатерть!

М.:Ой, я головой ударился об стол, Маша, ты меня слышишь?

Д.:Машина!

М.:Если бы шишина была пошишире, было бы путчше!

Д.:Дерево!

М.:Хр-хр-хррррр… (Заснул.)

Ну, и так далее.

Зато Манас привез нам из Индии кучу индусских шмоток — полотняных хиповатых разноцветных рубашек, штанишек. Правда, мне достались только рубашки. Догадайтесь сами почему. Еще он привез нам браслеты. Не просто индусские, а сикхские, религиозные: простые серебряные полосы с выбитыми на языке пенджаби именами Бога. Очень красивые штуки, чем-то похожие на Кольцо из «Властелина колец».

— Теперь мы клан, — сказал Манас, с довольным видом оглядев Машу, Сашу, Эку, себя и меня — всех с одинаковыми браслетами.

— Может, и клан, — уточнила Маша, — но, боюсь, люди будут думать, что мы не клан, а банда, хи-хи!

Между прочим, клановость наша подтверждается еще и тем, что мы с Машей неожиданно для себя оказались знатоками хинди. Да, да! Уйму слов знаем. Причем с детства. Не расстраивайтесь, вы тоже их наверняка знаете, просто об этом еще не догадались. Вот, например, «медведь» на хинди будет — «балу». А «тигр» — «шер». Думаю, не стоит подсказывать, как будет «пантера», «слон», «волк», «обезьяна» и так далее. Киплинг-то, как оказалось, зверей в «Маугли» назвал не мудрствуя лукаво — на хинди! Манас в восторге от нашей осведомленности. Он принимает ее за чистую монету, потому что «Маугли» не читал. Зато он читал Шерлока Холмса, что тоже, согласитесь, неплохо. А еще Манас уверяет, что школьником видел в Дели, как меня тамошние бандерлоги закидывали с деревьев банками из-под кока-колы. Верно, был такой случай, когда я в Индии в командировке торчала… Но я Манасу не очень верю — мало ли в кого там еще обезьяны банками кидались! Впрочем… Все может быть. И совпадения в нашем мире на самом деле не такая уж случайность.

Из Исэ я привезла корзинку ракушек. Манас в них копается и говорит, что по индийским традициям ракушки приносят счастье. Это потому, что там, где они водятся, то есть у моря, всегда бывают только счастливые люди. Ведь быть у моря — уже счастье. А пляжные ракушки это счастье собирают и концентрируют.

Да, море — это счастье. Я в Исэ сфотографировала закат над морем. Вышло так, что вся фотка золотистая, а сверху тучи и солнечные лучи оттуда вниз спускаются золотыми конусами. Эка на нее посмотрела и говорит:

— Вот сейчас, кажется, тучи раздвинутся и появится ОН. (В смысле — Бог.)

А Лига добавляет:

— С фотоаппаратом!

Еще один шикарный закат удалось поймать в пригороде Киото — Арасияме. Мы с Сашей ездили туда, чтобы посетить праздник свечей в храме Нембуцу-дера. Там, помните, есть поле серых могилок — жертв какой-то древней эпидемии. Очень красивое, потому что все столбики в виде маленьких пагод и стоят очень плотно. На этот праздник там ночью над каждой могилкой зажигают по свече. Мы приехали в Арасияму во время заката. Широкая река, горы и старый мост… По реке можно ходить, перескакивая с камня на камень. Вода была вся золотистая, и мы над ней бродили. И смотрели на траву-тимофеевку, как сквозь ее пушистые колоски просвечивает солнце. Тут эту травку называют «некодзяраси», что значит приблизительно: «вещь, которой играют с кошкой». Я про эту «некодзяраси» и закатное солнце потом хайку написала. А сэнсэйка из клуба хайку отметила его среди десяти лучших, написанных за этот месяц членами клуба (еще раз напомню, все, кроме меня, японцы).

Потом мы зашли в магазин бамбуковых изделий. Там мастер плел из бамбуковых лозочек абажуры для ламп. И продавалось много всяких удивительно милых вещей. Но больше всего меня поразил бамбуковый уголь: разрезанные пополам короткие бамбучины так ловко обожгли, что они превратились в твердый звонкий уголь в форме полых стволов с узелками коленец и перегородками внутри.

По дороге к Нембуцу-дера горели огромные раскрашенные фонари причудливых форм. В храме серые камни могилок-пагод от света свечей стали ультрамариновыми. Наложение на синие камни язычков горячего света напоминало старую стереоскопическую картинку. Равномерно и быстро ударял огромный барабан, и монах пел речитативом, захлебываясь высотой звука на каждом третьем слоге. Проходя под низкими деревянными воротами в квадрат могильного поля, я поймала себя на единственной мысли: «Благословен будь тот миг, когда в мою дурацкую башку забрела не менее дурацкая мысль выучить японский язык!»

А еще мы с Машей ездили в городок Удзи. Мы там уже когда-то были с Юко. Но далеко не все посмотреть успели. А сейчас первым делом отправились в один очень известный храм — Манпукудзи. Там на петлях висела огромная деревянная рыба-гонг. И стояли лотосы в кадках. Давно мне хотелось заполучить от лотоса коробочку с семенами. Очень уж она симпатичненькая — такой себе большой (с кулак примерно) конус: растет острой частью к ножке, а в широкой части — гнезда с семенами. Тут такая возможность и представилась. Маша стояла на шухере, а я пока обламывала стебельки с коробочками. Неплохо поохотились. Потом еще ходили далеко вдоль реки Удзи. Приближаясь к горам, она становится совсем ущелистой и ревет между крутых берегов, водопады там всякие, подвесные веревочные мосты.

Но наша главная цель была еще впереди — ночная рыбалка с бакланами. Очень старинный промысел, он еще с времен Сей-Сёнагон сохранился. Теперь его можно посмотреть со специальных зрительских лодок. Мы тоже сели в такую посудину: старинную, с крышей домиком. Лодочник зажег свечки в подвешенных у бортов лодки бумажных фонарях, и мы отчалили. Тихая вечерняя вода, рыбаки в своей рыбацкой лодке готовят черных бакланов — вытаскивают птичек из плетеных корзин и надевают им на шеи специальную сбрую, которая не даст им потом проглотить пойманную рыбу. К лодке на выставленной над водой палке подвешена сетка с горящими поленьями. Такой вот костер между небом и водой. Совсем стемнело. Рыбаки отчаливают. Их в лодке четверо — два помощника и два непосредственно ловящих — старик и девушка (говорят, внучка старикана). Оба в высоких черных колпаках и длинных соломенных юбках — чтоб вода не обливала. Бакланов на сбруе выпускают в воду, они отчаянно крякают, плавают и периодически хватают рыбу. Ловцы подтягивают их к себе, приподнимают, забирают рыбу и кидают назад. Мы спросили у нашего лодочника, кто ловит рыбу — бакланы или бакланихи. Это никому не известно, поскольку их яиц никто никогда не видал, так он нам объяснил. Интересно, а откуда же рыбаки тогда этих бакланов достают? В тот день было как раз закрытие сезона — последняя рыбалка. Теперь бакланы будут отдыхать до следующего лета.

А потом Маша поехала в Камакуру. Они там с токийской подружкой Леной договорились встретиться. Камакура — одна из древних столиц Японии, и потому там уйма храмов. И море. Но был тайфун — шторм, ветер и дождь. Маша с Леной все равно ходили по храмам — все промокшие, зонтики их поломало безнадежно, но они были довольны. Говорят, что большой камакурский Будда никогда еще не смотрелся так потрясающе, как в одиночестве под тайфуном. Ну вот, залезли они в какой-то горный храм. Лена говорит:

— Ой, Маша, посмотри, какие волны на море!

А Маша без очков глядит в противоположную сторону и, видя там горную гряду, ужасается:

— Ой, и правда, какие волны, как горы!

Мы с Машей давно хотели пересмотреть фильм «Маска», а в видеопрокате тут его почему-то нет. Манас по Интернету полазил и вытащил его для нас. Только, говорит, там язык не английский, а я не знаю какой. Мы, конечно, расстроились. Маша, правда, говорит: а вдруг русский? Нет, оказалось, французский, тоже ничего. Валяемся, смотрим, а Манас урулил куда-то, как всегда. Тут дверь открывается и заглядывает другой индус, низенький такой. Манас его прозывает «чотто сенпай», что значит — «немного старший товарищ». Вот этот «чотто сенпай» смотрит на нас с Машей, удобно расположившихся на манасовской кровати, даже не удивляется (привык уже) и говорит нам: «Я пришел за рисоваркой». (Индусы, а их у нас в общаге пять или шесть, почему-то каждый вечер готовят общий ужин. Может быть, потому, что никто из них местную еду на дух не переносит?) В общем, забрал он рисоварку, а мы фильм досмотрели и стали разглядывать фотографии — ими стены манасовской комнаты заклеены. И стало нам обидно, что Манас там на кухне с индусами трескает их индусское карри и в ус не дует. И взяли мы с Машей и пририсовали усы всем на фотках. И самому Манасу усы, и всем его приятелям усы, и всем учителям. И нам с Машей заодно, для конспирации. Разные усы: и кошачьи, и испанские, и как у Гитлера, и как у таракана. По ходу дела развеселились неимоверно. И ушли тихонько. Потом Манас нам сказал: «Я знаю, что это вы! И не отпирайтесь! Ну и ладно, так даже веселее! Но если бы вы попортили фотографию моего храма, тогда бы вы поняли, какой я злобный!» «Интересно, — говорит Маша, — неужели он думал, что мы и его храму тоже усы пририсуем, а?»