Ветер с Варяжского моря - Дворецкая Елизавета Алексеевна. Страница 24

– Да у пол-Новгорода такие ножи! – негромко переговаривались гриди, стоявшие поодаль. – На торгу навалом. Вон, у Любима такой же!

– Чего Любим! Как что – сразу Любим! – обиделся плотный рыжий парень, схватившись за резную рукоять у себя за поясом. – Мой нож – вот он! Я чудинов ночами не режу! На кой леший они мне сдались!

Вышеслав смотрел на рукоять ножа, на черноватую лужу засохшей крови возле головы мертвеца, на руку с полусжатыми пальцами, и был рад, что убитый лежит лицом вниз. К восемнадцати годам Вышеслав не раз бывал в битвах и не боялся смерти, но очень не любил видеть мертвецов. А этот мертвец казался ему камнем на собственной шее – как будто он сам его и убил.

– Приберите, – коротко бросил он, даже не глядя кому, повернулся и пошел прочь.

– Ты можешь не искать убийц, – говорила княгиня Малфрида. – Здесь нет никого из его родичей. Никто не просит мести, никто не жалуется. Что. тебе за дело до него?

– Одно дело, оно да, – приговаривал Приспей, поглаживая бороду, и по этим движениям, по неспешной речи видно было, что кормилец молодого князя неприятно озадачен. – Нет жалобщика – и тяжбы нет. А коли Кос.. коли кто полезет, так можно его от ворот – не твое, мол, дело…

– Я от бискупа Акима мудрость слыхал: коли случилось злое дело, так ищи, кому оно прибытка принесет, – говорил боярин Столпосвет. – А в сем деле выгода одному – Винголу.

– Сын мой, ты помнишь, что я говорила тебе утром! – воскликнула княгиня, – Мой сон – к несчастью! Помни, что я тебе говорила!

Вышеслав едва удержался от того, чтобы не сжать голову руками, заткнуть уши, никого не слушать и навсегда забыть обо всем об этом. А он, дурной, еще мнил, будто хорошо князем быть —знай себе бейся в поле, раздавай добычу да слушай песни на пирах! Ни одна битва еще не давалась ему так тяжело, как полмесяца княжения. Княжья шапка оказалась тяжелее каменной жертвенной чаши, которую он однажды видел по пути сюда на священном месте чудинов. Вот как с этой чашей на плечах он и прожил эти полмесяца. И врагу своему он не пожелал бы такого. Ой, хоть бы знать теперь, кто ему враг, а кто друг!

– Я послала за Ингольвом! – сказала княгиня. – Не годится обвинять человека и не давать ему оправдаться!

– Все беды от варягов! – непримиримо восклицал Коснятин, даже не стесняясь княгини.– Чего они нам стоят! Сколько прокорму им даем, какие хоромы у них! А деньги! Триста гривен в год! А они еще люду нашему жить не дают! Прошлой осенью какие беды были – чуть до битвы не дошло!

– Прошлой осенью твой отец не хотел платить им! – яростно возражала княгиня.

– А за что платить? – поддержали Коснятина еще, несколько бояр. – Во весь год никакой войны не было, вся дружина Винголова лето и зиму на боку пролежала! За что платить? Прокорм даем – и довольно с них!

– Уговор дороже денег – ведь так у словен говорят? Посмотрела бы я, как бы тебе смерды в селах отказались прокорм давать – дескать, войны не было!

– Ну, ты, матушка, скажешь!

Со двора послышался негромкий гул. Все в гриднице перестали спорить и посмотрели на двери. Вошел Ингольв, такой же, как всегда, в своем красном плаще с золотой отделкой на груди. Говорили, что это подарок княгини Малфриды. Следом за Ингольвом шел его приемный сын Вальбранд и двое кметёй – Бьярни и Рауд. Ингольв шел ровной, уверенной походкой человека, которому нечего бояться и нечего стыдиться.

– День тебе добрый, княже! – спокойно сказал Ингольв среди общей тишины. – Будь здорова и ты, княгиня! Ты звала меня?

– Я звала тебя! – горячо воскликнула княгиня. – Ты не такой человек, Ингольв сын Асбьерна, чтобы позволить порочить тебя за твоей спиной. Ты знаешь, что Суря найден убитым?

– Я знаю, – спокойно сказал Ингольв, и десятки глаз, впившихся в его лицо, не могли прочитать на нем ровно ничего. – Но зачем звать меня? Я ему не родич, и не моя забота – завязывать ему башмаки Хель.

– Однако тебе одному была нужна его смерть! – Коснятин вскочил со скамьи и шагнул к Ингольву. – Что ты скажешь на это?

Ингольв посмотрел в его гневное лицо, так напомнившее в этот миг старого Добрыню, а потом перевел взгляд на Столпосвета:

– Ты, Столпосвете, самый мудрый человек здесь. Ты лучше всех знаешь Правду. Скажи мне, неученому гридю, сколько виры платит человек за поклеп? [105] А то у сына Добрыни ярла завелось много лишнего серебра. В этом он не похож на своего отца.

– Поклеп? – злобно повторил Коснятин, не давая Столпосвету ответить. – Поклеп? От поклепа божьим судом очищаются, не словесами складными!

– Я не был здесь, когда нашли мертвого, – сказал Ингольв, будто не замечая ярости Коснятина. – Я не видел, кто вынул оружие из тела. Это сделал ты? – Он наконец повернулся к Коснятину и в упор посмотрел на негр. Веки его приподнялись, и взгляд уперся в Коснятина, как стальной клинок. – А если нет, то почему ты так хочешь мстить за него? Ты ему родич? И почему ты хочешь мстить непременно мне?

– Потому что ты бранился с ним вчера!

– Я не знаю, кто бранился с ним, но это был не я. Его род недостаточно хорош для того, чтобы я бранился с ним.

– У тебя на дворе прячется его ворог!

– Это тебе сказал холоп. Позови бискупа Иоакима – он вчера был у меня на дворе. Пусть он скажет – он видел там чужих людей? Кому ты поверишь, княже, бискупу или рабу?

Ингольв посмотрел на Вышеслава. Молодой князь сидел бледный и не разжимал губ. Ему было мучительно стыдно за свое желание, чтобы все это как-нибудь разрешилось без него. Ему задавали вопросы, на которые он не мог ответить. Даже Столпосвет молчит. Если бы с княжьей золотой гривной еще и ума прибавлялось!

– Зовите бискупа, – отрывисто велел Вышеслав отрокам. Всеми силами он старался скрыть свою растерянность, и ему было даже легче оттого, что на него мало кто смотрел сейчас.

Иоаким явился быстро и охотно подтвердил, что был на дворе у Ингольва, что хозяин сам позвал его в дом и просидел с ним до самой ночи. Под ловкими руками грека дело быстро завертелось и побежало, как весенний ручей. Созвали и опросили кметей и челядь, нашли того, кто последним видел Сурю живым. Ключник рассказал, что в сумерках к Суре пришел чей-то холоп и шепотом отозвал в сторону, а потом они вместе ушли за ворота. А Ингольв в это время сидел с епископом за медом, и уходя, памятливый епископ приметил на дворе и его названого сына, и ближних гридей – всех, кому Ингольв мог бы доверить такое дело. Постепенно общее напряжение спало, люди заговорили свободнее, все дело показалось не таким уж страшным. И только Коснятин и Ингольв оставались стоять друг против друга, как две глыбы льда в этом весеннем ручье.

– В северных странах говорят, кто дружит с рабом, не кончит добром, – сказал наконец Ингольв. – Ты все еще хочешь мстить мне, Коснятин сын Добрыни?

– Пусть ты сам ножа не трогал – все равно головника [106] ты послал! – непримиримо бросил Коснятин. – Тебе он мертвым был нужен!

– Ты опять назвал меня способным на подлое дело! – негромко сказал Ингольв, но Вальбранд, хорошо его знавший, внутренне собрался, предчувствуя беду? – Если ты так хочешь, пусть нас судят боги. Про меня никто не скажет, что я боюсь их суда.

Коснятин поднял руку к шапке, намереваясь бросить ее об пол и тем просить поля [107], но епископ с резвостью мальчика подскочил к нему и схватил за руку:

– Опомнись, Добрынич! Княже, не вели им! Слушайте меня, люди! Уймитесь! Ни Суря тот несчастный, ни варяг ваш беглый вашего поединка не стоят. Княже, они ведь друг друга живыми не пустят, а тебе большая беда будет что одного потерять, что другого!

– Мы достаточно слушали тебя и других, – ответил ему Ингольв. – Наши языки довольно потрудились, пришло время для наших мечей. И ты, и все люди знают – Коснятин зол на меня не за того финна, до которого нам обоим нет дела. Если князь не хочет оберечь меня от бесчестья, я это сделаю сам. Но не такой чести я ждал от тебя, конунг Висислейв, когда обещал верно служить тебе!