Ветер с Варяжского моря - Дворецкая Елизавета Алексеевна. Страница 28

Все родичи и множество друзей рода Тармо собралось возле холмов, где чудины уже не первый век хоронили своих мертвецов. Мужчины вырыли яму на южном склоне холма, выложили дно досками, как пол в избе, – ведь могила и есть дом мертвеца. Вместе с телом Сури, одетым в лучшую одежду, туда положили горшки с едой, оружие, устроили подобие очага из камней и глины, уложили рядом железный котел, сковороду, кованую лопатку для углей. Покрыв тело берестой, могильную яму накрыли сверху досками – мертвый дом получил крышу. Засыпав крышу землей, родичи развели над ней костер – огонь послужит преградой между мирами. Насыпав еще земли, в насыпь воткнули нож, окончательно загородивший мертвецу дорогу в мир живых, и Загляда, с опасливым беспокойством наблюдавшая за всем этим, наконец вздохнула спокойно. Теперь мертвец не вернется и никому не причинит вреда.

Принеся жертвы умершему, живые стали угощаться сами, поджарили мясо на костре, наливали пиво из бочонка, пели песни на своем, приятном для слуха, но непонятном языке. Милута старался оказать честь чудскому угощению, а у Загляды, как ни хотела она почтить память умершего, кусок не лёз в горло. Помня о грозящем ей сватовстве Тойво она думала, что ни за что не хотела бы прожить всю жизнь среди этого племени, по-своему неплохого, но чужого ей по духу и по языку.

К ней подсела Мансикка и что-то стала говорить, поглядывая то на нее, то на Тойво. Загляда не понимала ни слова, но зато заметила, что девушка-земляничка не забывает посматривать и на Спеха. Парню и похороны были случаем покрасоваться: он снова вырядился в лучший красный плащ и сапоги. Конечно, никому из чудинов он не сказал, что эти яркие наряды ему подарило то самое ненавистное племя, отнявшее у Тармо родича. И не в последнюю очередь он при этом хотел понравиться Мансикке. Видно, как подумала Загляда, синяки от кулаков Снэульва не помешали ему казаться в глазах чудинки молодцом. Вчерашний разговор был, пожалуй, не таким уж и пустым. Но взгляды Тойво, то и дело устремляемые на нее, не давали ей покоя. В то время, когда он лежал на лавке, не в силах поднять головы, она от души жалела его и с охотой о нем заботилась, но вовсе не думала, что дело зайдет так далеко. Даже если бы никого другого она не знала, она и тогда не раз и не два бы подумала, прежде чем согласиться войти в чужое племя, а теперь… Теперь даже здесь, среди чудинов и их песен во славу Укко и Рауни [117], перед взором ее то и дело вставало лицо Снэульва, заслоняя все иное. Образ его был для Загляды как драгоценный камень, спрятанный в тайниках души и освещавший для нее все вокруг.

Оставив Мансикку, Загляда пробралась к отцу. Милута сидел у костра рядом с Тармо, оба они держали в руках деревянные чаши с пивом. Большая бочка пива, привезенная на волокуше из Ладоги, стояла перед костром, и каждый черпал себе сколько хотел. От жареного мяса и пива все повеселели, даже непроницаемое лицо Тармо смягчилось.

– Так боги устроили мир – одно умирает, а другое должно родиться в свой черед, – говорил он. – И это не так уж плохо. Если бы люди не умирали, то скоро даже воды в Волхове не хватило бы на всех. А наш род не беден ничем. Мы хорошо живем, богато живем. И мой сын, когда возьмет жену, даст ей много полотна и украшений – она тоже хорошо будет жить. Моему сыну уже пора брать жену. У нас хороший род, и невестка моя должна быть лучше всех девушек. Она должна быть красива, разумна, уметь держать дом чисто, шить, ткать, смотреть за челядью и скотом. О, у нас есть за чем смотреть. Я давно гляжу по нашим родам и не знаю девы, что была бы годна в жены моему сыну. Твоя дочь самая красивая из всех дев. Она умеет вести дом, она разумна, она хорошего рода.

Слыша эти речи, Загляда вовсе не радовалась похвалам, а обеспокоенно поглядывала на отца, желая, чтобы он ответил, наконец, что-нибудь и увел разговор на другое. Но Милута благодушно кивал, словно ему очень нравятся эти рассуждения.

– Нам хорошо быть в родстве, – более прямо перешел к делу Тармо. – Мы дадим тебе соболя и бобры, ты нам – оружье и серебро, хорошие холсты из заморья. Давай будем родичи!

– Отчего же нет? – ответил Милута, и у Загляды замерло сердце. – Вон, Спех мой – не возьмет ли твой брат Кауко его в зятья?

Загляда облегченно вздохнула, а Тармо удивился:

– Зачем Спех? Разве он тебе родич?

– Да, братинич мой. Отец его – мой меньшой брат.

Загляда отвернулась и подняла к лицу рукав: ее позабавило новое родство. «Не забыть Спеху сказать! – подумалось ей. – Вот и братец мне сыскался!»

Рядом вдруг оказался Тойво и сел на землю возле Загляды, прислонясь плечом к ее коленям. Загляда напряженно выпрямилась, но не посмела отстраниться, чтобы не портить праздник обидами, хотя предпочла бы избежать такого близкого соседства.

– Мы будем хорошо говорить про Спех и Мансикка, – услышала она голос Тармо. – Но сперва мы будем говорить про мой сын и твоя дочь.

Тойво поднял голову и заглянул снизу в лицо Загляде. Его прозрачно-голубоватые узкие глаза весело блестели: теперь, когда отец его прямо заговорил о сватовстве, он был уверен в успехе.

– Мы – хороший род, – продолжал тем временем Тармо. – Спроси любых людей – тебе все скажут, что род Кетту добрый и честный. И дед мой Талви, и его отец Кауко, и его отец Вуори были люди большой чести и богатства. И никто из них не жалел скота, серебра и мехов, если речь велась о выкупе за добрую невесту. В какие дни у вас делают свадьбы?

Милута был озадачен – он не ожидал такой спешки.

– Погоди, друже, так скоро дела не делаются, – сказал он и поставил на землю свою чашу с пивом, понимая, что хмель в таком деле не лучший помощник. – Как говорится: дать ли, взять ли – раздумье берет. Мы с тобой и десяти дней не знаемся. В нашем деле торговом неведомый товар брать не годится.

– Кто на горячем коне жениться поскачет, тот скоро заплачет, – приговаривал вслед за ним Осеня.

– Хорошее дело не надо ждать долго, – ответил им Тармо. Своими узкими цепкими глазами он за эти дни хорошо разглядел тот товар, который теперь торговал. – А хочешь прежде видеть сам – скоро ты будешь нашим гостем и увидишь, в каком дому будет жить твоя дочь.

– Вот и ладно, – согласился Милута. – Поглядим – там и рассудим.

Тойво снова посмотрел на Загляду и крепче прижался плечом к ее коленям. А она про себя решила, что ни за что не поедет с отцом в чудские леса в гости к Тармо – иначе ей уже не выбраться назад.

Для Загляды было большим облегчением увидеть наконец, что все песни спеты, жертвенное мясо съедено, кости закопаны в землю возле священных камней и все собираются домой. Спускаясь по тропе вдоль валунов снова к берегу Волхова, они увидели, что над варяжскими курганами тоже поднимаются в небо столбы дыма. Между курганами горели костры, сидело на бревнах и прямо на земле десятка полтора варягов– несколько богато одетых торговых гостей, гриди из их дружин, кое-кто из людей княщинского воеводы. Один звучный мужской голос запевал строчки торжественной хвалебной песни, второй отвечал ему. Прислушиваясь на ходу, Загляда разобрала похвалы кому-то, кто плавал в далекие страны, добыл там богатство и славу, а теперь пирует в Валхалле [118] под кровлей золотых щитов. Выходит, и здесь кого-то поминают? Ах да – ведь Тормод ушел с утра, сказав, что его зовут на угощение. По всему, берегу протянулось множество зеленых холмиков, поросших травой, – за века в эту землю легло столько славян, варягов, чудинов! Не так-то легко теперь отличить друг от друга их могилы. Теперь в подземных странах мертвых им уже нечего делить. Так чего же делить их живым потомкам? Загляда смотрела на Волхов, величаво текущий меж зеленых берегов, и не хотела думать о вражде племен, омрачавшей ее дни со времени возвращения из Новгорода. Воды, света, тепла, земли в мире хватит на всех.

Замедлив шаги, Загляда всматривалась, надеясь увидеть Тормода. Мансикка тянула ее вперед, торопясь скорее миновать опасное племя, а Ило вертел головой и, похоже, кого-то приметил.