Ветер с Варяжского моря - Дворецкая Елизавета Алексеевна. Страница 8

От нетерпения старый норвежец даже потер колени одно об другое. Он всегда отличался любовью к новостям, а во всем, что касалось Загляды, его любопытство было невозможно утолить. Ей и самой хотелось поговорить с кем-нибудь о своем новгородском приключении, но мало кому она доверяла так же, как Тормоду. Перейдя на северный язык, чтобы никто из челяди не понял, Загляда стала рассказывать о встрече с Вышеславом. Тормод жадно ловил каждое слово, выспрашивал о каждой мелочи.

– А на другой день вече было, и его все новгородцы князем кликнули, – закончила Загляда, рассказывать. – А на другой день мы уже из Новгорода уплыли. Я его больше не видела.

– Погоди, я послушаю моего дракона, – сказал Тормод.

Быстро поднявшись, он вышел из клети. Загляда прошла следом и встала рядом с Тормодом на крыльце. Положив руки на резные перила, Тормод вытянул шею вперед, закрыл глаза и прислушался. Загляда стояла, едва дыша, и тоже прислушивалась. В тишине заснувшего двора она различила наверху низкий тихий гул. Это гудел ветер в резном штевне, который Тормод снял с одного из старых кораблей и укрепил над крыльцом дома. По гудению ветра он предсказывал погоду и даже будущее. Многие посмеивались втихомолку над причудами старого норвежца, но Загляда верила ему.

– Мой дракон говорит вот что, – через некоторое время начал корабельщик, не открывая глаз. – Конунг Висислейв будет здесь. Ты увидишь его снова, и он будет рад вашей встрече. Здесь будет много знатных и могущественных людей, даже правителей разных земель, и все они будут смотреть на тебя и любоваться твоей красотой.

Загляда недоверчиво улыбнулась еще в начале этого предсказания, а под конец не сдержала смешка: она вовсе не считала себя такой уж красивой, чтобы ею любовались князья. Да еще и разные – откуда им взяться?

Тормод мгновенно открыл глаза и повернулся.

– Ты смеешься, Береза Серебра! – упрекнул он ее. – А ведь ты сама говорила – все мои предсказания сбываются. Всеотец наградил меня добрым даром – я предсказываю только доброе. И теперь я предсказываю: конунг будет любить тебя!

Загляда улыбнулась и благодарно положила руку на руку седого корабельщика. Она не знала; верить ли ей в будущую любовь конунга, но знала точно: едва ли сама она полюбит хоть какого-нибудь из конунгов сильнее, чем любит Тормода Белого Медведя.

Проснулась Загляда с мыслями сразу обо всем – о возвращении домой, о Тормоде и его предсказаниях, о беглеце-чудине и даже о том, о ком запретила себе думать, – о князе Вышеславе. То негодующе хмурясь, то улыбаясь, то принимаясь напевать, она быстро натянула верхнюю рубаху, обулась, расчесала косу, старательно укладывая волосок к волоску, и поспешила вниз.

Обычно она начинала утро с обхода дома и хлева, но сегодня торопилась в нижнюю клеть – посмотреть на чудина. Очаг уже дымил, старая Зиманя варила кашу, уставшие в походе ратники еще спали. Осторожно ступая, стараясь не скрипеть старыми половицами и никого не тревожить, Загляда подошла к чудину и заглянула ему в лицо; За ночь под глазами его налились глубокие темные синяки от удара по голове, но дышал он тихо и ровно. Он уже не был в беспамятстве, а просто спал. Загляда вздохнула с облегчением – досадно было бы доставать со дна Волхова и везти в такую даль чужого человека, чтобы он умер в доме и потом возвращался вредоносным духом. Но беглец явно не собирался умирать, и Загляда понадеялась, что он скоро очнется и расскажет о себе. Волосы его высохли и теперь рассыпались прямыми прядями, совсем светлыми, как сухие стебельки болотного, мха. Загляда вспомнила гостя из арабских далеких земель, который был у Милуты прошлым летом. Он изумленно рассказывал, что, оказывается, возле Нево-озера [51]. живет племя, в котором все люди седовласы от рождения. Наверное, вот такие светлые головы и показались арабам седыми…

Загляда осторожно провела рукой по волосам чудина. Между лбом и затылком ее пальцы наткнулись на скрытый под волосами длинный рубец, оставленный ударом о корягу. Видимо, ее нечаянное прикосновение причинило боль: парень вздрогнул, веки его дернулись и приоткрылись. Загляда отдернула руку.

– Больно тебе? – покаянно ахнула она. – Ты прости, я нечаянно.

Парень открыл глаза, светло-голубые, почти прозрачные, и бессмысленные, как у новорожденного. Загляда в первый миг испугалась – да не лишился ли он рассудка от такого сильного удара, не слишком ли долго пробыл под водой, не оставил ли водяному свою память? Что с ним тогда делать?

Схватив ковш с водой, загодя поставленный рядом с лежанкой, она приподняла голову чудина и попыталась его напоить. Ощутив свежую прохладу воды, чудин вдруг дернулся, вскинул руку к ковшу и жадно рванул ко рту так, что вода пролилась ему на грудь, глотнул, закашлялся, чуть не захлебнувшись. Загляда едва удержала его.

– Да уймись ты, каженник [52] водяной! – в сердцах воскликнула она. – Достанет тебе воды, не отнимут!

Глотнув еще пару раз, чудин потер рукой мокрую грудь, сообразил, что рубахи на нем нет, тряхнул головой и поднял наконец глаза на Загляду. Муть во взоре рассеялась, но на девушку он смотрел с недоумением, словно ему явилась берегиня [53] с птичьим телом и девичьей головой. Взгляд его скользнул по стенам и кровле клети, светлые брови дрогнули – он не понимал, где и у кого находится. С губ чудина слетело хриплое восклицание, он попробовал приподняться на локтях, но тут же застонал, сморщился и откинулся снова на сложенные мешки, служившие ему подушкой.

– Не суетись! – успокаивающе сказала ему Загляда. – У тебя в голове такая трещина, что чуть душа наружу не вылетела [54]. Погоди, я тебе помогу.

Она приподняла парня за плечи и помогла ему сесть, прислониться к стене. Парень повернул голову к ней, стараясь разглядеть девушку в полутьме дома, освещаемого узким окошком с отволоченной заслонкой. Брови его сами собой хмурились, веки опускались, словно этот слабый свет резал глаза.

– Сиди, сиди спокойно! – уговаривала его Загляда. – Ты у добрых людей, мы тебя не обидим.

Из сеней вошел Тормод, на ходу утирая лицо рукавом рубахи.

– Какая холодная вода! – бормотал он. – А! – воскликнул он, увидев Загляду возле чудина. – Ты уже здесь, Бьерк-Силвер! А что твой пленник водяного? Что он тебе говорит?

– Руотсы! – вдруг хрипло выдохнул чудин, словно отвечая на его вопрос, и сделал движение, как будто хотел встать. Но это еще было ему не по силам.

– Видно, он говорит про меня! – решил Тормод. Загляда вспомнила, что чудь зовет варягов руотсами, и озабоченно покачала головой – она совсем не понимала по-чудски. Как же с ним разговаривать?

Пока она раздумывала, кого из соседей попросить в толмачи, парень оторвался-таки от стены и сел прямо, обеими руками сжимая отчаянно болевшую голову.

– Болит? – сочувственно спросила Загляда. – Выпей еще водички. Сейчас и поесть тебе дадим. Не понимаешь? Есть хочешь? – повторила она, по опыту зная, что этот вопрос люди без труда понимают на самых разных языках.

С полатей тут же свесилась разлохмаченная голова Спеха.

– Я есть хочу! – доложил он, еще не проснувшись толком, но услышав самый важный, вопрос.

Чудин тем временем отнял руки ото лба и оглядел полутемную палату, наполненную чужими людьми. кое-кто уже шевелился, зевал, потягивался. Осеня обувался, сидя на лавке и покрякивая. Спех ловко ссыпался с полатей подергивал рубаху, позевывая.

– Руотсов твоих нету, – раздельно, как малому ребенку, втолковывала Загляда чудину. – Они тебя бросили, а сами уплыли. Ты в Ладоге теперь! Ты ведь отсюда?

Она не знала, понял ли ее чудин, но его лицо вдруг исказилось злобой и он резко выкрикнул что-то, а потом быстро заговорил, то поднимая глаза к небу, то ударяя кулаком по шкуре, на которой лежал.