Калифорнийская славянка - Грязев Александр Алексеевич. Страница 50
– Погоди, господин Баранов, – попытался остановить правителя Василий Панков. – Я старшой у этих людей, и мне отвечать за всё. А они ни в чём не виноваты. Бери под арест и суди меня, ежели вину мою сыщут…
– Властью, данной мне государем, я беру под арест всех. А там разберёмся о мере вины каждого. В железа всех! На гауптвахту! – ещё раз приказал Баранов и, резко повернувшись, вышел за порог…
…На другое утро всё население Ново-Архангельска уже знало о ночном приключении и об аресте артели посельщиков. Одни их осуждали и говорили, что, затеяв такое дело и задумав вершить его через тяжкий грех смертоубийства, они думали только о себе, другие их жалели, говоря, что посельщики пошли на дело сие от отчаяния, третьи же были рады, что бунт удалось заглушить в самом его начале и что, слава Богу, не дошло до кровопролития. Но все знали одно: правитель Баранов им, посельщикам, этого не простит, выявит зачинщиков и отправит с первым же судном в Охотск, где их будут судить.
Не остался в стороне от этих разговоров и отец Никодим. Его священнический сан обязывал помогать заблудшим душам и злым сердцам человеческим обрести покой через любовь, ибо сказал Господь: «Да любите друг друга».
С этими мыслями отец Никодим и вошёл в кабинет Главного правителя русских земель Америки Баранова. Александр Андреевич, увидев священника, вышел из-за стола, за которым работал с бумагами и подошёл под благословение.
– Господь благословит, – проговорил отец Никодим, осеняя крестным знамением правителя.
– С чем пожаловал, отец Никодим? – первым начал разговор Александр Андреевич. – Уж больно редкий ты гость в моём доме.
– Да и ты, Александр Андреевич, не больно часто молиться в наш дом ходишь, – сказал в ответ священник.
– Да всё как-то недосуг, отец Никодим. С утра и до вечера каждый, считай, день в заботах разных пребываю. Хозяйство у меня, ты и сам знаешь, больно велико и беспокойно.
– Знамо, что велико, так ведь всё делается по воле Божией, и молитва ко Господу бывает всегда человеку в помощь.
– Молюсь я, отец Никодим, молюсь ежедень дома, – кивнул на иконы, висевшие в углу кабинета, Баранов.
– Дома молиться хорошо. Но когда ты, Александр Андреевич, в храме нашем чаще бывать станешь, то и народ, видя это, потянется в церковь тоже чаще и больше.
– Упрёк твой, батюшка, я принимаю и возразить тут мне нечего.
– Я не упрекаю и не осуждаю. Я просто размышляю… И вот ещё о чём душа моя болит, – священник остановился и пристально глянул на Баранова.
– Слушаю тебя, отец Никодим. Давай, выкладывай свою заботу.
– Нет тут у нас, на Ситхе, настоящего Божьего храма. На Кадьяке есть, а у нас нет. Ютимся, прости Господи, чуть ли не в сарае, который и церковью-то трудно назвать. А ведь обещал ты храм построить, да сколько уже лет твоему слову минуло?
– А я и в сей день, отец Никодим, ничего тебе сделать не могу. Молитесь пока там, где теперь служите, – ответил Баранов.
– Молиться можно и под кустом, а вот службу Господу отправлять и требы творить надо воистину в Божием храме. Да и народу молящегося у нас поприбавилось. Все мы там не умещаемся. Одним словом – храм нужен, и надо его строить.
– Разве я не построил церковь на Кадьяке? Разве не помогаю причту хлебом, деньгами, книгами и всем прочим?
– Все так, Александр Андреевич, да я не о том речь веду, что было на Кадьяке, то там и осталось. Господь тебе этого не забудет, да и люди тоже тебя добром поминать будут… Ныне же стараниями твоими мы тут основались и, видно, надолго. Теперь много венчаем алеутов и туземцев, крестим во имя Отца и Сына и Святого Духа.
– Погоди, отец Никодим, придёт очередь и до храма. Всему свой срок. Да и людей у меня сейчас нет.
– Как нет? Слышал я, что ты вчера многих посельщиков в холодную посадил.
– Да…Тех, кто поднял бунт, умыслив меня, Кускова Ивана Александровича и многих иных начальников перебить и на судне бежать в тёплые страны.
– Да, страшнее бунта с убийством ничего нет… И что будет с ними, Александр Андреевич?
– Проведём сыск и накажем каждого по вине смотря… Вот придёт судно из Охотска, то отправлю зачинщиков мятежа туда. Там судить будут, или в Иркутске.
– А может быть, привести их всех к покаянию. Раскаявшийся грешник Господу угоден. Да отправить на дальний редут для исправления. Они же все люди православные.
Но Баранов с таким предложением священника не согласился и видно было, что для него это дело уже решённое.
– Нет, отец Никодим, – твёрдо сказал правитель. – С бунтовщиками должно разговаривать иным языком, дабы другим неповадно было такие дела творить.
– Но ведь жизнь посельщиков и впрямь весьма тяжела. Работа прямо-таки каторжная, живут впроголодь. Если же судить их будут в Охотске или в Иркутске, то на суде откроются многие истины ко вреду и срамлению компании.
– А вот об этом, отец Никодим, позволь мне самому размышлять и поступать так, как мне сие дело видится.
Разговор явно не складывался, и отец Никодим поднялся с кресла, на котором сидел во всё время бесплодного, как ему теперь казалось, визита к правителю.
– Конечно, конечно, Александр Андреевич… Но скажу прямо: сожалею, что не получился у нас разговор. А жаль… Мы ведь одно дело делаем… Но я всё равно буду молиться за тебя, Александр Андреевич… Господь милостив.
Отец Никодим вышел из кабинета Баранова, так и не дождавшись от Главного правителя никаких слов.
Баранову же и впрямь было сейчас не до таких разговоров. Схватка с индейцами была неотвратима. Он это чувствовал и часто проверял караулы.
Вот и после визита к нему отца Никодима Баранов позвал своего помощника Ивана Кускова и они направились в очередной обход крепости. В верхней её части они подошли к караульной вышке у самой лестницы, возле которой на столбе «глаголем» висел колокол.
– Что видно, Афанасий? – спросил Баранов караульного.
– А всё как на ладошке, ваше высокоблагородие!
– Ну и что же ты видишь на этой самой ладошке? Не заметил ли чего необычного?
– Да нет, ничего такого, ваш-выс-бродь! Туземцы там, за воротами, до самого вечера торгуют, а потом домой уплывают. К воротам же и близко не подходят. Видно, что соблюдают уговор, да и ребята наши там на карауле крепко стоят.
– Это хорошо… Поглядим и мы сейчас там. А ты, всё же, Афанасий, и все, кто тут на карауле стоит, туда особо поглядывайте. Если и полезут к нам туземцы, то только с этой стороны.
– Слушаюсь, ваш-выс-бродь!
– А ты, Иван Александрович, прикажи сегодня же из той вон батареи четыре пушки сюда перекатить. Да чтобы заряжены были картечью.
– Слушаюсь, Александр Андреич. Всё сделаю сегодня непременно.
– А кто у нас нынче на промысле? – поинтересовался Баранов.
– Партия Тараканова на шхуне «Чириков», а с ним сотня алеутов.
– Когда придут?
– Не сегодня, так завтра обязательно. Все сроки уже прошли.
– Скорей бы, – озабоченно произнёс Баранов, и они стали спускаться по лестнице на нижнюю часть крепости.
Глава десятая
«Альбатрос» пирата Самуэля Гельбера стоял на якоре в небольшой бухточке недалеко от берега, когда к нему подошла лодка с сидевшими в ней индейцами. На судне их давно заметили, позвали переводчика и крикнули с борта:
– Что надо?
– Капитана нада, – крикнул в ответ один из индейцев. – Я – Сайгинах. Меня послал к вашему капитану вождь Котлеан.
– Будет вам капитан, – ответил через какое-то время матрос и с борта судна спустил к лодке верёвочный трап.
Сайгинах забрался по нему на борт судна, где его встретил Гельбер.
– Капитан слушает тебя, говори, – сказал индейцу переводчик.
– Я от вождя Котлеана. Он передаёт капитану Гельберу, что будет готов атаковать крепость русских на Ситхе через два восхода солнца на третьем.
– Хорошо, – кивнул в ответ Гельбер. – Мы тоже будем готовы. Передай вождю Котлеану, что в ночь перед третьим восходом солнца мы подойдём ближе к острову Ситха. Мои люди будут ждать с ночи же в лесу у крепости начала атаки ваших воинов и поддержат их.