Батарея держит редут - Лощилов Игорь. Страница 17

Сложившуюся ситуацию русский посол оценил на первом же приеме: послание российского императора шах отказался взять лично, а небрежно указал на него одному из сановников. Необычная хмурость «солнцеподобного» развеялась лишь при вручении подарков, особенное впечатление произвела хрустальная кровать, специально изготовленная для сластолюбивого шаха на императорском стекольном заводе в Петербурге. Она блестела серебром и переливалась хрустальными гранями, к ложу вели синие прозрачные ступени, а по бокам били фонтаны благовонной воды, освежая окружающий воздух и навевая прохладную дремоту. Восхищенный шах приказал поставить ее в одной из комнат дворца и поинтересовался лишь одним: достаточно ли прочно это хрустальное чудо?

– Сработано крепко, по-русски, ваше величество, – уверил его Меншиков и не удержался, чтобы не добавить: – Это не турецкий диван, который весь на английских пружинах.

Князь подразумевал не мебель, а совет из высших сановников при турецком султане, который всецело находился под влиянием англичан. Однако переводчики постарались, чтобы истинный смысл сказанного до шаха не дошел. Зато полковник Макдональд, возглавляющий английскую миссию при персидском дворе, слова Меншикова понял прекрасно. Правда, увидев улыбку на лице шаха, улыбнулся тоже, в полном соответствии с правилами английской политики.

Подарки не смогли повлиять на успех российской дипломатической миссии. Вскоре стало известно, что один из персидских первосвященников, сопровождаемый многолюдной толпой, явился перед шахом и потребовал изгнания русских из страны. При этом он совершил какие-то священные заклинания, после которых шах уже не мог пренебречь высказанными требованиями. Российское посольство было оцеплено караулом и лишено свободы передвижения. Все указывало на то, что наш посол превратился в пленника. Дальнейшие переговоры были поручены какому-то второстепенному чиновнику под тем предлогом, что с ним, знающим русский язык, Меншикову будет легче объясняться. Этот надутый от важности чиновник объявил, что Персия считает себя свободной от соблюдения условий Гюлистанского договора и требует от России возвращения прежних владений. Меншиков в обычной своей любезной манере поинтересовался у знатока, известно ли ему такое русское выражение как «На-кося, выкуси!» и на его недоуменное пожатие плечами посоветовал обратиться за консультацией к сведущим людям.

Вскоре российское посольство было выдворено из страны и направлено в Тифлис с уведомлением, что о месте и времени дальнейших переговоров будет объявлено позже. По-видимому, персы, знающие о малочисленности Кавказского корпуса, были уверены в своей скорой победе и не хотели удовольствоваться возвращением прежних земель. Посольству не позволили двигаться быстро и якобы в целях безопасности пустили окружным путем – на Тавриз и далее на Эривань. Здесь его задержали на несколько недель.

Эриванский сардар Амир-хан был уже в почтенном возрасте и имел славу удачливого полководца. Это он оказал два десятка лет тому назад решительный отпор нашим войскам под командованием генерала Гудовича и смог удержать Эривань. К русскому послу сардар отнесся с почтением и нередко приглашал в свой дворец для бесед и шахматной игры. Он так часто говорил о временах своей молодости и той далекой войне, что Меншиков был вынужден напомнить о переменчивости военного счастья и, верный своей иносказательной манере, заключил:

– После объявления шаха мы вынуждены уйти в защиту, но уверяю вас, что это еще не мат.

Сардар соглашался: «Да, да, все в воле Аллаха» – и предлагал начать новую партию. Меншиков скоро убедился в его двуличии и в том, что ускорить отправку русского посольства Амир-хан не может. Пришлось обратиться по другим адресам. Он разослал письма, в которых говорил о своем положении пленника, не согласующемся со статусом посла великой державы, и получил неожиданную помощь со стороны английского посланника Макдональда, обратившегося в персидскому правительству с требованием его немедленного освобождения.

Сардар высказал сожаление, что обстоятельства не позволяют насладиться присутствием такого образованного гостя, и выделил ему для личного сопровождения отряд своей гвардии, причем собственноручно указал маршрут и время движения.

Посольство двинулось на Эчмиадзин, центр Армянской апостольской церкви. Ее глава, католикос Нерсес, вынужденный уже долгое время жить во вражеском окружении, был горячим сторонником России, видя в ней союзницу и опору для освобождения народа от турецкого и персидского владычества. Он искренне почитался соплеменниками и с помощью многочисленных доброхотов находился в курсе всех происходящих событий. Нерсес поделился опасениями, что маршрут движения посольства, проходящий через область, контролируемую злобными курдами, выбран не случайно: ему донесли, что по всему пути движения посольства наблюдается их необычайно большое скопление.

– Что делать, владыка, – заметил Меншиков, – волка бояться, в лес не ступать. А персы, хоть и чуждый народ, но не станут посольство избивать и перед миром позориться. Вон, даже охрану приставили.

Нерсес покачал головой.

– Боюсь, сделали это не без умысла, а чтобы подозрения отвести. Курды – народ дикий, на них все можно свалить и самим остаться в стороне. Мне донесли, что недалеко отсюда, в селении Аштарак, их ныне целое сонмище – не иначе как готовят нападение. Остерегись, сын мой, береженого, как знаешь, и Бог сбережет. Оставь здесь посольское имущество, а сам ступай окольным путем, мои люди тебя проводят.

Меншиков, однако, в возможность нападения на посольство не верил. Тогда Нерсес вызвал старца Григора и попросил вразумить князя. Немногословный старец повел Меншикова к монастырской колокольне, у которой находилось странное сооружение, похожее на сморщенный шар. Под ним горел огонь. Старец о чем-то распорядился, огонь пуще заполыхал, шар стал расправляться и подниматься вверх.

– Вот, сам погляди, – сказал Григор, вручая Меншикову подзорную трубу, в то время как откуда-то взявшиеся послушники опутали веревками князя и прикрепили к шару. Тот и сказать ничего не успел, как стал стремительно подниматься вверх и остановился саженях в пятнадцати над землей, выше не пустил прикрепленный к шару канат. Посмотрел Меншиков в сторону указанного селения и ясно, как на ладони, увидел, что там находится целое войско. Зачем это ему стоять как раз на том пути, который настоятельно рекомендован для российского посольства? Сколь ни убеждал его сардар в своем миролюбии, а владыка все-таки прав: следует остеречься. И после того как шар спустили на землю, Меншиков, уже ни в чем не сомневаясь, приказал тайком оповестить своих людей о скором выходе.

– Но как же быть с персидскими провожатыми?

– Про то не изволь беспокоиться, – сказал Нерсес. – Покормитесь во славу Божию и отправляйтесь не мешкая. Дай-ка я тебя благословлю...

Простился Меншиков с владыкой, поблагодарил его за участие и скоро двинулся в путь.

Загулявшие персы, осоловевшие от обильного угощения, не смогли помешать выезду. Впрочем, они даже не знали об этом, до позднего часа в их стане раздавались громкие крики, пока наконец весь отряд не забылся тяжелым сном. Лишь поздним утром, обнаружив исчезновение посольства, они бросились в погоню. Меншиков тем временем уже подходил к Караклису, оторвавшись от преследователей на несколько десятков верст. Люди, однако, были вымотаны и нуждались в коротком отдыхе. Путь предстоял неблизкий: следовало пробраться через контролируемое курдами Дилижанское ущелье, а уже затем направиться к Джелал-Оглынскому лагерю, где стояли русские войска. Меншиков направил к ним вестовых, а остальным дал команду на отдых.

Несмотря на усталость, люди были все еще в возбуждении от быстрой езды и не могли заснуть. Казаки из посольской охраны, находившиеся ближе всех к родным станицам, мечтали о скором возвращении к семьям. Один из них с ярким румянцем на лице мечтательно говорил:

– Как возвернусь, первым делом в баньке отпарюсь и дрянной персидский дух из себя выгоню. Потом, как водится, с женкой залягу, чтоб наласкаться и отоспаться. Соскучал я, братцы, по нашим бабам, по ихнему виду и чистоте. На ночь родниковой водичкой умоются, днем от солнышка батистовым платочком прикроются – ни солнце их не испечет, ни ветер не иссечет. Такие сладкие, хоть чернявые, хоть белявые, не то что энти красно-бурые...