Батарея держит редут - Лощилов Игорь. Страница 45

Но людская молва оказалась более справедливой. Действия русского отряда, прошедшего сквозь сонмище врагов, уподоблялись Швейцарскому походу Суворова, что особенно раздражало самолюбивого Паскевича. Когда три недели спустя он появился в Эчмиадзине сам, то уже не скрывал своего возмущения. Все участники похода и даже сам Нерсес удостоились его ядовитых замечаний. Впоследствии Красовский писал: «От меня никаких объяснений не принято. В Эчмиадзин не был пропущен ни один человек моего отряда, которому не было бы сказано с упреком: „Что вы мне наделали с вашим отрядным начальником?“ Таковые поступки могли уничтожить меня в глазах моих подчиненных, но я с душевным удовольствием видел, что ему не удалось поколебать со стороны их ни привязанности, ни доверия ко мне».

Справедливо оценили действия генерала Красовского и в Петербурге. Прочитав донесение об Аштаракской битве, Николай I написал собственноручно: «Дать Красовскому орден Св. Владимира 2 класса» и повелел занести событие в календарь со словами: «Столь смелое и удачное предприятие заслуживает быть причислено к достопамятнейшим подвигам храброго русского воинства».

Ну а Паскевич продолжал упрямо стоять на своем и объявил всем, что сам покажет, как надо бить неприятеля с малыми потерями. Как раз в это время прибыла осадная артиллерия, которая по его приказу была направлена под Сардарабад.

Сардарабад считался довольно сильной крепостью, с трех сторон ее опоясывала двойная каменная ограда, и лишь с южной стороны она прикрывалась одной стеной толщиною в пять аршин. Отсюда и решил штурмовать Паскевич, причем основную роль отвел артиллерии. 18 сентября заложенная в 200 саженях от юго-западного угла демонтир-батарея открыла интенсивный огонь. После 500 выстрелов разрушилась башня южной стены, на другой день рухнула она вся. Командиры просили разрешение на штурм. «Зачем жертвовать людьми? – отвечал Паскевич. – Крепость и так наша». Вскоре оттуда прислали парламентария с просьбой о перемирии, Паскевич отвечал отказом и приказал усилить огонь. Вечером гарнизон стал покидать крепость через северные ворота, нашим войскам осталось только преследовать беглецов. Из двух тысяч защитников четвертая часть пала, 250 сдались в плен, у нас потерь не имелось.

Справедливости ради следует отметить тонкий расчет русского главнокомандующего и его похвальную заботу о сбережении войска. Только сравнивать эту осаду с Аштаракской битвой не имеет смысла: там враг имел 15-кратное превосходство, а здесь противника по всем статьям превосходили мы.

Теперь у персов оставался последний оплот – Эриванская крепость.

23 сентября корпус Паскевича приблизился к Эривани и разбил лагерь на кургане Муханат-тапе, в двух верстах от крепости. Его корпус и прибывшие из России подкрепления, страдающие от болезней и зноя, выглядели куда хуже закаленных кавказцев, участвовавших в Аштаракской битве, и Паскевич был вынужден умерить свое недовольство.

После рекогносцировки 24 сентября состоялся военный совет, на котором обсуждались вопросы предстоящего штурма. Паскевич решил атаковать крепость с юго-восточной стороны, поскольку там имелась небольшая глиняная прогалина, позволяющая вести осадные работы. В остальных местах этому препятствовала каменистая почва.

– Как долго продлится осада? – спрашивал Паскевич военачальников и получал разные ответы. Но более всего его устроило мнение рядового Пущина, приглашенного на совет по личному распоряжению главнокомандующего:

– В Покров день покроем и крепость.

– Быть по сему! – радостно объявил Паскевич. Покров день – 1 октября, это значит всего через неделю. Как тому не радоваться?

25 сентября открылась пробная канонада, войска заняли восточный форштадт и начали осадные работы. В следующую ночь на Георгиевском холме была заложена первая демонтир-батарея из тяжелых осадных орудий. Отсюда хорошо просматривалась вся внутренняя часть крепости. Правее, в 150 шагах, начались работы по закладке уже другой батареи, и с утра началась непрерывная канонада. Крепостные пушки энергично отвечали, но их огонь был малорезультативен. Один из первых наших снарядов попал в мечеть, другой пробил стену дворца и повредил портрет шаха. В крепости началась паника, а русские только усиливали огонь.

В ночь на 27 сентября на расстоянии 200 саженей от юго-восточного угла была заложена параллель на 20 орудий. Затем орудия еще приблизились. Саперы действовали тихой сапой, то есть не показывая наружных работ, так что неприятель обнаруживал их только к утру. В результате непрерывного огня угловая южная башня и прилегающая к ней куртина обвалились. Паскевич послал парламентеров с требованием сдачи, Гассан-хан в учтивых выражениях просил разрешения снестись с Аббас-Мирзою. «Никаких сношений, – последовал ответ, – сдайтесь немедленно или узнаете всю силу русского оружия».

Канонада продолжилась. Крепость испытывала ужасную бомбардировку. День и ночь русские пушки сотрясали стены и здания, они рушились, окутываясь густыми клубами пыли, с треском валились обломки строений, разрушались амбразуры и бойницы. В крепости началась паника, обезумевшие жители метались по развалинам, их настигали русские снаряды и заставляли ложиться в каменные могилы. Наиболее отчаянные прорывались в Гассан-хану и умоляли его сдаться, он угрозами сдерживал ропот, и не только угрозами: сопровождающие его охранники нередко обнажали мечи и сносили самым надоедливым головы. Бедняги пытались вырваться из крепости, но им это не удавалось, поскольку Паскевич приказал заложить все крепостные ворота.

По его приказу в первые траншеи наших войск были отправлены сосланные на Кавказ офицеры и все разжалованные, чтобы дать им возможность отличиться и заслужить высочайшее прощение. Стороны затихли в ожидании решительного штурма.

Пока велись осадные работы, часть войск отвлекала внимание защитников крепости фальшивыми атаками с севера и со стороны Занги. Несколько раз принимал в них участие и Болдин. Принимал неохотно, ибо профессионалы, как правило, тяготятся подобной игрушечной войной. Но судьба приготовила ему новый урок лицедейства. Как-то после очередного рейда вызвал его к себе майор Челяев и с таинственным видом сказал, что есть дело чрезвычайной важности. Из крепости от нашего доброжелателя пришло сообщение, что местные жители, напуганные предстоящим штурмом, могут открыть перед русскими войсками крепостные ворота и тем самым избежать лишних жертв. Генерал Красовский, опасаясь возможного подвоха, приказал послать в крепость доверенного человека, способного оценить истинность такого предложения, и майор Челяев решил поручить столь важное дело ему, Болдину. Он не скрыл чрезвычайную опасность поручения и сказал, что дело это сугубо добровольное и от него можно отказаться без всяких негативных последствий для дальнейшей службы. Болдин, конечно, без раздумий дал согласие. Тогда Челяев изложил план действий.

Нужно выйти к юго-западному углу крепости, из которого к реке Занге ведет закрытый ход. Он намеренно оставлен, чтобы иметь тайные сношения с нашим доброжелателем. Попав через него в крепость, нужно будет добраться до церкви, где его встретят и сведут с нужными людьми.

– Но как я узнаю нашего доброжелателя?

– Если все пройдет благополучно, он узнает вас сам. Но для начала нужно переодеться. Вам случалось бывать на восточном базаре?

– Случалось... Так, из любопытства...

– Оденете платье армянского торговца...

– Но торговать мне не приходилось, в лучшем случае покупал. Инчарджи сох? Инчарджи бибар? Почем лук? Почем перец?

– Этого более чем достаточно. Будете действовать по своему усмотрению, но осторожно и в высшей мере ответственно. От вас, учтите, будут зависеть сотни жизней... И вот еще что: на переговорах держитесь уверенно, даже нахально, персы уважают силу, в противном случае будут дерзить и начнут ставить условия. Вы им на это так и говорите: никаких условий, не то погибнете все до единого.

Проникнуть в крепость оказалось делом несложным, но очень неудобным, так как лаз был узким и идти пришлось согнувшись в три погибели. Как добраться до церкви, ему подробно объяснили заранее, правда, путь затрудняли многочисленные руины, а также множество трупов, так как у жителей не было ни сил ни времени, чтобы их убирать. Церковь оказалась полуразрушенной, пушечные ядра не различали, где вражеское логово, а где Божий храм. Да и выглядела она очень скромно, не в пример мечетям, высившимся в центре крепости.