Батарея держит редут - Лощилов Игорь. Страница 9

Крепость, предупрежденная доброжелателями, приготовилась к новому штурму, то же и Болдин со своей командой.

Сначала все происходило как и прежде: персы с криками лезли в гору, наши стрелки, укрывшиеся за стенами и скалами, их расстреливали, так что к самой крепости те не смогли даже приблизиться. Однако враги, подгоняемые своими начальниками, упрямо продолжали напирать. В это время произошло нечто необычное: вступила в действие «артиллерия» Болдина. Две спешно сооруженные катапульты начали метать в наступающих бочонки со смолой. К ним были приделаны тлеющие фитили, так что смесь, вылившаяся из разбитых бочонков, воспламенялась, и скоро пламя стало сплошной стеной. Испуганный враг, опасаясь быть отрезанным огнем, бросился назад, на исходные позиции. Этого только и ждала команда Болдина. Спустившись к самому огню, солдаты стали метать огненные бомбы далее вниз, где находился сарай с неведомым оружием. Не все они, понятно, достигали цели, но для быстро ползущего по земле огненного чудовища это и не было важно, оно поглощало все, стоящее на пути, и скоро подступило к сараю, вспыхнувшему ярким костром. Дело было сделано, и Болдин велел давать сигнал к отходу. Позже из персидского стана им сообщили, что неведомые и страшные ракеты, которыми персы намеревались испепелить крепость, сгорели и более не представляют угрозы.

Несмотря на военные успехи, условия жизни шушинского гарнизона становились тяжелее с каждым днем. Пища была скудна, угнетала необыкновенная скученность, но более всего – кажущаяся безысходность и неопределенность положения. Ходили слухи об успехах персов и отходе наших войск по всем направлениям, чуть ли не за самый Кавказский хребет. Из всех россиян будто бы только их гарнизон продолжает сопротивляться без всякой надежды на выручку. Тревога усугублялась тем, что от Ермолова не поступало никаких вестей, уже потом станет известно, что посылаемые им депеши перехватывались врагом. Полковник Реут страдал от такой неопределенности, но вида не подавал. После успешного отражения очередной атаки он написал генералу Ермолову такое письмо.

«Ваше высокопревосходительство! Сегодня уже 12-й день как я атакован. Шах-заде настоятельно требует сдачи крепости, ссылаясь на ваш дубликат ко мне о выступлении из Карабага, предлагал мне идти с полком и тяжестями, куда я хочу, только без пушек. Я делаю проволочку в надежде получить от вашего высокопревосходительства какое-нибудь уведомление, как мне поступить, и прошу о сем наиспешнейше. Провианта у меня не так-то много, как-нибудь можно продовольствоваться дней 20 с небольшим. Ежели буду знать, что до того времени получу какую-нибудь помощь, то одна надежда уже может нас воодушевить. Но вот беда, мы совершенно не знаем ни о чем, а персы уверяют, что, кроме нас, до Тифлиса нигде нет русских ни души и что в Тифлисе также скоро не будет...

Народ против нас весьма ожесточен своими муллами, требует штурма. Все готово, и лестницы поделаны, стены моей крепости весьма меня в сем случае беспокоят. Впрочем, на сие есть воля Божия. Умилостивитесь, ваше высокопревосходительство, над нами, и ежели есть возможность, то помогите и будьте нашим избавителем; а ежели сего невозможно, то пришлите наипоспешно распоряжение и совет свой, что нам делать. Пока можно, я буду держаться в надежде на вашу помощь.

Если ваше высокопревосходительство поспешите, то отдохнут сердца наши, ибо теперь одно незнание и неизвестность весьма нас убивают. Я убежден, что если только покажется войско наше возле Елизаветполя, то уже здесь наша участь будет облегчена, бедные армяне также оживут... Я при теперешнем числе войск утешаю себя тем, что удерживаю неприятеля уже так долго, иначе мог бы он пойти вперед и вредить нам более.

Предписание ваше о выступлении из Карабага слишком поздно до меня дошло; я его получил, будучи уже атакован и потерявши три роты. Если бы не боялся я за провинции Карабаг, то Шах-заде вовсе для меня не был бы страшен, теперь защитите нас, ваше высокопревосходительство, и будьте нашим избавителем. С нетерпением буду ждать ответа».

Окончив послание, призвал Реут урядника Корнеича и поручил ему избрать доверенных казаков для его доставки в Тифлис.

– Только учти, старина, – заключил он, – в сем письме наша надежда, так своим и скажи, пусть готовятся душу положить за други своя. Многих, однако, не посылай, здесь люди дороги.

Корнеич усмехнулся:

– Наша служба многолюдья не требует: сам в корню, две ляжки в пристяжке – и пошел.

– Ну-ну, – согласился полковник, хотя сразу и не понял, что за отряд будет доставлять его послание.

Между тем персы продолжали блокаду крепости. После неудачного приступа и уничтожения ракет они лишь некоторое время пребывали в растерянности, которая усугублялась приездом Аббас-Мирзы. Принц бушевал во всю силу своего нрава, казнил виновных и невинных, мастера заплечных дел трудились днем и ночью, так что над персидским лагерем повис тяжелый и липкий страх. Дела нашлись всем, особенно хану Алаяру, ведавшему персидской разведкой. Вокруг его стана сновали какие-то темные личности, слышались вопли истязуемых, прибывали на взмыленных лошадях гонцы.

А в крепости продолжалась своя жизнь: солдаты зорко следили за врагом, в свободное от караульной службы время поновляли крепостные стены, заделывали повреждения, помогали изготовлять порох и боеприпасы. Отчаянные охотники делали вылазки и нападали на персидские сторожевые посты – словом, все шло своим чередом. Но такой порядок не мог продолжаться долго, ожидали решительных событий.

Поздним вечером в окошко комнаты, которую занимал Болдин, раздался осторожный стук. Он выглянул тотчас же – жили все время настороже, спали не раздеваясь. В темноте поручик разглядел Антонину, она приложила палец к губам, призывая к молчанию. В появлении девушки не было ничего предосудительного, офицеры шутили: у нас теперь жизнь бесполая, вернее, пол у всех один – осадный.

– Павел Петрович, – обратилась она к нему, – нужна ваша помощь.

Оказалось, что ее прислуга, старая армянка, случайно услышала, что несколько местных татар, оставшихся в крепости, вошли в тайный сговор с персами и задумали открыть перед ними крепостные ворота.

Болдин задумался. Речь идет, по-видимому, об Эриванских воротах, тех самых, в которые уткнулись наши фуражиры, выходившие для сбора урожая 1 августа. Эти ворота тогда спешно разблокировали, да так толком и не заложили, чтобы иметь запасный вход на крайний случай. Но когда их могут открыть? Враг хитер, вести оттуда приходят разные, не станешь же после каждого шепотка играть тревогу.

– А кто из наших татар в сем деле замешан?

Антонина пожала плечами.

– Точно сказать не могу, хотя догадать несложно, их в крепости осталось мало. Наверняка замешан Азям – парень молодой, бедовый, отца его изгнали, а он остался за домом следить. Ну, и его приятели, должно быть, тоже...

Болдин подумал и сказал:

– Тревогу поднимать не станем, попробуем сами разобраться, но дополнительный пост у ворот на всякий случай выставлю. Пока же пройду к воротам сам.

– И я с вами, – вызвалась девушка.

Ночь стояла тихая, воздух был прозрачен, с неба свешивались большие яркие звезды. Здесь, на вершине мироздания, можно по-настоящему ощутить бесконечность мира и жалкую сущность повседневного бытия. Павел хотел было выразить свои ощущения, но вдруг почувствовал, что любые слова покажутся мелкими и ничтожными, потому молчал. Девушка тоже не решалась нарушить тишину ночи. Так двигались они совершенно бесшумно и наконец приблизились к Эриванским воротам. На первый взгляд тут было все спокойно, недалеко прохаживались часовые.

– Мне вообще-то не везет на поиски, – прервал Болдин затянувшееся молчание, – еще с учебы в кадетском корпусе повелось: ежели какая игра, ну там в сыщики, прятки или разбойники, моя сторона обязательно проигрывает. Меня под конец уже никуда брать не стали, так и называли: плюк. Это значит полный неудачник, за что бы ни взялся, плюк, он и есть плюк.