Медный гусь - Немец Евгений. Страница 15

Белогорье

Созерцание лика Иисуса и молитва приободрили путников, Мурзинцев даже ус перестал жевать.

– Передохнули, и будет, – постановил он, поднимаясь. – Лексей, куда нам теперь?

– Наполдень, через болота. Пару верст, и выйдем к холмам.

– Болота обойти никак нельзя?

– Можно, но далеко. Чтоб обойти, надо по Оби еще верст на десять спуститься, до Лонг-пугля, а то – вогульская вотчина. Нам туда лучше теперь не соваться, они за Агираша нам или топор в спину, или рыбой с челибухой накормят, с них станется.

– Значит, через болота…

– Слышь, Анисимович, – позвал сотника Перегода, – как думаешь, Яшка Висельник проскочил Самаровский?

Сотник задумался на мгновение, пальцем лоб потирая, ответил с расстановкой:

– Яшка – вор матерый, а ямщики самаровские хоть и отчаянные головы, да все одно не служивые, ратного опыта нету, так что волчара мог и уйти. Ежели проскочил, то тут он будет часов через пять. Но на струги наши он не покусится, его Полежалый гнать будет, сколько сил хватит, дьяк – мужик упрямый.

Перегода кивнул, да и Рожин с сотником был согласен – ворам теперь не до случайного судна, им свои шкуры спасать следует.

Мурзинцев оставил у стругов Демьяна Перегоду и стрельца Ерофея Брюкву, поскольку все же опасался появления Яшки, а на своего казака мог положиться; остальным велел собираться в дорогу.

– Маленько осталось, братцы, – сказал он подопечным. – Кумирня где-то за болотом, а там и Медный гусь. Возьмем его, и домой, в Тобольск, вдовушкам под теплый бочок.

Пресвитер Никон недовольно крякнул, но промолчал, Лис с Недолей оскалились, Семен Ремезов щеками зарделся, а Рожин хмыкнул, мол, еще неизвестно, как там, на капище, сложится.

Убитого мачтой Ивана Никитина решено было похоронить позже. Сотник надеялся, что пресвитер останется подле него, но отец Никон и слышать этого не желал.

– Прежде надобно землю от иноверческой скверны очистить, опосля только можно ей тело христианина предавать! – заявил он, роясь в своей торбе.

Секунду спустя пресвитер, к удивлению товарищей, извлек на свет божий кожаную броню-кирасу, деловито надел ее поверх рясы.

– На Господа надейся, а сам не плошай, – нравоучительно заключил он.

– Владыка, тебе бы не посох, а меч – и в Палестину сарацин воевать! – заметил Васька Лис, улыбаясь во все зубы.

– Мне и тут некрестей хватит, – твердо ответил отец Никон. – Ну чего встали? Вперед!

Местность была невзрачной. Сухая полоска берега, на которую высадились путники, дала приют десятку хиленьких сосен да жидкому кустарнику, но дальше земля понижалась, снова отдавшись на волю влаги. Куда ни глянь, повсюду серели болотные проплешины. Топь, как лишай, расползлась по тайге, убив попавшиеся на пути деревья и кустарник. Кочки, покрытые мхом, как струпьями, нарывами облепили болото. Черные мертвые стволы торчали из воды, словно скрюченные болезнью руки, на голых ветвях расселось воронье. Вороны каркали, ругались, крутили головами, то одним, то другим глазом рассматривая пришлых, потом вдруг снимались все разом, но через мгновение снова оседали на гнилые стволы, и тогда на землю медленно, словно грязный ленивый снег, опадали перья. Болото стонало и чавкало, где-то тяжело и утробно ухала неясыть.

– Нам тут не рады, – сказал Васька Лис, поежившись.

Рожин молча указал рукой на юг-запад, туда, где за редким частоколом сожженных болотом деревьев просматривались песочные холмы Белогорья, такие близкие, но все еще недоступные, – мол, не много осталось, дойдем.

Толмач подобрал длинную крепкую ветку и осторожно повел товарищей через топь, по одному ему известным приметам выбирая надежные кочки. Шли долго, часа четыре, петляя, а иногда и возвращаясь назад.

Зеленоватый туман стелился над поверхностью, тек, закручивался водоворотами, и казалось путникам, что вокруг бродят кругами невидимые духи и предостерегают, грозят незваным гостям, вторгшимся в недозволенные им угодья. Дождя не было, но небо все равно красилось в цвет болота, и солнце, погрузившись в небесную топь, давало такой же блеклый грязный свет – настолько мутный, что в нем, словно капля масла в бочке браги, терялся, растворялся блистающий лик Христа, еще совсем недавно такой яркий и чистый, так по-доброму взиравший с дощечки пресвитерского складня.

– Только подумать: я, трезвый, по своей воле лезу прямо в зев сатане! – бормотал Васька Лис, но так, чтобы идущий следом Игнат его слышал. – Кто этого Рожина знает – может, он чертознай? Заведет нас вогульской нежити на съеденье, а сам – скок бесу на спину, и поминай как звали.

– Вот-вот, – поддакивал Лису Недоля, – чего это, спрашивается, река на нас взъелась, волнищами взъерошилась, струг на щепы разметала, мужиков потопила. Гонят нас бесы прочь, а мы, как бараны, все равно башкой вперед ломимся… Точно тебе говорю, без креста та щука была.

– Чует мое сердце, что прав ты, Игнат. Без нечистой силы тут не обошлось.

– Ты ж не верил в чертову щуку! – удивился Недоля.

– Три дня назад не верил, – охотно согласился Лис. – Теперь своими глазами убедился. Обский дед один раз нас предупредил, так что Хочубей-дурило на неделю слег, второй раз от обоза сразу троих откусил. А мы уши развесили: по реке и рыба!.. Чего ж дальше-то ждать? На капище вместо Медного гуся сам сатана нам свое рыло явит?

Игнат перекрестился и огляделся: не мелькнет ли где поросячье рыльце нетопыря-кровососа, летучего диавольского посыльного. Васька Лис поежился, тоже по сторонам зыркнул, добавил:

– Вон и воронье расселось, дожидается, когда загнемся, чтоб глаза выклевать.

– Я слыхал, что в вогульских болотах лешие живут и вогулы с ними, как с равными, знаются, – добавил жути Недоля. – Вогулы лешим души убиенных приносят, а лешие за то их земли стерегут.

– Ежели лешие тут в тумане бродят – конец нам. Пока он тебя за шею не схватит, как его разглядишь?

– Есть средство, – важно молвил на то Игнат. – Надо на Иванов день выкопать корень цветка Адамова голова, святой водой окропить и на престоле в церкви оставить на сорок дней. После того корень силу дарует бесов зреть, как смертных. Только с собой его нужно в ладанке носить.

– Вот же свалилась мне на голову недоля!.. – Васька оглянулся на товарища, плюнул в сердцах. – Игнат, у тебя дупло на всю башку! До Иванова дня, как до Тобольска на четвереньках, и потом еще сорок дней! Да нас за это время черти тридцать раз в порошок сотрут и по ветру развеют!

– Как воротимся, первым делом пойду Адамову голову искать, чтоб на Иванов день корень добыть, – невозмутимо отозвался Недоля. – Раньше думал: на что он мне, я ж шнуром-оберегом опоясанный, а теперь бы ой как пригодился.

– Ты еще огнецвет поищи, – Васька махнул на товарища рукой.

– И поищу. Огнецвет – то не сказка. Мне батькин свояк рассказывал про одного мужика, который огнецвет на Иванов день нашел. Горел цвет папоротника белым пламенем, луч испускал, и луч тот в сторону под ель указывал. Мужик в том месте копать начал и откопал кужель, полную монет червонного золота.

– Да ну! – заинтересовался Лис.

– Точно тебе говорю. Только сгинул мужик тот. Может, заговоров от нежити не знал, что клад сторожила, а может, знал, да говорил неверно. В общем, вскоре захворал и помер. А в кужель потом родня заглянула, а там золота нет – осиновые листья, красные, осенние. Это посреди-то лета.

– Ну и на кой черт такой клад!

– Не поминай черта, а то явится! – гаркнул Недоля, но дальше продолжил спокойно, степенно: – Дурень ты, и мужик тот дурнем был. На Ивана Купалу ведьмы шабаш правят, демоны хороводы водят, нечисть свадьбы играет – адская баня по лесам топится. И топят ее православными душами. Так что огнецвет искать осторожно надобно, молитвы читать и заговоры, чтоб от нежити укрыться. Мужику тому клад голову вскружил, вот он себя и выдал. А сделал бы все по уму, теперь бы в боярах ходил.

– Да Бог с ним, с огнецветом, – сменил тему Васька Лис. – Погоди… Что ты там про шнур-оберег сказал?