Черневог - Черри Кэролайн Дженис. Страница 89

Петр сделал очередной глоток, а Волк и Хозяюшка тем временем начали понемногу беспокоиться. Приближающаяся гроза расстраивала их. Слава Богу, что для беспокойства не было других причин. Петр заранее привязал их. Он не надеялся, что сейчас сашино внимание будет обращено на мелочи, и больше всего на свете хотел, чтобы наконец-то появился Малыш. Он не стал бы возражать даже против Ууламетса. Хотя он и не думал, что холодное прикосновение, время от времени беспокоившее его, имеет какое-то отношение к старику, если только это не был тот самый проклятый ворон. Иначе что бы еще могло летать вокруг него, вызывая подобные ощущения. И по мере того, как падавший с небосклона свет становился все слабее и слабее, а человеческий глаз все меньше и меньше отвлекался на исчезавшие в сумраке мелкие детали, оставляя разум в покое, он наконец-то разглядел очертания широко раскинутых крыльев…

Теперь он чувствовал почти постоянное, доходившее до него прямо со стороны костра, волнение Черневога, мгновенно отражавшееся на его сердце. Он чувствовал, что там происходила ссора, и весьма опасная.

Во время обратной дороги сюда Саша очень мало рассказывал ему: он лишь упомянул про водяного, да про сломанный поручень на лодке. Он сказал несколько слов об Ууламетсе, о том, как старик листал страницы книги, и о своей уверенности в том, что старик действительно сделал все что мог…

Саша убеждал его, что старик ни в чем не походил на Ивешку. «Я не знаю», — сказал ему Саша, «мог ли старик сделать то, что делала она. Я не уверен, что он смог бы. Ведь он всегда защищал этот лес. А то, что делала она, только выводило его из душевного равновесия. И я не думаю, что он смог бы заставить себя делать это, окажись на ее месте».

И еще Саша сказал ему: «И я не думаю, что старик так держался за свою жизнь, как она. Я думаю, что недостаточно лишь поверить в собственную смерть, это условие реализует лишь призраков. То, из чего возникает русалка, является, я думаю, предметом, недоступным после пятнадцати или шестнадцати лет…"

«Как тот кувшин», — сказал он, — «делая, может быть, не совсем удачное сравнение».

«Нет, если быть точным, именно как кувшин», — поправился он. После этого они некоторое время молчали.

После паузы он заговорил снова: «Я думаю, что после смерти Ууламетс обнаружил такое множество сомнений, так много, что он перестал думать так, как прежде…"

И после следующей: «Все, что я хотел бы сказать Черневогу, не развеселит его. Он просто был обманут, если только не врал нам все время».

Петр спросил его тогда, расстроенный всем этим разговором: «Врал нам насчет Драги? Он бы не должен. Если бы он был с ней заодно, он бы давно передал нас ей. Он мог сделать это той самой ночью, в сгоревшем доме…"

«Не обязательно», — возразил Саша, и продолжил: «Я сильнее, чем это может показаться. Я знаю себе цену».

Но так или иначе, в тот момент это не утешило Петра. «Ты хочешь сказать, что так же силен, как и он?» — спросил Петр.

И тогда Саша сказал ему очень мягким и очень слабым голосом: «То, что происходит с Черневогом, имеет своим корнем сомнения. То, что происходит со мной — уверенность. Я знаю вполне определенные вещи, и я знаю, чего именно я хочу. Вот почему я не откажусь от своего сердца, вот почему я не могу расстаться с ним. Вот чего именно захочет он, и чего никогда не сделаю я».

И тогда Петр спросил, очень осторожно, опасаясь, что Черневог может подслушивать: «Можешь ли ты захотеть, чтобы я был свободен?"

И Саша ответил ему так же осторожно: «Я не могу решиться на это. Ты находишься под его защитой. А это весьма нешуточное дело».

Это очень расстроило Петра. И он до сих пор не мог прийти в себя. «Черт побери? Так, значит, у меня нет выхода?» — подумал он. Он не собирался жить вместе с этим. Он не собирался позволять, чтобы Змей всякий раз укладывал его спать, когда ему было удобно. И что подумает Ивешка, когда встретиться со мной? Ведь все, до чего она дотронется, будет лишь всего-навсего Кави Черневог… Может быть, она уже так и думает, может быть, она думает, что мы уже на его стороне, что мы уже всего-навсего лишь его созданья…

А разве не так? Разве не так все складывается сейчас? Мы сражаемся на его стороне, мы поддерживаем его жизнь, мы в точности следуем всем его желаниям, и Ивешка сейчас такой же наш враг, как и Драга.

Ведь мне не следовало ехать на поиски Саши. Я должен был бы оказать сопротивление на этот раз. Черневог использовал меня именно так, как когда-то предупреждал. Саша сейчас уселся играть с ним в эту проклятую игру, и в любой момент Змей готов подменить кости, я просто уверен в этом. Я хорошо изучил его скользкое сердце. Он не с нами… он не то, чем прикидывается, и он знает лишь одно: как подчинить нас себе, ему просто нужна компания и ему нужны мы…

Боже мой, ему нужна компания, он хочет держать нас с Сашей при себе, обоих вместе, а это означает, черт побери, владеть нами, вплоть до нашего последнего дыхания… Но только все-таки он не Саша, он не тот добросердечный конюх из «Петушка».

Он вновь почувствовал на своем лице прикосновение холодных крыльев. На этот раз он отчетливо смог разглядеть крылатую тень, уносившуюся прочь от него: у нее были широкие, очень широкие светлые крылья…

Сова, догадался он.

А сзади костра он разглядел темную тень со светящимися глазами, за которой последовали сменяющие друг друга картины.

Сначала это были оскалившиеся волки…

Среди них он смог разглядеть лицо Ивешки, холодное и спокойное…

Он тут же выхватил меч и вскочил на ноги, в то время как лошади захрапели и начали дергать свою привязь.

И вновь появилось лицо. Теперь это было лицо Драги…

Он почувствовал как сердце рванулось с такой силой, что он едва не задохнулся.

— Петр! — услышал он сашин крик, как далекий и слабый голос. Он перевел дыханье и услышал многоголосый вихрь, закруживший его, зовущий его…

Среди множества голосов он услышал и ивешкин: «Петр, Петр, ты нужен мне, Господи, как ты нужен мне…"

Тогда банник повел себя по-иному. Петр почувствовал боль, почувствовал, как сердце Змея забилось в дикой панике. Банник сорвался с того места, где он был, и неожиданно вырос прямо перед ним, лицом к лицу. Его дикие глаза светились, руки с ногтями в виде когтей тянулись к нему, и щелкали острые, словно у крысы, зубы…

Он ударил его, вырываясь прочь из хватавших его когтей, слыша пронзительный крик Ивешки, и желая только одного: чтобы банник отпустил его.

Громыхнул гром. Недалеко от него загорелось дерево, в которое ударила молния.

В какой-то момент он не мог слышать и видеть ничего, кроме очертаний встающего на дыбы Волка. И единственная мысль мелькнула у него: «Моя жена, черт побери! Ивешка делает это!"

«Черт побери, ведь она единственная наша надежда, единственная надежда…"

И он побежал, ослепленный, в направлении этой черной тени, которую все еще хранили его глаза, и обрезал мечом привязь с которой норовил сорваться Волк.

Он выронил меч: теперь ему были нужны обе руки, чтобы удержать Волка. Он намотал веревку на руку, подтянулся, чтобы ухватить свободной рукой Волка за гриву и, подбросив себя вверх, в том направлении, где на мгновенье застыл Волк, оказался на его спине.

Он мало что мог разглядеть все еще слезившимися глазами, поэтому пониже пригнулся к шее лошади, когда почувствовал, как ветки задевают его, и дальше надеялся только на то, чтобы, дай Бог, Волк не оказался бы таким же слепым, как и он.

Он знал, где она была. Волк мчался в этом направлении. Петр слышал голос Ивешки, он знал, что она попала в беду и изо всех сил молил Бога, чтобы у него в руках оказался меч, хотя руки у него были и так заняты, и, придерживая Волка ногами, он мчался сквозь темный, покрытый туманом лес, уговаривая свою жену:

«Черт побери, Ивешка, прекрати это, лучше выслушай меня, ты слышишь?"

28

— Петр! — закричал Саша. — Петр!