Вишенка. 1 том - де Кок Поль. Страница 12

— Но, господа… Мне, право, совестно…

— Я предлагаю тост за здоровье господина Шатулье!

— Непременно.

— Выпьем в честь матлота, приготовленного без рыбы, потому что здесь рыба была бы лишней, уничтожьте также раки — это роскошь, в крайности и грибы может заменить картофель.

— Господа, ведь не простое же вино мы будем пить за здоровье нашего хозяина?

— Господа, ведь мы при деньгах, нельзя ли шампанского?..

— Да-да, шампанского!

— Ты говоришь как Конта, — сказала госпожа Гратанбуль, у которой развязался язык с тех мор, как она кончила кушать.

Один только благородный отец проворчал:

— Шампанского… к чему шампанского?.. У нас есть деньги — это правда, но вопрос, долго ли еще они будут. Иногда имеешь дело с такой неблагодарной публикой…

— Оставь же нас в покое, Гранжерал, ты будешь Тартюфом, и золотой дождь польется на нас. Итак, господин Шатулье, есть ли у вас шампанское? Только дайте настоящего, мы уже достаточно испробовали ваши произведения и не сомневаемся в вашей способности делать отличные вина, но хорошенького понемножку.

— Господа, у меня настоящее шампанское Си-льери.

— С уговором, мы сначала попробуем, если нехорошо, вы его унесете.

— С удовольствием, господа, я бегу, сейчас все будет готово… Вишенка, иди со мной в погреб.

— Нет, нет, возьмите с собой Франсуа и оставьте с нами эту хорошенькую девочку, вы это должны для нас сделать, господин Шатулье.

Трактирщик, весьма довольный, что отделался шутками, поспешил за шампанским и подал его с особенно самоуверенным видом. Это была действительно единственная вещь, к которой он не приложил своего искусства подделывать, потом накрыл стол, расставив сыр, фрукты, варенье, пирожные, приготовленные им самим и уже потому невкусное.

Шампанское, одобренное Кюшо и госпожой Гратанбуль, выпилось быстро, опорожненная бутылка заменилась другой, все становятся веселее: Элодия поет из оперы, Зинзинета из водевиля, Альбертина — веселую песенку, госпожа Рамбур напевает несколько чувствительный романс, Пуссемар ей вторит, меж тем как госпожа Гратанбуль бьет такт ножом по стакану. Гранжерал декламирует из Мольера, Дюрозо рассказывает что-то, Кюшо пьет и не слушает его. Анжело любезничает с Вишенкой, берет ее за руку, угощает шампанским, от которого она отказывается. Монтезума встает со своего места и прохаживается вокруг стола, декламируя с жестами сцену из «Дезертира», причем подпрыгивает, как в балете, напевая: «Смерть — пустяки, а все же надо умирать, а чему быть, того никак не миновать». Тут он делает полуоборот на месте и слегка опрокидывается, чтоб изобразить какого-то убитого, и поет: «Всякий шаг и всякий час не ближе ль к смерти ставит нас».

Пропевши этот куплет, он находит нужным оделить глиссад, а затем прибавляет: «Но переносить коварство такое жестокое, такое смелое». Чтоб придать больше силы этому изречению, актер топнул йогой, отскочил назад, будто встретил привидение… словом, Монтезума зараз переиграл все свои роли. На это он получал в провинциальных театрах громкие аплодисменты, меж тем как простая декламация не в состоянии вызвать их. Впрочем, иногда его и освистывали, но тогда он уверял, что пьеса надоела зрителям.

— А превосходно это шампанское! — воскликнула Альбертина, ударяя по стакану, чтоб вспенить пино. — Знаешь, мама, оно мне напоминает то, которое мне присылал князь Чемизаков… пожили мы тогда… чудная была жизнь…

— А помнишь графа Клопотенского? Тогда у нас была карета… вот когда я вдоволь каталась… Мы обедали три раза в день в гостинице…

— Вы обедали три раза в день! — вскрикнул Кюшо в изумлении. — Это своего рода способность.

— Мама вам говорит, что мы завтракали, обедали и ужинали в ресторане, выходит, что мы три раза в день ели, что равняется трем обедам. Счастливое было время!

— Так у тебя была карета, Альбертина?

— Что же тут удивительного, надеюсь, это было не в первый и последний раз. Но когда буду иметь свою собственную карету, то уже не позволю госпоже Гратанбуль выделывать по-старому штуки….

— Что ты говоришь, что же особенное выделывала я в твоих экипажах?

— Боже мой, маменька, вы сами знаете что, я возила вас потому только, что вы уж очень любили ездить в карете, но как только я где-нибудь выходила и вы оставались одна, вы тотчас же начинали играть с кучером в карты.

— Я тут не нахожу ничего дурного, но это не нравилось князю, вы не поверите, как это повредило мне в его мнении.

— Полно болтать-то, велика фигура, твой князь, вспомни, как его возили каждый вечер от нас полумертвым от пьянства, прислужники из ресторана тащили его в карету.

— Да разве дурно напиваться, почти все знатные иностранцы, которых я знаю, позволяют себе это развлечение. Английские лорды также не лишают себя…

— И, наконец, — возразил Дюрозо, — госпоже Гратанбуль вовсе ни к чему осуждать пьянство.

— Что он говорит?

— Учите вашу «Свадьбу Фигаро»!

— А вы старайтесь мне подсказывать, вместо того чтоб спать в вашей норе, как это с вами часто случается.

— Я сплю только тогда, когда ты играешь, мой милый, я не виновата, что ты производишь на меня такое действие.

— Госпожа Гратанбуль, я вам не отвечаю, я слишком уважаю ваш парик.

— Я полагаю, мой парик много лучше твоих полос, которые очень похожи на кустарники.

— Ну, полно, не сердись, мама, — вмешалась Альбертина, — и не трогай волос Дюрозо, а то сама попадешься…

— А зачем же ты мне говоришь глупости насчет твоих экипажей… как будто я не умею себя держать.

— Я вам не говорю глупостей… но я повторяю, что мое расположение к вам и желание вам делать приятное не раз причиняли мне много вреда. Например, в тот день, когда я получила приглашение на завтрак к богатому оружейнику в Марселе… к человеку, которого все называют миллионером… из жадности вы потребовали, чтоб я везла с собой вас, и я имела глупость на это согласиться.

— Ну, если этот господин и миллионер, так что же из этого, что значит миллионеру накормить лишнего человека за своим завтраком. Мне рассказывали, что там едят разные редкие вещи и пьют ливанское вино. Я и подумала вот как вкусно, вот деликатес — турецкое вино, ну как не поехать.

— Вы ошибались, госпожа Гратанбуль, Ливанская гора не в Турции, а в Палестине, в Ливане находятся Кальвер, Фавор, гора Кармель.

— Не знаю, было ли это вино с горы Карамель, но оно было только совсем не сладкое, оно горчило, но все-таки я очень довольна, что его пила.

— Ах, мамаша, ваше обжорство наделало мне много бед, этот миллионер позвал меня одну, а я ему привезла гостей.

— Довольно, довольно…

— Это, верно, его рассердило, с тех пор о нем ни слуху ни духу нет.

— Но ты не досказала, дело в том, что с нами была собачка, без умолка лаявшая, ты сама захотела взять ее с собой. Очень может быть, что господин этот не любит собак и за это на тебя рассердился.

— Это мило, — вскричала Зинзинета, — о, бедный ружейник! Воображаю, какой для него был приятный сюрприз!

— Какая жалость, что тут нет рояля, я сегодня могу петь. Пуссемар, моя крошечка, возьми свою скрипку.

Да, да он нам сыграет вальс!

— Я не знаю никакого вальса.

— Нет, ты играешь вальс из «Газели».

Пуссемар отправился за своим инструментом.

Все дружно и шумно встали из-за стола. Благородный отец принялся декламировать роль Мизантропа, останавливаясь время от времени перед некоторыми стульями, к которым он обращал свою речь.

Монтезума оставил «Дезертира» для говорящих картин, сообщив, что намерен танцевать Леандра, Дюрозо и Зинзинета запели дуэт Пикоро и Диего. Элодия залилась:

— Сжальтесь! Боги, сжальтесь над ней!

Альбертина, засучив рукава до самых плеч, поспешила к зеркалу и начала делать па из тарантеллы, подняв руки кверху, улыбаясь и посылая себе поцелуи.

Наконец госпожа Рамбур, всегда нежная после обеда, зажала Франсуа в угол комнаты с криком:

— Братец… А! Маленький братец… видишь ли ты этого черного, который к нам подходит, ах, как я его боюсь!