Путешествие мясника - Пауэлл Джули. Страница 14
Бедный детеныш ящерицы был серым и холодным, но все-таки еще живым. Мама взяла его в ладони и стала дуть на него, чтобы согреть. Малыш на мгновение становился зеленым и вроде бы оживал, но не мог продержаться и нескольких секунд без маминого теплого дыхания. Эту картину из детства я запомнила, наверное, на всю жизнь. Вот все мы стоим кружком, плачем и дышим на несчастную игуану, стараясь сохранить ей жизнь. Примерно так же чувствует себя сейчас мое сердце. Как та проклятая ящерица, которую без всякой надежды на успех пытаются реанимировать.
Сначала я думаю, что это я порвала с Д. Я приняла решение. Болезненное, но ясное, окончательное и бесповоротное. И даже нахожу в этом некоторое утешение. И только зачищая оставшиеся на месте разрыва кровавые ошметки, я постепенно понимаю: нет, это вовсе не я порвала отношения, а меня вырвали с мясом. Я отдираю, отдираю и отдираю все эти соединительные волокна, а они так и цепляются ко мне. Я обнаруживаю все новые и новые, и чаще всего это проявляется неожиданно. Иногда бывает достаточно визита к дантисту (Д. был зациклен на своих зубах, и эта его манерность в духе Вуди Аллена одновременно и раздражала и забавляла меня). Или витрины магазина (на тротуаре перед ней мы как-то целовались так долго, что к нам вышел продавец и предложил что-нибудь купить). Свитера или комплекта белья, который когда-то нравился ему (вот я застегиваю лифчик перед зеркалом в отеле, а он обнимает меня сзади и говорит: «Подхватывает как раз там, где нужно, да?»). Ну и «Команды Америка», разумеется. Какое уж там ясное, окончательное и бесповоротное решение, процесс разрыва оказывается бесконечно долгим. Весь город — это тело Д., и скучные кварталы, переулки, бары и рестораны будят во мне разные, каждый свои, желания. За два года (плюс-минус еще десять лет) Д. стал частью моих мускулов и костей, одним из моих суставов. Я посылаю ему сообщения, пишу электронные письма и звоню по телефону, но он никогда не отвечает. А я все зачищаю и зачищаю.
На свете не существует такого понятия, как «абсолютно чисто». Просто не существует.
4
Набивка колбас
Когда мы с братом оба учились в старших классах, — причем я уже заканчивала школу, — кто-то подарил нам игру «Стихи на магнитах». Знаете, такая большая яркая коробка, и в ней — куча маленьких магнитиков для холодильника с разными словами, которые можно по-всякому комбинировать. И мой брат, в других случаях не выказывавший ни малейшей склонности к изящной словесности, вдруг оказался большим мастером магнитной поэзии. И потом, несколько лет подряд, возвращаясь уже из колледжа, я первым делом спешила к холодильнику и искала на нем очередной шедевр (до сих пор эти магнитики валяются у нас в гараже, рядом со старым холодильником). Иногда стишки бывали смешными, иногда жалостливыми, иногда абсурдными («Кто сунул нож в кровать, мужик?» до сих пор остается одним из моих любимых), но, наверное, самые лучше вот эти:
Хуан учит меня делать сладкие итальянские колбаски. Обучение проходит в крошечной, по размеру не больше кладовки, комнатке за кухней — это владения Хуана. Главный предмет здесь — большая мясорубка из нержавеющей стали высотой примерно в полтора метра. Мясо закладывается в большой воронкообразный резервуар наверху мясорубки, а оттуда поступает в похожую на слив раковины горизонтальную трубу, внутри которой крутится перемалывающий механизм. На его открытый конец Хуан навинчивает металлический кружок с дырками, вроде насадки на душе. Мы с ним стоим, наклонившись над большим ведром, и наши руки по локоть в мясе. В мясе и льде. Мясо, нарубленное большими, приблизительно восемь на двенадцать сантиметров, кусками, мы высыпаем в ведро из больших пластиковых мешков с надписью «Свиные обрезки», а лед добываем из аппарата в углу кухни. Зачем в фарше нужен лед, я не знаю, но Хуан велит все тщательно перемешивать.
У меня отвратительное кровообращение. Это одна из тех мелких проблем со здоровьем, которые преследуют меня всю жизнь. Еще в школе мы своей компанией любили выбираться в местечко, которое называлось Голубая Яма. Кажется, оно находилось на частной земле, но владелец разбил там чахлый парк, поставил деревянные сортиры, а над рекой соорудил веревочные качели. Вода там была не особенно голубой — скорее, зеленой, что привычнее для Техаса, но зато всегда холодной. Наверное, на дне били какие-то ключи. Помню, как однажды мой друг Пол предложил отправиться туда немного раньше обычного, в марте. Март в Техасе — прелестный месяц, думаю, самый лучший: солнечные дни, прохладные вечера, голубые люпины. А, скажите, много ли еще найдется мест на Земле, которые могут похвастаться тем, что март у них — самое приятное время года? Но, как бы там ни было, купаться в марте еще рановато. Разумеется, не желая сплоховать друг перед другом, мы все храбро попрыгали в ледяную воду: визжали, ругались, брызгались, а когда я вылезла на берег, то оказалось… совершенно синей. Не бледной, не голубоватой, а именно синей. Как сказал тогда Пол, «вроде злодея из комикса».
Смесь мяса со льдом в десять раз холоднее, чем вода в Голубой Яме. Научных доказательств у меня нет и термометра тоже, но я сужу по цвету своих рук.
— И как ты только это терпишь? — спрашиваю я у Хуана.
Он лишь пожимает плечами.
— Холодновато, да? Сунь руки под струю теплой воды.
Хорошая мысль.
Вот только… Господи, какая боль! Черт! Кажется, руки сейчас отвалятся. Зато через минуту они опять могут работать. Я натягиваю перчатки и возвращаюсь к ведру. Хуан уже перемалывает мясо. Это самая простая часть работы. Он просто нажимает на большую кнопку, включает мясорубку, и мясо начинает проворачиваться через механизм и толстыми розовыми червяками вываливаться в подставленный пластиковый таз. Я стою над воронкой и подталкиваю мясо сверху, очень осторожно, потому что у меня, как выяснилось, имеется небольшая фобия относительно всяких мельниц, дробилок и тому подобного: я чрезвычайно живо представляю себе, что будет с моими пальцами, если они туда попадут.
Но, как бы робко я ни действовала, в конце концов все мясо перемолото. Когда из дырок перестают выползать розовые червяки, Хуан опять нажимает на кнопку и останавливает мясорубку, потом подхватывает таз с фаршем — килограммов тридцать, не меньше, — и снова вываливает его в воронку мясорубки. Я добавляю туда же несколько пригоршней льда и старательно перемешиваю, а Хуан тем временем меняет насадку на новую — с дырочками в два раза меньше, и опять нажимает на кнопку. Потом вся эта история повторяется в третий раз, с еще более мелкой насадкой. В четвертый раз я добавляю к мясу специи, подобранные Хуаном: высыпаю содержимое большой банки, доверху наполненной смесью шалфея, чеснока, соли, лукового порошка, базилика, петрушки, семян фенхеля и белого перца. Я снова по локоть погружаю руки в фарш, теперь напоминающий жидкое пюре, и мешаю, мешаю. Хуан уже заменил диск с дырками на конусообразную, сужающуюся к концу насадку. Он усаживается на табуретку так, что таз оказывается между его широко расставленными ногами, а насадка нацелена прямо в грудь.
Из пластикового контейнера с мутной водой Хуан достает колбасную оболочку, сделанную из тщательно очищенных свиных кишок, и легко дует на ее кончик: так в супермаркете мы дуем на край пластикового пакета, чтобы открыть его. Эту тонкую, полупрозрачную оболочку изготавливают из средней части кишечника, а ту, что предназначается для крупных колбас, вроде салями, — из нижней, более толстой части, так называемой синюги. Раскрыв оболочку, Хуан одним быстрым движением вперед-назад пристраивает ее на конус мясорубки, натягивая до самого основания. На мой взгляд, жест выглядит весьма неприлично.