Ринальдо Ринальдини, атаман разбойников - Вульпиус Христиан Август. Страница 43

— Твой могущественный покровитель, твой друг, старец из Фронтейи, тоже разделяет наше желание. А он и есть хозяин. Он — корсиканец. И твоя Олимпия тоже корсиканка.

— В Неаполе ты была генуэзкой. — Ринальдо усмехнулся.

— Времена меняются. Теперь я обрела истинное лицо, я — твоя нежная подруга и корсиканка. Я почитаю тебя как освободителя моего народа и как единственного истинного владетеля моего сердца… Я иду, чтобы заняться нашим небольшим хозяйством. Мы ни в чем не должны терпеть нужду.

— Вот до чего я в конце концов дожил, — говорил сам с собой Ринальдо, когда остался один, — узнал теперь, что я, при всей моей предполагаемой самостоятельности, всего-навсего безвольное орудие истинных или воображаемых планов хитроумных людей. Но терпение, они тоже узнают, что я есть на самом деле. И все же что хочу я предпринять? Не достаточно ли почетна моя роль? Моя гибель неминуема. Так не лучше ли мне найти свою смерть с оружием в руках, чем на эшафоте?

Появление Олимпии прервало его монолог. Она внесла соблазнительный завтрак. А уходя, засмеялась и сказала:

— Приятного тебе аппетита.

Ринальдо поднялся со своего ложа, оделся и действительно угостился на славу. Олимпия скоро вернулась и составила ему компанию. Говорила она только о делах домашних, да так подробно, что Ринальдо подивился ее познаниям, каких никогда и не подозревал у нее. После завтрака он удержал Олимпию и спросил:

— Так что же, благородная корсиканка не будет никем иным, как только кухаркой Ринальдини?

— Она, конечно же, нечто большее. И мечтает быть для освободителя своей родины всем, подразумевая тем самым и кухарку. Мне в занятиях домашними делами примером служат княгини, и я не стыжусь никакой работы, какую выполняю из благороднейших побуждений. Когда имя Ринальдини будет блистать на мраморе, я рядом напишу углем имя его кухарки и присовокуплю: эта кухарка поддерживала кушаньями героя, дабы мог он стать ее отечеству тем, кем он и правда стал. Конечно, твое имя будет крепче держаться на колонне Славы, чем мое, но я смогу его обновлять, как только дождь его смоет. Если же мои слезы когда-нибудь упадут на холм, прикрывающий твой пепел, так я буду просить небо: дай тому, о ком я плачу, не только мои слезы, дай ему всю меня, как я сама отдаюсь ему…

— Олимпия! Эти грезы…

— Не отвечай! То, о чем я говорю, не требует ответа, это надо прочувствовать…

— Мечты не оставляют чувств, — сказал Ринальдо.

— Воспоминания…

— Даже по ту сторону могильного холма?

— Надеюсь.

— А ты наверняка знаешь, что мой могильный холм поднимется в долинах Корсики?

— Где бы он ни был, только пусть уж когда-нибудь, в далеком будущем, окажется рядом с моим, ведь я не уйду от тебя, пока это угодно судьбе. Мое бытие приковано к твоему, я могу умереть, но уйти от тебя, тебя оставить, я не вольна.

— Ты говорила, что Роза у старца из Фронтейи?

— Она в безопасности, вне всяких сомнений, и в твоем сердце тоже, это я знаю. Оттуда я не в силах ее изгнать. Я прошу и там только второго места, места после нее. Она не корсиканка, а мое сердце окутано любовью к отечеству. Хочешь снять с него покрывало? Я не стану противиться. Ищи и обретешь его, мое сердце, какое оно есть в действительности.

Олимпия положила голову ему на грудь, обняла обеими руками, и крупные слезы покатились из ее глаз. Ни слова не было сказано. Она крепко прижала его к себе и быстро ушла.

— Да, вот так оно всегда! — пробормотал Ринальдо. — Ты будешь игрушкой старых фокусников и хитрых женщин. Так все и задумано. Посмотрим, Ринальдо, сможешь ли ты противостоять им.

Он вышел из дома и оглядел дикую местность вокруг своего прибежища. Олимпия была занята на кухне. Ринальдо нашел гитару, сел у дверей скита, заиграл и запел.

— Ринальдо! — воскликнула Олимпия, которая подошла к нему и положила руку ему на плечо. — Ринальдо! Никогда не пой больше такие песни, или я погибну. Жестокосердый! Зачем это самоистязание?

— Это мое покаяние, — ответил Ринальдо.

— Нет, оно — твоя гибель! — продолжала Олимпия. — Оно лишает тебя мужества и сил и делает тебя нерешительным. В опасности тебя покинет мужество, и твои муки победят тебя еще прежде, чем твои враги. С подобными чувствами ты не можешь возглавить корсиканцев, и так, сам себя истерзав, ты никогда не сможешь стать героем в борьбе с врагом.

— Я хочу только честной смерти! — вздохнул Ринальдо.

— Несчастная родина! — простонала Олимпия и ушла.

Ринальдо долго сидел задумавшись, потом встал, взял гитару и поднялся на одну из гор. Там атаман лег под очень старой сосной, огляделся окрест и увидел какого-то человека, который пересек долину и приближался к скиту. Он вошел в дом, тут же в дверях показалась Олимпия и позвала Ринальдо. Ринальдо спустился с горы и нашел в доме посланца с письмом.

Ринальдо хотел поговорить с посланцем, но тот уже ушел. Вскоре Олимпия пригласила Ринальдо к обеду. Еда была скромной, но аппетитной, и бокалы наполнялись прекрасным вином.

Три дня промелькнули в одиночестве. Олимпия писала письма и сама получила несколько через посланцев.

На четвертый день, под вечер, Ринальдо и Олимпия сидели рядом у дверей дома, молча, как раздосадованные супруги, и тут в долине появился человек. Он приветствовал Олимпию и Ринальдо:

— Мир вам желает старец из Фронтейи, я его ученик.

Красивый был паренек, что сказал это и передал Олимпии письмо. Пока она читала, Ринальдо спросил:

— Как чувствует себя твой учитель?

— Он, как всегда, здоров и озабочен счастьем своих друзей, — ответил юный посланец.

Олимпия прочла письмо, а ученик старца из Фронтейи пожаловался на великую жажду, голод и усталость. Олимпия тотчас принесла еду и напитки, а потом показала гостю место, где он может переночевать.

Ринальдо еще сидел перед дверью, обозревая небосвод, когда к нему опять вышла Олимпия.

— Только что я получила известие, что друзья с Корсики прибыли к старцу из Фронтейи. Они горят желанием познакомиться с тобой, и через день-другой прибудут к нам. Я говорю это тебе с особой радостью, ведь среди этих друзей и мой брат. Через три недели нас будут ждать четыре готовых к отплытию фрегата. Все идет на лад, и только храбрый Ринальдо сохраняет сдержанность. Роза во Фронтейе. Написать, что ты хочешь ее здесь видеть?

— А ты хочешь?

— Я напишу. Быть может… ее присутствие воодушевит тебя больше, чем мое. От этого была бы польза для нас всех. Если твое настроение поднимется, так в тебе опять проснется боевой дух, который подавлен скверным настроением. Да, присутствие Розы разбудит твой боевой дух. Она останется с тобой, а я уйду во Фронтейю.

— Это почему же?

— Ты же не хочешь потребовать от меня, чтобы я оставалась здесь, когда с тобой будет Роза? Нет, Ринальдо, мое сердце не столь бесчувственно, чтобы выдержать, не испытывая ревности, присутствие счастливой соперницы. Я уйду и тем сохраню твою дружбу, а любовь свою я попытаюсь побороть.

Ринальдо молчал. Олимпия зажгла свет, пожелала ему доброй ночи и ушла.

Ринальдо зашагал перед домом туда-сюда, потом вошел в комнату, опять вышел на улицу и здесь, грезя наяву, дождался полуночи. Внезапно он вскочил, взял фонарь и поспешил в комнату Олимпии. Тихо войдя, он увидел ее в объятиях юного посланца из Фронтейи. Ринальдо вышел так же бесшумно, как вошел…

Наступил день. Блаженствующие любовники еще не проснулись. Ринальдини нацепил на плечо карабин и покинул скит.

— Прощайте! — пробормотал атаман и быстро удалился.

К обеду он добрался до какой-то деревни, отдохнул здесь немного и пошел дальше. Скоро стали удлиняться тени, зашло солнце. Ринальдо ускорил шаги, чтобы дойти до расположенного впереди замка. Он постучал, и его впустили.