Алмаз, погубивший Наполеона - Баумголд Джулия. Страница 29

У регента была привычка смеяться, когда случался скандал. В его время стали важны пустяки, а важные вещи, такие как война, или голод, или супружеская верность, стали пустяками. Поскольку сам он был нечестивцем и приурочивал свои оргии к самым священным дням года, он уважал нечестивость в других. Это не помешало ему посадить Вольтера в Бастилию за какие-то нечестивые стишки. Вольтер заявил, что не писал их; другие говорили, что, конечно же, это он автор.

Когда Вольтер вышел на свободу, его пьеса «Эдип», написанная им в девятнадцать лет, была поставлена с участием самого Вольтера в качестве одного из актеров. Чтобы показать, что он выше всего этого, регент, которого памфлеты того времени обвиняли в кровосмешении, побывал на представлении.

— Твоя душа познает ужас твоих грехов, — произнося эти слова, Вольтер, игравший корифея, глядел прямо на регента и сидевшую рядом с ним дочь.

Герцогиня де Берри была любимым ребенком регента с той поры, когда в семилетнем возрасте она заболела оспой, и он спас ее. Унаследовав от Мадам недоверие к врачам, он отослал их всех прочь и сам ухаживал за дочерью. Когда же она выздоровела, ему стало казаться, что это он создал ее. Он разрешал ей все, она могла явиться в театр и принять венецианского посланника, сидя на сцене, и постоянно бывала везде, где ей заблагорассудится. Как писал Дюкло, регентство было временем, когда можно было применить свои права к своим прихотям.

Людовик Четырнадцатый заставил молодую герцогиню, когда она была в положении, пуститься в путешествие. Она отправилась в лодке, чтобы избежать плохих дорог, но лодка перевернулась, и она потеряла ребенка через несколько дней после его рождения. Потом она потеряла еще одного, после чего, подобно регенту, стала жить, стараясь восполнить потери.

Шесть ночей в неделю герцогиня ела с восьми вечера до трех утра, играла в карты и кутила на маленьких ужинах. Она была его Венерой в ту ночь, когда они представляли «Суд Париса», Юноной была одна его любовница, а Минервой — другая, и все были раздеты, и герцогиня украсила «Регентом» свои волосы. У нее было восемьсот человек прислуги, и, как известно, именно она задала такой обед — тридцать одно первое блюдо, сто тридцать десертных, двести лакеев, подававших еду, и сто тридцать два, наливавших вина. Регент видел ее почти каждый день и никогда не порицал, ибо она была частью безудержной роскоши, культивируемой в то время.

Когда представление «Эдипа» завершилось, регент велел позвать Вольтера в свою ложу. Регент поздравил драматурга и, будучи, как всегда, либерален с писателями и художниками, назначил ему пенсион. Ему нравилось, как выглядит молодой человек. У того был один из мощных, специфически французских носов, украшенных не одной горбинкой, и большой, выдающийся вперед лоб гения (я знаю — такой же у императора), благородный и обширный, словно мозг всей своей мощью пытался пробить лобную кость. Все это завершалось долиной подбородка с глубокой расщелиной.

Граф де Носе, главарь распутников, сначала привез Вольтера, только что выпущенного из Бастилии, в Пале-Рояль, чтобы представить его регенту. Пока гость ожидал в прихожей, разразилась сильнейшая гроза.

— Вряд ли там, наверху, дела шли бы хуже, будь у них правящий регент, — сказал Вольтер.

Носе передал эти слова регенту, который за остроумие готов был простить все и, вероятно, поступал бы так же, живи он и не в век остроумия. Регент хорошо посмеялся и выплатил Вольтеру некую сумму.

— Я приношу вашему королевскому величеству теплую благодарность за ваш стол, — сказал Вольтер, — но позвольте мне больше не быть благодарным за вашу квартиру!

Регент видел «Генриаду» Вольтера, в которой говорилось о влюбленностях и победах протестанта Генриха Четвертого, единственного героя регента, сказавшего «Париж стоит обедни», издавшего Нантский эдикт и любившего многих женщин. Регента восхитила дерзость и этой пьесы тоже.

Маленький король упал с кровати в августе 1717 года. Камердинер увидел, как он падает, и бросился на пол, чтобы король упал на него. Но семилетний Людовик вместо этого залез под кровать и отказался разговаривать. Он проделал это, чтобы напугать своих слуг. Он чувствовал, что за ним слишком внимательно надзирают, его гувернер, герцог де Виллеруа, всегда запирал его еду и одежду и никогда не позволял быть одному, даже с регентом, приходившимся ему двоюродным дядей.

Вскоре после этого случая регент решил показать бриллиант мальчику-королю. Регент шел через длинный зал, который слуги прибирали после кровавой бойни. Прославленные зеркала, в которых некогда любовался на себя двор, были замараны кровью и перьями с прилипшими к ним в виде отвратительной кашицы разбитыми клювами и коготками. Маленькие птички, мертвые или смертельно раненные, валялись под ногами, так что регенту приходилось ступать осторожно, чтобы не раздавить тельца на коврах, изготовленных на мануфактуре Савонри. Соколов и ястребов, снова надев на них колпачки, уже унесли. Пажи выносили подносы и мешки с воробьями, сломанные шейки свисали с подносов, разорванные тельца застыли, коготки замерли в смертельном приветствии. Некоторые птахи еще едва заметно дышали.

Мягкие туфли регента наступили на птицу. Он отпрянул и вытер подошву тонким батистовым платком, обшитым испанским кружевом, после чего бросил платок на пол.

Герцогиня де ла Ферте, крестная мальчика, затеяла эту забаву, чтобы укрепить ребенка и научить его королевской жестокости. Короля привели и поставили в самом конце залы с зеркалами, наполненной тысячью охваченных страхом воробьев, на которых напустили соколов.

Маленький король, который вообще редко говорил, в первый раз увидев это зрелище, сказал:

— Им негде спастись.

По обеим сторонам короля, положив руки ему на плечи, стояли престарелый герцог де Виллеруа и герцогиня де ла Ферте, а соколы рвали на части воробьев. Мягкосердечная сестра герцогини, мадам де Вентадур, ушла, извинившись. Мальчик порывался уйти из залы вслед за ней, но герцог крепко сжимал его плечо.

Во второй раз мальчик ничего не сказал.

Мальчик-король любил доить карликовую корову, готовить суп, шоколад и марципан в Ля Мюэтт. Через несколько лет он ненадолго увлекся картами, а потом стрельбой. У него была белая лань, которую он кормил с руки. Однажды он без какой-либо причины выстрелил в нее и ранил. Однако она подползла к нему и попыталась лизнуть руку. Тогда маленький король — вскоре его будут называть Людовик Любимый — велел отвести от него лань и снова выстрелил.

Регент мог бы узнать себя в этом мальчике. Скучать или притворяться, что скучаешь, — это способ защититься от разочарования. Король молчал потому, что предпочитал не разговаривать. Он был зачат в год голода, 1709-й. Его матерью была эксцентричная Мария-Аделаида, ходившая на руках, пока грумы держали ее за лодыжки, а она хохотала при лунном свете. Его отец тоже любил игры, он играл в волан, даже когда пал Лилль. Король был больше чем сирота: его отец, мать, старший брат — все умерли от кори, когда ему было два года. Двор в Версале и придворные исчезли, Марли был закрыт, карточные столы заброшены, знать рассеялась или ускользнула в Париж. Маленький король совсем недавно переехал обратно в Версаль.

Месяцем раньше мальчик отменил эдикт своего прапрадеда, по которому побочные дети Людовика Четырнадцатого стали принцами крови и получили власть наряду с регентом. Он велел арестовать герцога и герцогиню дю Мэн, которые строили заговор против регента. Он учился.

В день мертвых птиц регент положил бриллиант в карман. Теперь он достал его.

— Для вашей короны, мой господин, Ludovicus Quintus Decimus, rex Franciae at Navarrae, [47] — сказал регент в своей насмешливой манере.

Мальчик взял бриллиант с его ладони и повертел в руке.

— Oncle, [48] вы откроете мне тайну человека в маске? — Он говорил это всякий раз, когда видел регента. [49]