Игра кавалеров - Даннет Дороти. Страница 37

Герольд с ловкостью кошки восстановил равновесие, табарда его вымокла в крови кабана. Гибкий, напряженно-внимательный, он стоял перед истекающим кровью животным, сжимая окрашенное алым копье. Кабан, собрав последние силы, бросился в атаку, и Лаймонд обеими руками вонзил копье прямо ему в загривок. Зверь пронзительно заревел, его короткие ноги задрожали. Минуту спустя он бесформенной массой, как мешок с влажным торфом, повалился на бок, и клыки воткнулись во взрытую землю.

Над его тушей, когда улеглась пыль, покачивающийся, истекающий кровью Робин Стюарт взглянул в лицо своему демону. Уже посыпались на арену цветы, прилипая к промокшей табарде. Лаймонд поймал один цветок и медленно прошел с ним мимо мертвого зверя. Сломанный меч оказался у ног Фрэнсиса Кроуфорда, и он поднял его, насадил стебель на расщепленное острие и, подойдя к Стюарту, протянул ему лежащий на обеих ладонях клинок.

Стюарт в перепачканной кровью, разорванной одежде, с волосами, прилипшими к щекам, с искусанными в кровь губами, воспаленными глазами и раскалывающейся головой пристально посмотрел на этот изящный жест, на это холодное великолепие, на этого человека, который походя украл его успех, и, схватив меч за рукоять, направил его прямо в лицо Тади Боя.

Лаймонд еще не устал, к тому же отдавал себе отчет в том, что делает. Он шел к Робину Стюарту с миром, а тот не понял его.

Лаймонд увернулся, плавным тренированным движением поднял ногу, и выпад Стюарта закончился плачевно: лучник упал на землю, перевернулся и остался лежать, оглушенный и истекающий кровью.

На взгляд случайного наблюдателя произошло только то, что Стюарт упал. Уже подбегали смотрители и с ними два или три лучника, на попечении которых он номинально находился. Приветственные крики постепенно замирали, продолжая звучать только там, где сидели горожане: неумеренность в чем бы то ни было — признак дурного воспитания, а кроме того, происшедшее давало пищу для пересудов. На герольда королевы-матери, который легким шагом шел по траве за шарфиком ее величества, делали ставки, как на борзую, и он, по-видимому, знал об этом. Все надежды Лаймонда на то, что вторичное его пребывание во Франции останется незамеченным, потерпели крах. Он показал себя столь же блестяще, как и в первый раз.

Когда Стюарт смог идти, лучника по его просьбе подвели к королю. Арену заняли два акробата и козел. С высоты королевского места можно было видеть то, что происходило на подъемном мосту: солнце освещало головы восхищенных зрителей, скопившихся вокруг героя дня, волосы которого сверкали золотом.

Король благосклонно согласился выслушать узника: пусть он мерзок, пусть преступен, но сражался хорошо. Королева, герцогиня, видам и окружающие их придворные присутствовали при разговоре, только лорд д'Обиньи в последний момент встал и ушел.

Робин Стюарт повысил голос, стремясь привлечь внимание короля и сидевшего сзади О'Лайам-Роу.

— О человеке, называющем себя Кроуфордом из Лаймонда, — с натугой выкрикнул Стюарт, и кровь потекла по его израненному лицу, когда задвигались мускулы, — я могу сообщить нечто такое, что следует знать всему двору. Принц Барроу будет моим свидетелем.

Их внимание он и в самом деле привлек, ибо разговоры на время прекратились и наступила тишина. Коннетабль решительно возвысил голос:

— Вы слишком много позволяете себе, сударь. Этот дворянин — герольд ее величества шотландской вдовствующей королевы. Вас не касается его персона.

— Не касается? Не касается?! Тогда это касается вас, монсеньор, касается короля и всех тех, кому не по нраву, когда их дурачат. Посмотрим, любимчик ли он семейства де Гизов или ряженый скоморох с языком, что у зазывалы. Спросите О'Лайам-Роу. Послушайте, что скажет принц Барроу! — завопил Робин Стюарт, окончательно выйдя из себя. — Слушайте, слушайте!

Рядом с ним непостижимым образом, словно китайский болванчик из коробки, возникло доброе овальное лицо О'Лайам-Роу. Взглянув на арену, принц заявил:

— Боженька ж ты мой! Что же мне говорить-то? Единственный, о ком я хоть что-то знал, был Тади Бой Баллах, которому грозит петля за убийство кучи народу, а второй наш обвиняемый оказался чистым-чистым, как свежевыпавший снег. Лаймонд? Я познакомился с ним в Лондоне. Больше об этом парне мне ничего не известно.

Так одно дуновение, долетевшее из Ирландии, разрушило все надежды Стюарта отомстить. Мгновение он невидящим взором смотрел в пылающее, исполненное решимости лицо О'Лайам-Роу и уже был готов выдать Лаймонда, невзирая на то, что слова его будут встречены насмешкой и недоверием и О'Лайам-Роу в конце концов опровергнет их. Тяжело дыша, лучник с трудом преодолевал себя: звучали слова перевода, и он сознавал, что внимание публики ослабевает. Король, чей взгляд нетерпеливо устремился на арену, к козлу, спросил:

— Eh bien, monsieur? [24]

Стюарт открыл рот, но коннетабль коротко бросил:

— Бог мой, да уведите же его! Он теряет рассудок. Кто в здравом уме поднял бы меч на человека, только что спасшего ему жизнь?

Король спросил:

— Он поступил так?

В тот же момент Стюарт воскликнул:

— Я смог бы справиться со зверем сам! Черт бы меня побрал, очень мне нужен был этот расфуфыренный фигляр!

Лоб короля разгладился.

— Он украл у тебя внимание публики, не так ли? И получил по заслугам, понимаю. Вниз!

Стюарт кричал, когда его уводили. Он позволил привезти себя во Францию по двум причинам: чтобы привлечь к ответу лорда д'Обиньи и разоблачить Лаймонда как Тади Боя. Благодаря королю лорд д'Обиньи все еще оставался на свободе. А вследствие этого Робин Стюарт лишился единственного верного свидетеля против Лаймонда.

О'Лайам-Роу хотел разоблачить и унизить Лаймонда, но принцу не хватило характера, чтобы заставить его страдать за чужие грехи. А Робину Стюарту хватило бы. До того как его колесуют, остается около недели. И перед смертью или даже после нее Робин Стюарт добьется, чтобы Тади Бой Баллах тоже пострадал.

Позже, в этот же день, легкокрылая молва принесла Лаймонду эти вести, но улетела от него ни с чем. Окончательный приговор Робину Стюарту не был для него тайной. Он означал, что происшествие у Тур-де-Миним и инсценированные кражи все еще связывали с именем Тади Боя Баллаха, существовали и доказательства, которые вряд ли можно было легко опровергнуть. Но если это и тревожило его, собеседники герольда в тот день ничего не заметили. На квартире, которую Лаймонд делил с двумя другими шотландцами, он радушно принимал посетителей, непринужденно расточая свое обаяние.

Больше ничего и не оставалось делать. Бросив столь небрежно жемчужину под копыта взбешенной свиньи, вдовствующая королева не только подвергла его опасности. Больше она не давала ему никаких поручений — он был свободен и, так как лишился запачканной табарды, был одет в свое обычное платье — но королева так успешно выставила своего герольда напоказ, что до наступления темноты он не мог встретиться ни с Абернаси, которого не видел с момента своего возвращения, ни с О'Лайам-Роу, которого в последний раз видел в Дьепе.

Черный Анжер, откуда когда-то управляли всей Англией, был переполнен французским двором и сопровождающими его: шотландцами, ирландцами, итальянцами, различными послами, чиновниками, курьерами, егерями, возничими и прочим штатом; священниками и врачами, юристами, лучниками и алебардщиками, музыкантами, пажами, конюхами, слугами, цирюльниками, церемониймейстерами, секретарями, сокольничими, артистами, проститутками и герольдами. В этом скоплении народа совершенно пропадали анжуйцы, которые тем не менее пытались извлечь всю возможную выгоду из ситуации, прежде чем истощатся запасы провианта и двор перейдет от этого пастбища к следующему.

Ночь была темная, узкие улочки, хоть и запруженные народом, освещались скупо, так что осторожный человек, избегая одетых в ливреи факелоносцев, имел возможность проскользнуть незамеченным. Лаймонд без каких-либо происшествий добрался до небольшого домика, снятого принцем Барроу, нашел черный ход и ставень, оказавшийся открытым, и пошел на звук голоса О'Лайам-Роу, обсуждавшего по-гэльски повадки слонов с кем-то еще — несомненно с Абернаси. Лаймонд без стука открыл дверь и вошел. О'Лайам-Роу, который всего лишь убивал время пустой болтовней, резко оборвал фразу, а темное, морщинистое лицо Арчи Абернаси, пришедшего сюда инкогнито — без тюрбана и восточных шелков, — расплылось в улыбке.