Прекрасные господа из Буа-Доре - Санд Жорж. Страница 60

— Нет, нет, сын мой, я нисколько ей не верю! — вскричал маркиз. — Адамас!..

Но Адамаса рядом уже не было: он побежал за Беллиндой; он нагнал ее на лестнице и хотел привести силой, но за свои труды получил сильную оплеуху и вынужден был выпустить добычу.

Маркиз тоже выскочил на лестницу, услышав шум стычки. Оплеуха была крепкой; несчастный Адамас, совершенно оглушенный, держался за щеку.

— Так эта шельма выпустила когти? — сказал он. — Я чувствую на своем лице… Ах, нет, сударь! — внезапно обрадовавшись, воскликнул он. — Это вовсе не кровь! Смотрите! Это прекрасные румяна из ваших флаконов! Это вещественное доказательство! О, ну конечно! Вот и дело выяснилось. Надеюсь, теперь вы больше не сомневаетесь в кознях этой рыжей девицы!

— Господин граф, — обратился к своему ребенку маркиз, храня восхитительную серьезность, — признаюсь, что два раза усомнился в ваших словах. Если бы я не был вашим лучшим другом, вы могли бы потребовать у меня объяснения; но я надеюсь, что вы соблаговолите принять извинения вашего отца.

Марио бросился ему на шею, а Беллинда в тот же вечер получила свое жалованье и без объяснений была уволена; она покинула оазис Брианта и рассталась со своим пастушеским именем, чтобы вернуться к реальной жизни под своим настоящим именем Гийет Карка; как мы увидим из дальнейшего, впоследствии она приняла имя более звучное и более мифологическое.

В то время как эти трагические события стирались из памяти наших героев, господин Пулен не умерял своего рвения.

Было 18 или 19 декабря, и аббат, с замерзшим носом и ногами, но с головой, пылающей в надежде на успех, которого он долго добивался, прибыл в Сент-Аман — расположенный в прохладной долине между двух рек красивый город в Берри, над которым возвышался огромный чудесный замок Монрон, резиденция принца де Конде.

Аббат сошел с коня в монастыре капуцинов, чей просторный огороженный двор в форме креста укрывался под защитой замка принца. Он уклонился от встречи с приором, остерегаясь его любезности и посредничества: он хотел сам проделать всю работу и в одиночестве пройти свой путь.

Он ограничился тем, что позволил одному из монахов, своему родственнику, угостить его скудной пищей, отряхнулся от покрывавшего его инея и появился у одного из входов в замок, предъявив надлежащим образом оформленный пропуск.

«Благодаря трудам Сюлли и особенно украшениям господина Принца», купившего эту резиденцию у опального министра, «замок Монрон, игравший впоследствии такую важную роль в событиях Фронды, стал местом наслаждений и в то же время — неприступной крепостью. Его стены тянулись более чем на лье в окружности: они заключали в себе многочисленные постройки, просторный и великолепный замок в три этажа, большую башню или донжон в сто двадцать футов высотой, с бойницами в стенах и площадкой наверху, на которой можно было видеть статую Меркурия» [50].

«Что же касается укреплений, расположенных этажами, как бы амфитеатром, — их было такое множество, что человек, долгое время рассматривавший и изучавший их, едва мог в них разобраться» [51].

В этом каменном лабиринте, в окруженном многозначительной таинственностью логове знатного вассала, жил Анри де Бурбон, второй по счету из носивших это имя, принц де Конде; отбыв трехлетнее заключение за мятеж против престола, он примирился с двором и вернулся наместником в Берри.

К этой должности он присовокупил исполнение обязанностей генерал-лейтенанта, бальи провинции и капитана главной башни Буржа: это означало, что он обладал политической, гражданской и военной властью во всей центральной части Франции, поскольку имел те же права и обязанности в провинции Бурбонне.

Прибавьте к этой власти огромное богатство, увеличившееся на те суммы, в которые обходился каждый мятеж Конде короне, то есть Франции, под видом возмещения убытков; благодаря почти насильственной покупке земель и роскошных замков, которыми Сюлли владел в Берри, и которые с большим убытком пришлось уступить господину Принцу из-за трудных времен и несчастий страны; благодаря секуляризации, иными словами — упразднению к выгоде принца наиболее богатых аббатств провинции (среди прочих — в Деоле); благодаря подаркам, предписанным обычаем, лестью или трусостью крупной буржуазии городов; тяжелые золотые и серебряные чаши, наполненные звонкой золотой и серебряной монетой при помощи беррийских барашков; «лазурными каретами», резными и украшенными серебряными сатирами; запряженными шестеркой прекрасных лошадей в сбруе из юфти, отделанной серебром; налоги, вымогательство и всевозможные притеснения простолюдинов: деньги под всеми именами, во всех видах были единственной движущей силой, единственной целью, единственной властью, единственной радостью и единственной склонностью Анри, внука великого Конде времен Реформации и отца великого Конде времен Фронды.

Два великих Конде, очень властолюбивых и тяжко виновных перед Францией, — это известно! — но и способных оказать ей важные услуги в борьбе с чужеземцами, если собственные их интересы не противоречили этому. Увы! Это ужасный XVII век. Но они все же обладали храбростью, величием, доблестью; а тот, который играет роль в нашем повествовании, был лишь скупым, хитрым и осторожным; о нем говорили и худшее.

Его рождение было трагическим, юность — несчастливой.

Он увидел свет в темнице, ему дала жизнь вдова, обвиненная в отравлении своего мужа [52]. Сам очень молодым женившись на Шарлотте де Монморанси, дочери коннетабля, он приобрел в качестве соперника слишком рьяного и давнишнего поклонника женщин Генриха IV. Юная принцесса была кокетлива. Принц увез свою жену. Короля обвинили в том, что он хотел объявить войну Бельгии за то, что она предоставила ему убежище. Это было и правдой, и ложью: король был безумно влюблен; но Конде, изображая ревность, на какую был не способен, воспользовался королевской страстью для удовлетворения своего честолюбия и вынуждал короля строго наказать мятежника.

Несчастливый в семейной жизни, в войне и политике, принц во всех горестях утешался любовью к богатству, и, когда настало страшное время правления Ришелье, он жил спокойно, изобильно и бесславно в своем добром городе Бурже и в своем прекрасном замке Сент-Аман-Монрон.

Но в то время, когда наш аббат Пулен, после шести недель хлопот и интриг, добился того, чтобы предстать перед ним, принц еще не отказался от политического честолюбия. Он еще должен был сыграть свою роль ястреба в агонии кальвинистской партии и королевской власти, надеясь возвыситься на руинах одной и другой.

Аббат считал, что прекрасно знает, с каким человеком имеет дело. Он судил о нем по той репутации доброго принца, какую тот создал себе в Бурже: простой, свободный, без спеси говорящий с любым человеком, играющий с городскими детьми и охотно плутующий, очень любящий подарки; сплетник, очень прижимистый, довольно своенравный и исключительно набожный.

Принц действительно обладал всеми этими качествами; но он обладал ими в гораздо большей степени, чем было известно. История утверждает, что он слишком любил общество детей и подростков. Он плутовал из корыстолюбия, а не просто забавы ради; он не поступал подобно Генриху IV, возвращавшему деньги. Он страстно любил подарки; он сплетничал из зависти и злобы; он был исступленно скуп, своенравен до суеверия, набожен до атеизма.

Лене в своем панегирике очень простодушно или, скорее, очень зло сказал о нем:

«Он понимает религию и умеет извлечь из нее выгоду, он как никто проникает в тайники человеческого сердца и в один миг решает, из каких побуждений действуют в каждом случае. Он умеет, не выдавая себя, уберечься от хитростей других людей. Он любит извлекать выгоду. Он мало начинал дел, не заканчивавшихся успехом, выжидая, если нельзя было довести их до конца другим образом. Он умел избегать обстоятельств, в каких мог бы потерять то, что ему причиталось, и пользоваться теми, какие могли бы ему что-то принести… Наконец, — забавно заключает славный Лене, — он показался мне великим и очень необычным человеком».