Королева нефритов - Мюррей Икста Майя. Страница 49

А потом я услышала, как что-то льется, и почувствовала, что мое плечо стало мокрым.

— Дождь пошел? — спросил шедший сзади Эрик.

— Что это такое? — спросила я.

Иоланда расхохоталась.

— Сделаем вид, будто ничего не случилось, — предложил Мануэль.

И только тогда, когда меня осенила блестящая идея посмотреть вверх, я поняла: обезьяны писают на меня и весьма антропоморфно смеются.

Тем не менее в лесу нас поджидали и некоторые удовольствия.

В густой листве высоких деревьев прятались цветущие лианы, орхидеи были гибкими, свежими и яркими, как молодые девушки. Временами мерное жужжание насекомых и визг обезьян нарушал оглушительный крик птиц. Это были красно-зеленые создания с большими ярко-желтыми клювами. Шумели невидимые речушки, чавкали по грязи наши ботинки, свистел мачете — Иоланда прокладывала изумрудно-зеленую тропу.

По сравнению с городом здесь она казалась сильнее, даже стала будто выше ростом. Своим оружием она размахивала так быстро, что казалось, будто нож сделан из ртути, а не из стали, дыхание было ровным и спокойным. Пройденный ею путь отмечали срезанные алые цветы, и этот проложенный лезвием сияющий коридор в конце концов должен был привести нас к прославленной реке Саклук.

Через час ходьбы я уже потеряла представление о том, откуда мы только что пришли и где находимся.

— Что, осталось уже немного? — спросила я. — Я что-то не ориентируюсь. Мы уже почти пришли?

— Нет, мы еще не пришли, — услышала я голос Иоланды. — До Саклука по меньшей мере десять километров.

— Хочешь, чтобы я тебя сменил? — спросил Мануэль.

— Я могу сменить, — вызвался Эрик.

— Это еще понадобится, но пока я не устала, — ответила Иоланда.

— Еще десять километров, — сказала я. — Как ты думаешь, сколько это займет времени?

— Возможно, весь день. Попейте, попейте! Я не смогу нести вас на себе.

Меж листвой деревьев виднелись клочки неба, так что мы могли различить нависшие над головой серые и ярко-желтые облака. Внизу свет становился более тусклым и приобретал зеленоватый оттенок — благодаря обильному кустарнику и мху, покрывавшему кору красных деревьев. Из-за дождевой воды все блестело, растительность была настолько пышной, что казалось, будто джунгли способны проглотить нас одним большим глотком. Огромные, иногда в четыре-пять обхватов, стволы деревьев устремлялись в небо, в складках их коры прятались мхи и папоротники; лианы и орхидеи ручьями стекали вниз. А в горячей грязи происходили какие-то химические процессы, порождая туманные испарения, поднимавшиеся от земли полупрозрачными белыми клубами.

Когда мы проходили через такое облако, я услышала, как позади топает и тяжело дышит Эрик; идущий передо мной Мануэль периодически начинал пошатываться, но затем, прижавшись к какому-нибудь дереву, выпрямлялся. Иоланда могла бы его и подождать, но она была настолько поглощена расчисткой пути, что, казалось, вообще не замечала нас. Взгляд ее был направлен вперед, дорогу она прокладывала без малейших колебаний, разве что пару раз сверилась с компасом. Я совершенно не понимала, как ей это удается; лично я не сумела бы даже найти дорогу назад.

День клонился к закату. Никто не произносил ни слова. Довольно скоро у меня разболелись все мышцы — спины, ног, но это не отвлекало от горьких размышлений; напротив, я обнаружила, что мысли продолжают скакать, причем куда-то не в ту сторону.

Где-то перед самым наступлением сумерек меня вдруг со всей остротой и резкостью, какие ощущает во время приступа больной радикулитом, осенило: я не понимаю ничего из того, что со мной приключилось в последние несколько дней. Для меня оставался загадкой город Гватемала с его белыми и желтыми такси, полицейскими и военными, расхаживающими по округе с засунутыми в брюки пистолетами. Я не понимала, как кто-то может поклоняться лошади, и не представляла, какой именно сорт мескалина должны были принимать авторы туристических справочников. Но что меня особенно нервировало — я не понимала, куда подевалось мое пристрастие к пожарным, почему здесь я североамериканка, а дома латинос, не представляла, как меня выбросило из уютного мягкого кресла и с какой стати я вынуждена сносить оскорбления распущенных обезьян; наконец, я не понимала, кто же мы теперь друг другу с Мануэлем Альваресом. Я не понимала (или не хотела понимать) истинное значение одного идиотского слова, встреченного мною в мамином журнале. И уж совершенно точно я не понимала, почему мама отправилась сюда, не объяснив никому из нас зачем и не сказав, что именно открыла.

А потом, после всех этих метафизических упражнений, я вдруг поняла, что не в силах постигнуть тайну лица той женщины в морге, которое было словно вырезано из слоновой кости, — и все потому, что она уже умерла, так как на нее упало дерево. В тот момент, когда я о ней вспомнила, то поняла, что спотыкаюсь не только о корни деревьев, орхидеи и скользкие змееподобные существа, ползающие у моих ног, — нет, один неприятный факт беспокоил меня больше всего остального. «Если моя мама не умерла во Флоресе, — думала я, — и даже если она где-нибудь неподалеку и я найду ее живой, когда-нибудь она все равно умрет. И больше я ее не увижу».

Должна признаться, раньше эта мысль никогда не приходила мне в голову с такой ясностью.

И вот, размышляя обо всех этих чудовищных, непостижимых, мучительных, пустых, не имеющих никакого значения вещах, я брела и брела по джунглям. Пробираясь сквозь заросли папоротника, мимо стоящих в грязи величественных деревьев, я на секунду оглянулась назад, но в тот момент Эрик был чрезвычайно занят оживленным разговором с некой пятнистой бестией, которую почему-то очень заинтересовала его нога. Впереди я видела маленькую фигурку Мануэля и высокую, элегантную даже в походном костюме фигуру Иоланды. «Возможно, — думала я, — из окружающих меня людей и фактов единственное, что я способна разгадать с помощью миллиона своих беспомощных синапсов и кружащихся водоворотом серых клеток, — это переведенная пятьсот лет назад Беатрис де ла Куэвой история о Короле, Колдунье и нефрите».

Вслед за Беатрис де ла Куэвой, Баладжем К’уаиллом, Александром фон Гумбольдтом, невезучим Оскаром Анхелем Тапиа, Томасом де ла Росой и Хуаной Санчес мы шли на север, пересекая десять или пятнадцать миль буферной зоны биосферного заповедника майя. Сразу за рекой Саклук мы должны были преодолеть лабиринт Обмана (по всей видимости, состоящего из одних фраз), и направиться к покрытому пылью веков королевству и магическому дереву, после чего разгадать лабиринт Добродетели (который не более чем загадка). И только тогда мы отыщем камень, который некоторые называли магнитом, другие талисманом, а остальные величали «Королевой». А еще мы, возможно, найдем мою мать.

Шедшая впереди меня в полумраке Иоланда вдруг остановилась и посмотрела вверх. Затем она обернулась, секунду смотрела на меня, но так и не улыбнулась. Я тоже остановилась. Потом она протянула руку к рюкзаку и вытащила оттуда фонарик.

Джунгли озарил холодный, белый, ослепительный свет, выхватив из темноты ветви деревьев, птиц и обезьян. Все вокруг было окутано туманом, слышались звуки приближающейся ночи, деревья, словно дремлющие гиганты, клонились к земле.

— Вот здесь мы и остановимся, — сказала Иоланда.

ГЛАВА ПЯТИДЕСЯТАЯ

Сумерки наступили очень быстро, и нам пришлось включить все три фонарика, купленные Иоландой; их лучи, словно шпаги, скрестились над небольшой лужайкой, которую мы выбрали для ночлега. Слева от меня Мануэль и Эрик разворачивали гамаки и доставали тонкие противомоскитные сетки. Я направила один из фонариков на тот участок, где работала Иоланда; быстрыми и уверенными движениями лопатки она сначала удалила грязь и траву, а затем постаралась вырыть углубление и выровнять землю. Копала она, не снимая надвинутой на глаза шляпы; в угасающем свете дня я видела царапины у нее на подбородке и глубоко въевшуюся грязь на щеках и носу. Мокрая земля поддавалась плохо, так что в конце концов Иоланда сдалась и разгладила участок как смогла. После этого она начала укрывать очищенную землю собранными мной мокрыми листьями и пучками папоротника.