Царь Грозный - Павлищева Наталья Павловна. Страница 28
Стражник замялся:
– Не ведаю, где он, государь. И откуда взялся тоже.
– Так узнай! – неожиданно даже для себя заорал Иван и грохнул дверью, скрываясь в горнице. Анастасия испуганно смотрела на рассердившегося мужа. Чего это он? Ведь все кончилось хорошо, и слава Богу!
Тот, чуть походив по горнице, объяснил сам:
– Людей успокоил священник, а они себе в заслугу ставят! А сами сидели, как мыши в норах, тихо, пока все со двора не пошли!
Тут оба вдруг вспомнили о прячущейся в погребе под дворцом бабку Анну. Небось там помирает со страха, надо успокоить. Глянув друг на друга, поняли, что думают одинаково, и вдруг весело рассмеялись. Царский смех был нервным, но иначе сейчас уже не могли ни Иван, ни Анастасия, слишком много пережившие за то недолгое время, пока москвичи бесчинствовали на дворе и их жизнь висела на волоске.
Анна Глинская выходить наверх категорически отказывалась целых три дня. Она проклинала тот час, когда приняла решение ехать в Москву, а не к отцу Стефану Якшичу, сербскому воеводе. Но еще больше проклинала саму Москву и ее народ, безумный, непочтительный и дикий! Глинская уже знала о страшной гибели своего сына Юрия, понимала, что теперь ни ей, ни оставшемуся в живых Михаилу добра в Москве не видеть, очень жалела, что когда-то отдала дочь князю в жены, забывая о том, сколько смогла награбить за недолгое время правления своих детей. Шепча проклятия народу, столько времени ее кормившему и поившему, давшему ей многие и многие драгоценности, наряды, золото, меха, она клялась отомстить, хотя совсем не знала как. Оставалось одно: настроить внука, ставшего царем, так, чтобы завтра же Москва захлебнулась в крови бунтовщиков!
И Анна Глинская принялась уже не проклинать москвичей и всех русских заодно, а размышлять, как осуществить задуманное. Царь Иван должен показать, что малейшая хула на его бабку карается не простой смертью, а гибелью мучительной и кровавой! Ей виделись реки крови непокорных и неблагодарных людей, которым она соизволила дать свою дочь в царицы.
Ее, Анну Глинскую, обвинили в поджогах? Ничего, они еще увидят, как горят их собственные дома по воле царя! И сами бунтовщики станут молить о пощаде в полыхающих кострах на площадях, но пощады не будет! Не будет пощады и прощения людям, посягнувшим на ее сына, на ее добро, на ее имя!
Может, так и было бы, да только слишком долго сидела в подполе бабка царя. Опоздала Анна Глинская. К тому времени, когда она наконец выбралась на свет божий, готовая подробно рассказать своему внуку, как следует покарать мятежников, он успел поговорить и с женой Анастасией, и с благовещенским попом Сильвестром, собой заслонившим путь в царские хоромы.
Глаза Анны метали молнии, она не могла поверить своим ушам:
– Ты?!. Ты не станешь никого наказывать?! За смерть своего дяди не станешь?! За хулу, на меня возведенную?!
Ответ молодого царя был тверд, глаза его смотрели спокойно:
– Не стану. Народ московский слишком много претерпел этим летом. Погибли многие, сгорело слишком многое. Ярость та была не злобной, но невольной, от отчаяния.
Во все глаза смотрела на мужа и Анастасия, эти дни он много думал и говорил с тем самым попом Сильвестром, но она никак не могла поверить, что столь скоро взялся за ум обычно несдержанный Иван. И радовалась – значит, есть в его сердце то, что поможет стать настоящим государем, разумным и добрым правителем, значит, ошибаются те, кто твердит, что Иван самовластен и жесток! Ах, как была рада молодая царица своему открытию!
Благовещенского священника нашли, но разговор получился совсем не таким, как мыслил себе молодой царь. Он уже приготовил большой кошель с золотыми монетами в благодарность за спасение от ярости безумной толпы, но Сильвестр, не давая ничего сказать Ивану, вдруг… обрушился на него с гневным обличением:
– Опомнись, царь Иван! Опомнись! – Невысокого росточка, упитанный попик едва доставал рослому государю лишь до плеча, но, подняв во гневе большой крест, точно стал на голову выше.
– В чем?! – ахнул Иван. – Что ты? Кто ты?
Сильвестр наступал на царя, оттесняя того все ближе к стене, у двери в ужасе замерли рынды, не смея вмешаться.
– Я Богом тебе послан глаза открыть на мерзость твоих поступков. Тебе власть над людом московским дана, а я Богом дан, чтобы наставить на путь истинный, ибо глух ты и слеп! Знамений страшных точно и не видишь, на беды людские глядючи тебе и горя нет?! А ну как придет долготерпению Господню конец, про то не помыслил?
Лицо Ивана стало бледнее полотна его рубахи, глаза в ужасе остановились, даже губы посинели. Едва разлепив уста, он пробормотал:
– Чем я прогневил Господа?.. Что свершил супротив него в невеликие свои годы?..
Сильвестр перестал вращать глазищами, но все же всплеснул руками:
– Ты не ведаешь?! Сколько в твои невеликие годы смертей на твоей совести? Скольких людей ты безвинно погубил, осиротил ради своей забавы, оставил калеками, замучил?
Иван вдруг приосанился:
– Я царь! Как смеешь ты, холоп, мне пенять?!
Священник точно не заметил вопроса, снова возмутился:
– Ты – царь?! Не-ет, при венчанном царе престол в Москве пуст. Пуст! Правитель не в том, чтобы бармами себя обрядить, а в том, чтобы править. А в державе твоей стон и плач великий, в людях вражда, мздоимство, разбои, казна разграблена, враги вокруг земли нашей головы подняли, терзают ее, кто как может, а тебе и дела нет?! Ты веселишься, тех же, кто с челобитьем приходит, веря в твое заступничество, губишь мучительной смертью! Одни лишь игрища на уме! Какой же ты царь?!
Анастасия, опомнившись, первой метнулась, но не к попу, а к Ивану, заслонила мужа от священника:
– Что ты хулишь?! Изыди отсюда, злодей!
Иван опустил голову, чуть отодвинул жену в сторону:
– Отойди, Настя, прав он. Пусть говорит.
Сильвестр продолжил уже спокойней:
– Хорошо хоть глас мой слышишь, и на том спасибо, не совсем окостенел, значит.
– Что мне делать? – уже растерянно и просительно произнес царь.
– Что делать, говоришь? Много дел у тебя, Иван Васильевич, коли царем себя не только назвал, но быть им хочешь. Во все вникай, в дела государственные, челобитчиков слушай, а не сразу гони взашей. Коли люди до самого государя дошли, значит, не зря просят. Войско устрой как надо, чтобы враги вокруг земли нашей и голов поднять не смели. – Сильвестр еще долго перечислял то, что не обустроено в Московии. Лицо Ивана все больше мрачнело от его слов, молодой государь понимал, что священник прав, да только как сладить с таким грузом напастей?
– Одному мне не сладить со всем…
– Не сладишь! – согласился Сильвестр. – И никто другой в одиночку не сладит. Людей новых к себе привлеки. Да только не из тех, кто уже правил Москвой, они лишь к воровству да стяжательству горазды. Боярские роды меж собой за власть грызутся, им не до мудрого управления, они тебе не помощники.
– Кого же брать?
– Разумных, но не самых родовитых, чтоб за ними Шуйские или Глинские, Захарьины или другие не стояли. Такие тебе служить будут, а не набиванию закромов.
Иван уже пришел в себя, задумчиво хмыкнул:
– Так ведь таким еще больше надо будет, чтоб закрома набить, ежели у них пока ничего нет.
Сильвестр помотал головой:
– Зря о людях так мыслишь, государь. Не все за злато служить готовы, много и таких, кто земле своей да Господу нашему и бескорыстно послужит.
– Я таких не знаю. – Царь перешел на лавку, присел, рядом встала Анастасия, стояла молча, слушала внимательно.
– А я знаю. Да и ты знаешь, вспомни всех, окинь своим взором, немало найдешь.
– А… ты?.. Ты поможешь ли?
– Помогу! Всей своей жизнью помогу! И людей помогу подобрать, и на путь наставлю, коли снова понадобится. Только помни, государь, что твое слово в Москве главное, ты царем венчан, твоя власть в земле нашей после Господа! Не слушай дурных советчиков, которые лишь о своем благе пекутся государству в ущерб, какими бы они родственниками ни были! Помни, что твое слово главное и последнее. Правь так, чтобы не бунтовал супротив тебя народ русский.