На безымянной высоте - Черняков Юрий Веняаминович. Страница 22

— Так это ты его у нас просил? — тихо произнес Его­ров, склонившись к уху Иноземцева, когда они отошли от Малютина.

— Что, уже жалеешь, что отдал? — хмыкнул Инозем­цев.

— Да уж... Ты ведь знал, кого просить... Глаз у тебя, Сер­гей Павлович, алмаз. Сразу видишь нужных тебе людей.

— Это навряд ли. Не всегда и не тех людей я считаю нужными и полезными... И потому до сих пор служу май­ором, хотя и на полковничьей должности, — сказал Ино­земцев.

— Прекрати, Сергей, — тихо ответил Егоров. — Опять ты за свое. Прекрасно знаешь, чего мне стоило пробить твою кандидатуру в академию. Но ведь пробил же?

— Так это ты меня сосватал? Я тебя, кажется, не про­сил...

— Просто ты достойнее других, уж я-то знаю... Как, впрочем, и на должность комполка тоже я тебя проби­вал. Это уже было полегче.

— Не понял. То есть ты же меня и назад завернул из академии?

— Угадал. Но это уже было намного легче...

— И правильно сделал, Игорь Андреевич, — подумав, сказал Иноземцев. — Мы с тобой кадровые офицеры. Идет война, и не можем мы, не имеем права прохлаж­даться в тылу. Это я тебе говорю не для красного словца... Сам понимаешь, будет подло бросать перед концом вой­ны, когда гибель любого солдата или просто подчинен­ного особенно болезненна, тех, с кем мы воевали от гра­ницы и до границы и кто нам с тобой доверял.

— Знаю, Сергей, знаю и понимаю... Как и то знаю, что ты из-за меня претерпел в тридцать седьмом, когда меня арестовали как троцкиста...

Иноземцев прижал палец к губам, кивнув в сторону прислушивающегося к их беседе капитана Шульгина.

5

Малютин зашел в отведенный ему блиндаж. Там было сумрачно, тепло и тихо. Только дрова потрескивали в бур­жуйке. Он лег на нары, блаженно вытянулся, закрыл гла­за. И — мгновенно заснул... Ему снились мать и отец, а также сестренка Зина. Будто рано утром его разбудила рука матери, севшей с ним рядом. А когда она стала гла­дить его по волосам, он открыл глаза и проснулся...

Мгновенно вскочил, машинально схватил автомат, лежавший под свернутой вместо подушки телогрейкой, и сидевшая рядом чемпионка по стрельбе Оля Позднеева поспешно отняла руку и тоже вскочила.

— Кто?.. — спросил он и только тогда заметил у нее в руках свою выстиранную и тщательно выглаженную гим­настерку.

— Фу ты черт... Извините, Оля... Можно я так буду вас называть?

— Нет, это вы меня извините, товарищ лейтенант, что вас разбудила... И называйте меня как хотите. И давай будем на «ты».

— Спасибо, Оля, — дружески улыбнулся Малютин. — Да ты садись, чего стоять.

Она села рядом, не сводя с него глаз.

— Можно один вопрос? — спросила она, наблюдая, как он надевает гимнастерку на мускулистое тело.

— Спрашивай. — Лейтенант пожал плечами.

— Вы давно Катю знаете? У вас с ней роман? — тихо спросила она.

— Катю? — не сразу понял он. — Конечно, давно. Но очень недолго. Всего одну ночь...

Она ошарашенно, приоткрыв рот, посмотрела на него.

— Давно ее не видел и уже не чаял встретить, да и не знал, где искать. Ни адреса, ни номера полевой почты... И вдруг такая удача— приезжаю сюда, а она, оказывает­ся, здесь, представляешь?

— Она красивая... Она вам очень нравится?

— Очень, — искренне признался Малютин. — А зна­ла бы ты, сколько она стихов помнит... Мы с ней позна­комились случайно, на железнодорожной станции, летом сорок первого, под Орлом. Я как раз только что офицер­ские курсы закончил и направление получил... А она кур­сы радистов или связисток... Станцию разбомбили, и мы с ней всю ночь ждали на вокзале, пока пути восстановят, и, чтобы не уснуть и не пропустить свой эшелон, читали друг другу стихи. Я ей, она мне. Но она знает их больше меня...

У двери блиндажа кто-то осторожно кашлянул, а по­том так же осторожно постучал.

— Товарищ лейтенант, вы не спите? — спросил, при­открыв дверь, старшина Безухов. У него в руках было не­мецкое обмундирование. — Извините, я думал, вы один. Услышал ваш голос, думал, не спите.

— Заходите, заходите, товарищ старшина, — сказал, смутившись, Малютин и тут же встал. — Что-то мне се­годня приходится часто переодеваться...

И начал разглядывать принесенную старшиной фор­му немецкого капитана.

— Представляете, Оля, я хотя бы у немцев дослужил­ся до капитана.

— Подождите пока переодеваться, товарищ лейте­нант, — добавил старшина. — А то мало ли кто что поду­мает, увидев вас в немецком мундире. Вас не все еще зна­ют, а народ здесь нервный, горячий... Велено было вам передать, как проснетесь, а наденете, когда за вами зай­дем, чтоб вместе в поиск. И надо бы вам еще в канцеля­рию зайти, там насчет документов что-то...

Малютин вошел в канцелярию штаба полка — тесную комнату в деревянном здании штаба, крыша которого была накрыта маскировочной сеткой. И сдал докумен­ты. Там же находилась Ольга Позднеева, чье предписа­ние тоже находилось в стадии оформления. Писарь стро­евой части, пожилой старший сержант в очках, стучал од­ним пальцем по клавишам трофейного «ундервуда». В открытые двери других комнат видны были штабисты, склонившиеся над картами. И оттуда же восторженно смотрел на Олю Позднееву здешний писарь и шифроваль­щик, он же поэт и сердцеед сержант Гиви Майсурадзе.

— А правду говорят, товарищ лейтенант, будто это последнее наше наступление — и конец войне? — Пожи­лой писарь оторвал голову от своих бумаг. — Вы из диви­зии прибыли, может, там что-то слыхали?

Эти слова услыхали и в других помещениях и замер­ли, приподняв головы.

— Товарищ сержант, разрешите доложить, — усмех­нулся лейтенант Малютин, оглядываясь по сторонам. — Я находился не в Ставке Верховного главнокомандующего, а в тыловом госпитале на излечении. А там в бреду чего только не скажут, чего только не услышишь. Так что лучше эти слова не повторять.

— Вы только не обижайтесь, — сказал писарь. — Мы тут всех, кто только что прибыл, про это спрашиваем: может, кто слыхал, скоро ли войне конец.

— Давайте закончим этот разговор, — сухо сказал Малютин. — Неправильные, я считаю, вредные у вас здесь настроения... Расхолаживают личный состав перед решающим наступлением... — Он подошел к его столу. — У вас, как я вижу, лежит распоряжение поставить на до­вольствие для дальнейшего прохождения службы меня и младшего сержанта Позднееву как временно прикоман­дированную. Вот и оформляйте!

И в эту минуту в комнату на его голос стремительно вошла Катя Соловьева, связистка-телефонистка, отме­ченная майором Иноземцевым как прекрасная незнаком­ка, и ее лицо при виде лейтенанта Малютина засветилось от радости, которую она даже не пыталась скрывать.

— Еще раз здравствуй, Алеша... ой, здравия желаю, товарищ лейтенант! — звонко сказала она.

— Здравствуйте, товарищ сержант, — в тон девушке ответил Алексей, а глаза их сейчас говорили окружаю­щим совсем об иных, неуместных для армии неуставных отношениях.

Чемпионка по стрельбе это сразу почувствовала и, сузив глаза, перевела взгляд соперницы на лейтенанта Малютина, потом обратно на Катю.

Писарь же с истинно мужским пониманием отнесся к возникшей нештатной ситуации, поднялся с места, взяв все бумаги, и вышел в соседнюю комнату, откуда сержант Майсурадзе все смотрел и не мог насмотреться на Олю Позднееву, не замечая остальных.

— Идемте, я вас представлю нашим тыловикам, — сказал он чемпионке. — Вы же к нам ненадолго?

В дверях Оля все же обернулась, еще раз оглядела Катю с головы до ног. Но Катя не заметила этого ее взгляда.

Гиви Майсурадзе галантно, насколько позволяла его поврежденная рука, пропустил Олю вперед и плотно при­крыл за собой дверь.

Алексей и Катя с минуту смотрели друг на друга, по­том порывисто сделали шаг друг другу навстречу... Она положила ему руки на плечи и смущенно спрятала лицо на его груди... Потом отстранилась, почувствовав, как он напрягся.

— Извини, тебе там тоже больно? — Она осторожно коснулась того места, куда он был ранен и куда она толь­ко что положила руку.