На безымянной высоте - Черняков Юрий Веняаминович. Страница 29

— Ладно, подежурю... Только скажи: зачем ты даешь Нефедову надежду? — Катя покачала головой.

— Вот так! Подруга называется! Ты эту чемпионку бе­лобрысую оправдываешь, а меня осуждаешь, да? — спро­сила Ася. — Тебе не нравится, что принимаю ухаживания Аристарха Кондратьевича?

— Ему сколько лет?

— Допустим, пятьдесят два.

— А тебе? Такая молодая, красивая...

— И несчастливая, — вздыхает Ася. — А я вот тебе за­видую, если хочешь знать. Да и не за Алешку твоего... — Она махнула рукой. — Мне раньше Иноземцев такое вни­мание оказывал! А потом как узнал, что только смерть приношу... И сразу в сторону. То Асенька, Асенька, а то нос воротит... Ты не смотри, что он всего-то майор, ему полковники в рот смотрят. И всего лишь двадцать восемь лет, тридцати еще нет, а все офицеры говорят: ну этого Академия Генштаба заждалась, генералом будет! Энергич­ный, сильный, на одного американского киноартиста похож, забыла, как его зовут. Наш комполка Морозов без него никаких решений не принимал. Вот такой он, этот наш Иноземцев. Глаз с тебя не спускает... А вот ты к нему — ноль внимания.

— Подумаешь... — Катя потянулась и посмотрела на часы. — Пусть смотрит, мне не жалко... Если он мне не нравится. Особенно его поведение, будто я ему чего дол­жна...

— Да не понимаешь ты очевидной вещи. Вернее, не знаешь... У Иноземцева в начале войны жена ушла к ди­ректору большого оборонного завода, где она работала. У него броня. И он, говорят, ее всем обеспечил! Шубы — чернобурки, туфли — лодочки... И это во время войны!

— Откуда ты все знаешь?

—Значит, знаю. А лейтенанта Иноземцева, который только что пехотное училище закончил, призвали в пер­вый же день войны. И сразу отправили служить на гра­ницу. И три месяца от него не было ни весточки. Ты, кста­ти, фотографию его жены видела?

Катя равнодушно пожала плечами. Но слушала, не перебивая.

— А я видела! Он мне сам показывал... Так вот, выли­тая ты! На тебя она похожа как две капли! Вот почему он к тебе потянулся! Вот почему он рвет и мечет от твоего равнодушия или когда ты со своим Малютиным. Вот если бы он ко мне опять подкатился... — Она даже зажмури­лась, представив себе это. — Уж не знаю, как бы себя по­вела.

— Прекрати, — сказала Катя. — Ты, кажется, на сви­дание к другому собиралась.

— А, пошли они все, — отмахнулась Ася. — А тебе моего Григория Михайловича жалко стало? Да он мне и слова не скажет... А Иноземцев из тех, кто не привык, что ему в его полку какие-то связистки отказывают... И вот посмотришь, он не успокоится, пока своего не добьет­ся, уж я таких знаю. Поэтому я бы подумала на твоем месте...

— Ася, давай закончим этот разговор, — тихо сказала Катя. — Я уже тебе все объяснила.

— Ну да, ты любишь своего Алешку, только о нем и думаешь, только его ждешь... Это теперь все у нас в пол­ку знают. Так вот и подумай о нем, если любишь, не будь эгоисткой!

— Ты о чем? — не поняла Катя.

— Ведь твоему Алеше опасно иметь такого соперни­ка, как Иноземцев, неужели не понимаешь? Вот не хоте­ла тебе говорить, но если хочешь знать, я слышала, он при мне звонил в штаб дивизии. Мол, хорошо бы после этого наступления повысить лейтенанта Малютина в зва­нии и направить в Москву на курсы перецодготовки. На три месяца. А оттуда распределяют уже куда угодно. По­нимаешь теперь?

— Ты сама это слышала?

— Я тебе врала когда-нибудь? Я ведь только добра тебе желаю. И твоему Алешке!

И замолчала, подтолкнув Катю локтем, — появилась Лида, вышедшая из санбата. Ее глаза высохли от слез, на посветлевшем лице была решимость.

— Мы с Костей решили: свадьба будет! — твердо ска­зала она, но голос ее все равно дрогнул.

* * *

Капитан Шульгин в сопровождении двоих сержантов-автоматчиков подошел, оглядываясь по сторонам, к ог­раде лесного хутора Марека. Некоторое время разгляды­вал чистенький белый дом с черепичной крышей и тра­диционным гнездом аиста на столбе.

— Хозяин дома? — спросил он у женщины, копавшей­ся в огороде.

— Марек! — крикнула Ева в сторону сарая. — До тебе пришлы...

Марек, пожилой, сухощавый, вышел, приложил руку к глазам.

— Добро пожаловать, товарищ капитан! — сказал он по-русски с заметным польским акцентом. — Пожалуй­те, милости просим... — Он указал на дом.

На столе было традиционное для этого дома обиль­ное и чисто русское угощение: самогон, рассыпчатая кар­тошка, соленые помидоры, сало, квашеная капуста. Шульгин молча разглядывал яства, его сержанты тоже не могли оторваться, но без позволения начальства ни к чему не притрагивались.

— Прямо как у моей тещи. Так откуда, пан Марек, знаете русский? — спросил Шульгин.

— Может, сначала пан офицер откушает что Бог по­слал, потом будет задавать вопросы? —спросила Ева.

— Это пока не вопросы. Это пока только любопыт­ство, — усмехнулся Шульгин. — Вопросы начнутся, ког­да допрашивать начну — по всей форме да с протоколом...

— Я, сановний пане, в двадцатом году в России в пле­ну был под Томском, — стал рассказывать Марек свою заученную легенду. — А так мне и моей семье жить про­сто охота, и поэтому всякого, кто приходит, стараемся угостить... И ни у кого рука до сих пор не поднялась оби­деть хозяев. А домашнее гостеприимство, мирную жизнь да откушать домашнюю стряпню любят все — и комму­нисты, и фашисты. Может, поэтому мы живы до сих пор.

— И кто к тебе ходит? — сощурился Шульгин.

— По-разному. При немецкой власти заходили парти­заны, при вашей — власовцы, или кто там они... Все, кто с оружием или без него, все хотят отведать домашнего.

— Да у тебя тут прямо ресторан.

— При этом, заметьте, бесплатный, — добавила Ева, чей русский акцент был сильнее акцента супруга. — Вы попробуйте, товарищ начальник, отведайте, милости про­сим.

— Ну а наши солдаты и офицеры тоже приходят? — спросил Шульгин, строго взглянув на сержантов, чьи руки было потянулись к угощению.

— Бывают и ваши, — сдержанно кивнул хозяин.

— Фамилии, имена, номер части можешь назвать? — спросил Шульгин, усаживаясь за стол.

— А зачем мне это знать, господин капитан? — Хозя­ин пожал плечами. — Любопытство нынче дорого стоит. Сегодня вы верх взяли, завтра опять придут немцы. Или еще кто...

— Теперь будешь знать! — сказал с набитым ртом Шульгин, наклонившись к нему через стол. — Кто, что, когда и о чем говорили. Понял, да?

В это время в окна дома заглянули какие-то люди в пилотках РОА и тут же скрылись. Заметив их, хозяин встал и, проходя мимо окна, постарался загородить их собой, одновременно строго сдвинув брови.

Власовцы, по виду совсем пацаны, с автоматами в руках, понимающе кивнули и моментально скрылись за изгородью, нырнув в кусты.

9

Разведчики из взвода старшины Безухова, во главе с лейтенантом Малютиным, разбились на две отдельные группы — дистанция около тридцати метров, поздним вечером добирались по лесной дороге — кто на полутор­ке, кто по лесу пешком — в сторону нашей передовой.

Где-то здесь в лесах, по сведениям капитана Шульги­на, обосновались диверсионные группы, заброшенные в наш тыл. Они охотились на отдельных офицеров и сол­дат, захватывая их для допросов и последующего уничто­жения. Трупы погибших воинов потом находили в при­дорожных кустах, иногда чуть ли не каждый день.

Уже третьи сутки разведчики охотились на этих «охот­ников», не то власовцев, не то местных националистов.

Прием они использовали старый, неоднократно прежде испытанный и отработанный до мелочей: дивер­сантов ловили на живца. Поэтому впереди на разбитой фронтовой полуторке медленно ехали двое: лейтенант Малютин при всех орденах и наградах, за рулем сидел старшина Иван Безухов, тоже при всех регалиях, а про­чие следовали, маскируясь, по придорожным кустам.

Они остановились в заранее выбранном, наиболее пустынном месте проселочной дороги, среди густых де­ревьев. Именно здесь два дня назад были захвачены и убиты трое наших офицеров. Безухов вылез из машины и стал громко на чем свет стоит ругаться, как если бы у него, согласно легенде, заглох мотор.