1612 год - Евдокимов Дмитрий Валентинович. Страница 14

— Старший, Федор, человек осторожный, он откажется. А вот с Александром, пожалуй, встречу можно организовать. Но очень опасно. Если ищейки Годунова что-нибудь разнюхают…

— Здесь встречаться нельзя, — согласился канцлер. — Вокруг охрана и соглядатаи. Но я думаю, их можно обмануть. Когда мой дворецкий поедет за кроватями, я переоденусь в костюм слуги и где-нибудь в переулке отстану. Пусть Романов тоже переоденется, чтобы не быть узнанным, и встретимся в каком-нибудь трактире. Понял? Жду сигнала.

Через несколько дней такая встреча состоялась в Заяузье, недалеко от Немецкой слободы. Отстав от телег, на которых поляки, как бы резвясь от избытка выпитого, устроили кучу-малу, отвлекая стрельцов, Сапега нырнул в захудалый кабак, куда обычно приходили бродяги да нищие. В темном углу сидели два монаха, один из них махнул рукой — канцлер узнал толмача. Осторожно глянув по сторонам и убедившись, что в этот час корчма пуста, Сапега присел за стол и приказал Заборовскому встать у входа, чтобы оберечь их от ненужного глаза.

— Буду сразу говорить о деле, — сказал Лев Иванович на чистом русском языке. — Я привез предложение нашего короля о создании унии. В случае, если один из правителей умрет, власть в обоих государствах переходит ко второму.

Монах, приподняв капюшон, взглянул на канцлера насмешливо:

— Борис хитер и на такую уловку не поддастся. Король молод, а Борису за пятьдесят, вдобавок болен. Значит, наш престол перейдет к Жигимонту? Не бывать этому. Борис хочет, чтобы отныне и во веки веков на Руси правил род Годуновых!

— Разве это справедливо? — сочувственно сказал канцлер.

— Нет, этому не бывать! — ударил по столу кулаком монах. — Мы, Романовы, не позволим. Если так случилось, что царский корень прервался…

— А если не прервался? — снова перебил его Сапега.

— Как — не прервался? — тупо уставился на него Александр Романов. — Или ты веришь, что угличский царевич жив? Поверь, то глупые слухи. Мы доподлинно знаем, что царевич похоронен.

— А если жив другой царевич?

— Какой другой? Другого не может быть.

Сапега придвинулся вплотную к монаху и сказал:

— Я тебе открою сокровенную тайну. Ты обсудишь ее с братьями, а потом, подумав, ответите мне о своем решении. Ты знаешь, что отец Ивана Грозного, Василий Третий, развелся с первой женой Соломонидой из-за ее бездетности? ^{17}

— Конечно. Он женился на Елене Глинской, которая родила ему Ивана.

— А знаешь ли, что Соломонида была пострижена, будучи беременной? И в монастыре родила сына Георгия? Василий, узнав об этом, послал бояр к бывшей жене, но та ребенка не отдала, сказала, что он родился мертвым, и даже указала могилку. Однако мальчик остался жив. Его прятали по монастырям, пока он не достиг юношеского возраста.

— Мне мой отец рассказывал, что Ивана Грозного все время преследовал призрак старшего брата. Он сам ездил по монастырям, лично допрашивал настоятелей, пытаясь найти брата. Но потом внезапно страхи царя утихли, он решил, что Георгий умер, и обратил свой гнев на двоюродного брата — Владимира Старицкого. Он заставил его выпить бокал с ядом.

— Все правильно. Только Георгий остался жив. Он бежал в Литву, где находилось много русских «отходчиков». Когда там оказался и Андрей Курбский, Георгий перешел к нему на службу, был одним из его приставов. Князь сосватал ему в жены местную православную шляхтичку, имевшую небольшое поместье. В тысяча пятьсот восьмидесятом году у него родился сын, которого он нарек Димитрием…

— А ты откуда это знаешь? — недоверчиво спросил Александр.

Увлеченный рассказом, он забыл об осторожности и откинул капюшон.

— Георгий открылся во всем Андрею Курбскому. И тот все вынашивал планы отомстить царю Ивану, организовать поход с настоящим царевичем во главе. Однажды он проговорился моему дяде, тоже Сапеге, который был тогда минским воеводой. Мир праху его! Он умер. Умер и Курбский, умер и Георгий. Но Димитрий жив, и он знает о своем царском происхождении.

— Тоже Димитрий. Какова игра судьбы! — проговорил внимательно слушавший Александр Романов. — Но где доказательства? Кто поверит, что он прямой потомок Александра Невского?

— Говорят, что он очень похож на парсуны [39]своего деда. Похож, кстати, и на своего дядю. Это подтверждают старики, знавшие Ивана Грозного в молодости.

— Так сколько ему лет?

— Двадцать исполнилось.

— А угличскому сейчас было бы восемнадцать. Почти ровесники.

— Говорят также, что на груди царевича есть родимое пятно, которым были отмечены все члены этой роковой семьи.

— Этого маловато, чтобы Церковь и народ признали в нем царского сына. Есть ли какая-то грамота, подтверждающая его происхождение?

— Нет. Ведь отец его был рожден тайно и ни в каких книгах не записан. Правда, в Европе ходит книга Сигизмунда Герберштейна, ^{18} который долгие годы был послом римского императора при дворе Василия Третьего. Когда, кстати, великий князь занял престол, первое, что он сделал, это заточил в тюрьму своего главного соперника, племянника Димитрия, так и умершего в заключении… ^{19}

— Воистину злосчастное имя для правителей! — воскликнул Романов. — Ведь и первенец Грозного был назван Димитрием. Он утонул в младенческом возрасте!

— Так вот Сигизмунд Герберштейн, бывший в то время в Московии, утверждает, что Соломонида родила сына по имени Георгий, но никому не желала показать ребенка. Мало того, когда к ней были присланы некие лица для расследования истины, то она, говорят, отвечала им, что они недостойны того, чтобы глаза их видели ребенка, а когда он облечется в величие свое, то отомстит за обиду матери.

— Свидетельство иноземца для русских всегда сомнительно, — возразил Александр. — Но, может, мать оставила на нем какой-либо знак? Нательный крест, такой, как, скажем, крест Димитрия Угличского?

— Это какой-то особенный крест?

— Да, он из рода в род переходил от великого князя к наследнику. Иван Грозный повесил на грудь своему последнему младенцу этот крест, как царский знак. Он сделан из чистого золота и платины и украшен алмазами. Когда Димитрия зарезали, мать, Мария Нагая, сняла его и тайно хранит у себя. Поэтому, говорят, — Александр перешел на шепот, — и не выживали дети у царя Федора, потому что не было этого креста. Как ни старался Борис, он не смог выманить никакими хитростями этот крест у убитой горем матери…

— Это тоже тайна, о которой тем не менее знают все? — улыбнулся в усы Сапега.

— Да, тот, кто предъявит царский крест, станет царем. Так гласит народная молва! — убежденно ответил Александр.

— Но ведь принц Угличский погиб. Это достоверно известно! — сердито бросил Сапега.

— И все равно народ верит!

— Чепуха, сказки! Я вам предлагаю реального царевича!

Романов уперся взглядом в столешницу, не отвечая.

— Я знаю, о чем ты думаешь! — зло бросил канцлер. — Надеетесь, что, когда Борис умрет, кто-то из вас, Романовых, сядет на престол. Но вспомни, что произошло, когда умер Федор. Вы же сами отдали власть Борису, потому что тут же перессорились с Шуйскими да Мстиславскими! И теперь произойдет то же самое! Пока будете спорить между собой, трон вновь захватит какой-нибудь выскочка! Не лучше ли объединиться под знаменем истинного царевича, который, заняв престол, будет послушен воле боярской!

«И польской тоже», — подумал про себя Романов, а вслух спросил:

— И где же Димитрий сейчас обретается?

Сапега бросил испытующий взгляд на собеседника и, чуть замешкавшись, ответил:

— Где ему и положено быть. В своем имении на Волыни. Но если вы, родовая знать, примете решение, он сразу перейдет границу, да не один, а с войском. Мы, князья литовские, ему поможем. Это и будет наш вклад в единение славянских племен, создание русско-литовско-польской державы. Поверь, это будет держава, перед которой преклонятся государства Европы, в том числе и Римская империя… Прошу, посоветуйся с братьями, с другими родовитыми князьями. От вашего решения будет зависеть, как мне вести переговоры с царем Борисом…