Борель. Золото (сборник) - Петров Петр Поликарпович. Страница 31

– Живой! – подумал Василий и быстро повернул обратно, не замечая, что трещат под ногами сухие сучья и гремит винтовка.

Но ему пришлось лезть недолго… Цепь, загибаясь скобой, уже шла навстречу. Шахтеры шли дружно, сгибаясь и перебегая от одного дерева к другому. Василий махнул им рукой и, выпрямившись, побежал вперед.

Из-за шума ли Пинчуги или увлекшись сборами, тунгусники не заметили окружения. Когда раздался дружный залп рабочих, подкосивший нескольких человек, они кинулись в противоположную сторону. Но, наткнувшись на цепь, подались назад; многие попадали, остальные остановились, побросав оружие.

Брошенный всеми Сунцов приподнялся и выстрелил несколько раз в набегавшую цепь. Обессилев, он свалился на носилки, отбросив в сторону пустой наган.

Василий подбежал к нему первым и остановился в недоумении.

Сунцов лежал голый, почерневший от ожога. На груди и животе сквозь лопнувшую кожу у него сочилась кровь.

Узнав Василия, он тихо прохрипел:

– Напал стервятник на стервятника!.. Твоя взяла – празднуй!..

Василий, сжимая маузер, шагнул к нему. Сунцов закрыл глаза, и, казалась, выстрел Василия был уже по мертвому.

На стрельбу со всех сторон тайги подбегали рабочие, но делать им было уже нечего.

Когда Василий повернулся от Сунцова, часть тунгусников была скручена. Вихлястый в исступлении добивал прикладом Ганьку и с хрипотой приговаривал:

– Н-на! Получай, иуда!

По тайге неслись разъяренные крики людей.

Щелкали одинокие выстрелы.

Вскоре подошла цепь боровских драгеров.

С запада, от Пинчуги, рабочие несли трупы Лямки, Качуры и Насти.

Гул человеческих голосов стих. Никита склонился над изуродованным трупом Насти и заплакал.

– Валентина жива! – сказал Василий Яхонтову. – Вон там, позади.

Трупы положили на носилки, и отряд двинулся по дороге к Боровому. Подлаживаясь плечом под носилки Качуры, Василий с горечью сказал:

– Эх, старик, старик, носил ты меня маленького, а теперь вот мне пришлось нести тебя…

Кто-то монотонно затянул похоронный марш, напев которого и некоторые слова еще помнили с семнадцатого года…

28

В конторе с утра трещали телефоны: прииски переговаривались между собою об оконченном походе на Сунцова. На Удерке копошились люди в широких рабочих шароварах. Драга давно была готова и только сегодня дождалась работы.

Вот она начала. С высоты сквозь решетку землечерпалки стремительно летела мутная вода, разбиваясь в брызги. Крики людей и мерный гул мотора далеко оглашали окрестности прииска. Жены драгеров, служащие, молодежь и приискатели с Баяхты и Александровского пестрой толпой зашевелились по высоким берегам Удерки. Плыло яркое солнце. С гор дул горячий июльский ветер.

Лицо Валентины всякий раз, как показывался Яхонтов, цвело в улыбке.

Один за другим вперемежку послышались обеденные гудки.

Они вспугнули и погнали непривычных зверей и птиц.

Крутые берега запестрели, заколыхались людским наводнением.

Проталкиваясь сквозь толпу, Василий подошел к Яхонтову, который переобувался, сидя рядом с Вихлястым. Не успел директор подняться на ноги, как подкравшиеся драгеры с криком подхватили на руки его, Василия, Никиту и Вихлястого. По берегам разлилась волна криков…

Василий несколько раз приподнимался на холмик, размахивал в воздухе кепкой и пытался перекричать, но его не слушали.

И только когда от больницы показалась небольшая процессия с красными знаменами, все вспомнили, что сегодня, в день пуска драги, назначены похороны Качуры, Насти и Лямки. Толпа стихла и разрозненными рядами двинулась навстречу.

Могилы погибшим были приготовлены на высоком холме на берегу Пинчуги под тремя соснами.

Сначала тихо, а затем громче и громче раскатился по рядам скорбный гимн…

Был теплый сырой вечер. Частый дождь сыпал как из сита, шелестя в высоких прибрежных травах. Прощались попросту, по-своему: покойников целовали в лоб и в губы; женщины плакали и причитали.

Последним говорил высокий шахтер с орлиными глазами – материальный с Баяхты.

Перебирая в руках кепку, глядя на Качуру, он дрогнувшим голосом сказал:

– Ах ты, мать честная! Свету не выдержал: только увидел, и дух вон… Ах, Качура, Качура!.. Окачурился!

Согнулся над могилой и долго не поднимал головы.

В этот же день газеты принесли известия о раскрытии на одной из факторий банды Сотникова, работавшей по указанию иностранных капиталистов.

Две драги, расположенные на расстоянии трех верст, с утра до сумерек будоражили и мутили смолянисто-серую воду Удерки. Скрип воротов и канатов далеко оглашал острые вершины хребтов.

– Отдай вправо! – слышалась команда старшего.

– Отпускай, отпускай, смелее!

Черпаки ныряли на дно и, поднимаясь на палубу, разбрасывали во все стороны брызги воды и мелкий речник. Визгливые ролики на верхнем барабане сверкали белыми молниями. Дружные взмахи барабанов, грохот машины и топот ног заглушали человеческую речь.

Яхонтов стоял около люка самой старой драги номер два и рассматривал поступающую из черпаков породу. С обожженного и слегка сморщенного лица директора не слетала строгая улыбка.

– Ты как именинник, – подтолкнул его подошедший Василий.

Яхонтов кивнул головой и, взяв его под руку, повел к бочке, в которую воронкой всасывалась порода. Вода в бочке кружилась центробежно и винтом выбрасывала на шлюзы, застланные сукном и рогожей, золотоносный песок.

Яхонтов осторожно тряхнул за край сукно и, присев на корточки, притянул к себе Василия.

Около бочки хлопотали двое рабочих в вымокших брезентовых тужурках.

– Старуха – кандидат на красную доску! – сказал он, наклоняясь к уху Василия.

– Как?

– А вот как! – Яхонтов вынул из бокового кармана блокнот. – Она дает лучшую работу… Она выполняет все показатели с превышением и пока не сдает темпа.

Василий стряхнул с руки желтую кучу песка и взял блокнот.

Они стояли на коленях, упершись плечо в плечо. Косясь на соседа, Яхонтов видел, как раздуваются ноздри Василия и морщится щека с засохшей на ней грязью.

– Мудрено ты высчитал, – выдохнул Василий махорочный дым. – Растолкуй, пожалуйста, что это за цифры?

– Здесь очень просто, – напрягая голос, начал директор. – Еще первый, очень талантливый статистик Глеб Успенский учил понимать за цифрами живую душу. Вот она здесь в показателях и заключается. В нашем деле и особенно во всем новом строительстве без этого не обойдешься. Ты, примерно, чувствуешь значение процессов? Надо чувствовать их, как звуки поэзии, чтобы волновали и захватывали.

Василий мотнул головой и сузившимися глазами уставился в мелко исписанные листы.

– Видишь ли, – начал Яхонтов, – драги вместе дали за этот год девяносто процентов выполнения нашего плана, а старуха идет впереди. По золоту она дает превышения на сорок два процента, по кубажу – шестьдесят три и по выработке часов – сто десять. Понял?.. А это вот показатели Баяхты и Алексеевского.

– Дай мне эти листы, – обрадовался Василий.

– Да ты можешь взять в конторе более полные сведения.

Солнце скатилось за вершину Баяхтинского хребта, оставив в тени половину участка, занятого работами. В тайге быстро темнело. От горного ветра сухо залепетали желтеющие листья осинников и берез. Холодная струя воздуха обдала рабочих.

– Шабаш! – раздался голос старшего на драге номер один.

Золотопромывщики с милиционером окружили шлюзы. Машина медленно выпускала пары, барабаны издавали резкий скрип.

– Выйдем на берег, – потянул Василий Яхонтова.

– Обожди, взвешивают добычу.

– С прибылью, – радостно рассмеялся старший, высокий человек с сухим лицом и длинными белесыми усами. – Вот она где, жила-то идет, Борис Николаевич… Не правду я говорил?

– Правда, – согласился Яхонтов. – Только далеко ли она тянется?