Гэбриэль Конрой (др. перевод) - Гарт Фрэнсис Брет. Страница 7

С минуту он молчал, собираясь с мыслями. Разве не верно, что, рискуя собственной жизнью, он вырвал эту девушку из объятий смерти? Разве не заботился он о ней в течение их опасного путешествия, принимая на себя все тяжести пути! А какое счастье он дал ей, полюбив ее! Разве сама она не признавалась ему в этом? Как беспомощна сейчас эта девушка, и с какой готовностью он медлит здесь ради нее. Наконец, разве не ждет ее с ним пока еще, правда, туманное, но, конечно же, блистательное будущее? А она сейчас, когда спасение уже совсем близко, хнычет о двух умирающих людях, которым все равно — разве что случится чудо! — суждено умереть раньше, чем она к ним вернется. Филип немало гордился своей способностью к самоанализу; когда он расходился с кем-нибудь во мнениях, то всегда считал долгом поставить себя на место своего противника (нечего говорить, что он оказывался в этом случае довольно сговорчивым противником!). Сейчас он ставил себя на место Грейс и ясно видел, что всякая другая ради такой любви и ради такого будущего забыла бы обо всем на свете. То, что девушка продолжает упорствовать, говорит либо о ее нравственной отсталости, либо о каких-то других природных недостатках.

Строить такого рода отвлеченные схемы очень легко, в особенности если оградить себя от всяких возражений. Подобное случается не только в горах Сьерры и не только с людьми, страдающими от физического истощения.

Помолчав, Филип сказал довольно сухо:

— Давай объяснимся, Грейс, и постараемся получше понять друг друга, прежде чем мы двинемся дальше или же повернем обратно. Минуло пять суток с тех пор, как мы покинули снеговую хижину. Если бы даже мы точно знали дорогу назад, то все равно не смогли бы попасть туда раньше, чем еще через пять суток. К тому времени там все решится. Если помощь еще не пришла, можно считать, что они погибли безвозвратно. Мои слова могут показаться тебе жестокими, Грейс, но они не более жестоки, чем сама жизнь. Если бы мы остались там, то наверняка не сумели бы ничем им помочь; разве только разделили бы их участь. Я разделил бы судьбу твоего брата; ты — твоей сестры. То, что мы остались живы, — наше счастье, никак не наша вина. Как видно, нам суждено было спастись. Все могло повернуться и по-иному; мы погибли бы в пути; их спасли бы люди, случайно пришедшие в каньон. И они тоже тогда решительно ничем не смогли бы нам помочь.

Логические выкладки Филипа не производили на Грейс никакого впечатления: бедняжка думала лишь о том, что скажи он ей это раньше, она ни за что не покинула бы своих родных. Полагаю, что читатели-мужчины легко поймут, сколь крепкой была позиция Филипа и сколь бессильна была Грейс поколебать ее.

Она испуганно глядела на своего спутника. Быть может, слезы туманили ее взор, но ей казалось, что речи Филипа отодвинули его куда-то далеко-далеко. Она почувствовала себя покинутой. Ей хотелось броситься к нему в объятия, как прежде, но ее сковывало чувство стыда, неведомое ранее.

Филип заметил ее замешательство и, как видно, почуял неладное. Он отодвинулся.

— Не будем решать, как спасти других, пока не спаслись сами, — сказал он с горечью. — Пройдет несколько дней, пока ты сможешь ходить, а ведь мы еще даже не знаем толком, где мы находимся. Сейчас тебе лучше всего уснуть, — добавил он помягче. — А утром подумаем, что делать дальше.

Грейс уснула в слезах. Ах, бедная Грейс! Не такого объяснения она ждала, когда мечтала откровенно поговорить с Филипом о себе, об их будущем. Она хотела рассказать о тайне доктора Деварджеса; поведать Филипу все, все до последнего слова, даже те сомнения, которые Деварджес высказывал на его счет. В ответ Филип поделился бы с ней своими планами. Вместе они вернулись бы в лагерь со спасательной партией. Все признали бы Филипа героем. Гэбриель с радостью отдал бы за него сестру, и все были бы так счастливы! А сейчас те, кого они покинули в лагере, наверно, умерли, проклиная ее и Филипа… А Филип?.. Он даже не поцеловал ее, не пожелал ей «доброй ночи». Вот он сидит угрюмый, прислонившись к дереву.

Мутный свинцовый рассвет с трудом пробился через снежную кровлю. Лил дождь, вода в реке поднялась и все продолжала прибывать. Мимо неслись заснеженные льдины, поломанные сучья, смытый с гор лесной мусор. Порой проплывало дерево, вырванное с корнями; длинные разветвленные корни торчали вверх, как мачты корабля. Вдруг Филип, сидевший с поникшей головой, вскочил, что-то громко крича. Грейс подняла усталый взор.

Он указывал пальцем на плывущее дерево, которое ударилось о берег и, закрутившись, стало рядом с ними, как у причала.

— Грейс! — сказал Филип, загораясь прежним энтузиазмом. — Природа снова протягивает нам руку помощи. Если мы спасемся, то только по ее милости. Сперва она привела нас к реке, теперь прислала за нами корабль. Собирайся!

Девушка не успела еще ответить, как Филип весело схватил ее в охапку, перенес на приставшее к берегу дерево и усадил между двух корневищ. Рядом он положил ружье и мешок с припасами, а потом, подобрав длинный сук, прыгнул сам на корму импровизированного корабля и оттолкнулся от берега. С минуту дерево помедлило, потом течение подхватило его, и оно устремилось вниз по реке, как живое.

Вначале, пока бурлящий поток мчался меж близко сошедшихся берегов, лишь огромным напряжением сил Филипу удавалось держать свой корабль на середине течения. Грейс сидела, затаив дыхание, и любовалась кипучей энергией своего возлюбленного. Немного погодя Филип закричал:

— Взгляни-ка на это бревно! Здесь должен быть поселок.

Рядом с ними плыло свежеобтесанное сосновое бревно. Луч надежды перебил грустные мысли Грейс. Если здесь так близко живут люди, быть может, те, в лагере, уже спасены. Она не доверила своих мыслей Филипу, а он, занятый делом, больше ни разу к ней не обращался.

Девушка радостно встрепенулась, когда Филип обернулся наконец и, балансируя при помощи своего шеста, стал пробираться к ней по шаткому кораблю. Подойдя, он сел рядом и, впервые со вчерашнего вечера взявши ее руку, ласково сказал:

— Грейс, дитя мое, я должен с тобою поговорить.

Грейс возликовала; сердечко ее заколотилось; в первый момент она даже не в силах была поднять свои густые ресницы, чтобы взглянуть ему в лицо. Не замечая ее волнения, Филип продолжал:

— Пройдет еще несколько часов, и мы с тобой покинем пустыню и снова вступим в цивилизованный мир. Мы приедем в поселок, там нас встретят мужчины, быть может, и женщины. Все это будут чужие люди; не родные, которые знают тебя с детства, не друзья, с которыми ты провела долгие недели, совместно деля страдания; нет, посторонние, чужие люди.

Грейс поглядела не него, но ничего не сказала.

— Ты сама понимаешь, Грейс, что, не зная нас с тобой, они могут вообразить все, что угодно. Ты молодая девушка, я — молодой человек; и мы — вдвоем. Твоя красота, милая Грейс, послужит поводом для ложных предположений; все их охотно примут за истину; а то, что было с нами на самом деле, сочтут неправдой. И потому нам лучше обо всем молчать. Я поеду со спасательной партией один, тебя же оставлю здесь, в надежных руках, до своего возвращения. Но ты не будешь Грейс Конрой, ты примешь мою фамилию.

Горячий румянец залил щеки Грейс: приоткрыв губы, она с замиранием сердца ждала, что он скажет дальше.

— Я выдам тебя за свою сестру. Ты будешь Грейс Эшли.

Девушка побледнела, опустила ресницы, закрыла лицо руками. Филип терпеливо ждал ответа. Когда Грейс опустила руки, лицо ее было спокойным, даже бесстрастным. Верхняя губка горделиво поднялась, на щеках снова заиграл румянец.

— Ты совершенно прав.

В ту же минуту над их головой засияло солнце, неся с собой свет и тепло. Их корабль, миновав крутую излучину, выбрался на простор, и они поплыли по широкому водному полю меж отлогих зеленых берегов, залитых полуденным солнцем. Впереди, за ивовой рощицей, меньше чем в миле от них, виднелась дощатая хижина; дымок из трубы медленно таял в недвижном воздухе.

Глава 6

Следы

Вот уже две недели солнце, свершив каждодневный путь в безоблачном небе, уходило за недвижную гряду Моньюмент Пойнта. Но ни разу за все четырнадцать дней ничто не нарушало призрачной белизны занесенных снегом утесов, и белые валы, как бы пораженные насмерть в своем стремительном беге, по-прежнему господствовали на всем необозримом пространстве. Было первое апреля, ветерок нес с собою дыхание ранней весны, а во всей угрюмой пустыне не было никого, кто мог бы ему порадоваться.