Капитан Хорнблауэр - Форестер Сесил Скотт. Страница 57

Его тоже укачает, причем в самом скором времени. Он хотел укрыться от всех, проблеваться в одиночестве, вдали от посторонних глаз. Он взял себя в руки, чтобы заговорить с обычным ледяным безразличием, но вместо этого получился какой-то неуместный задор.

— Продолжайте, мистер Буш, — сказал Хорнблауэр. — Если я понадоблюсь, позовите.

За долгую стоянку в порту он разучился ходить по качающейся палубе — его мотало из стороны в сторону; спускаясь по трапу, он обеими руками цеплялся за поручни. Наконец он благополучно добрался до полупалубы и ввалился в каюту, запнувшись о комингс. Полвил накрывал к обеду.

— Убирайся! — рявкнул Хорнблауэр. — Вон!

Полвил исчез, Хорнблауэр вывалился на кормовую галерею, уцепился за поручень и свесился головой к пенистой кильватерной струе. Он ненавидел морскую болезнь не только за причиняемые ею страдания, но и за крайнюю унизительность. Тщетно уговаривал он себя, что и Нельсон подобным же образом мучился в начале каждого плавания, тщетно напоминал, что всегда выходит в море до предела вымотанным и морально, и физически, потому и становится жертвой морской болезни. Все это было так, однако, ничуть не утешало. Он со стоном перегнулся через поручень. Ветер хлестал его.

Теперь, когда задул норд-ост, Хорнблауэр дрожал от холода: толстый бушлат остался в спальной каюте, идти за ним не было сил. Полвила звать не хотелось. Вот оно, с горькой иронией думал он, блаженное уединение, к которому он стремился от сложностей сухопутной жизни. Внизу стонали в цапфах рулевые крюки, под кормовым подзором пузырилась, словно в бродильном чане, белая пена. Барометр падал со вчерашнего дня, дело явно шло к штормовому норд-осту. Будущее не сулило никакого просвета, и Хорнблауэру казалось: он отдал бы сейчас все на свете за тихую гладь Хэмоазы.

Небось офицеров его никогда не укачивает, а если укачивает, то просто рвет, и они не испытывают таких душераздирающих страданий. На баке мучаются морской болезнью двести человек новичков, их неумолимо подгоняют безжалостные офицеры. Лучше, чтобы тебя заставляли трудиться, невзирая на морскую болезнь, лишь бы, как в данном случае, это происходило без ущерба для дисциплины. Хорнблауэр был абсолютно уверен, что никто на борту не испытывает и половины его мучений. Он опять перегнулся через борт, стеная и чертыхаясь. Он знал по опыту, что через три дня будет в отличной форме, но сейчас эти три дня представлялись вечностью. А древесина скрипела, руль стонал, ветер свистел, все сливалось в адском грохоте, и Хорнблауэр, дрожа, цеплялся за поручни.

VI

Когда прошел первый приступ дурноты, Хорнблауэр заметил, что ветер несомненно крепчает. Он был порывистый, с дождевыми шквалами, и капли молотили по кормовой галерее. Хорнблауэр внезапно встревожился — что случится, если налетит шквал посильнее, а необученная команда не успеет убрать паруса? Мысль, что он может на глазах у всего каравана постыдно лишиться мачты, пересилила даже морскую болезнь. Машинально он прошел в каюту, надел бушлат и выбежал на палубу. Буша уже сменил Джерард.

— Флагман убавляет паруса, сэр, — сообщил он, козыряя.

— Очень хорошо. Уберите бом-брамсели, — сказал Хорнблауэр, оглядывая горизонт в подзорную трубу.

Караван вел себя, как всякий караван — растянулся по ветру, словно шкипера только и мечтали сделаться добычей каперов. Индийцы держались более или менее организованной кучкой в миле под ветром, но шесть других кораблей вырвались далеко вперед — видны были только их паруса.

— Флагман сигналит конвою, сэр, — сказал Джерард. Хорнблауэр чуть было не ответил: «Этого я и ожидал» но вовремя сдержался и ограничился односложным «да», в это время новая вереница флажков побежала по фалам «Плутона».

— Позывные «Калигулы», — читал сигнальный мичман.

— «Прибавить парусов. Занять позицию впереди конвоя».

Значит, Болтона посылают вперед, призвать к порядку ослушников. «Калигула» снова поставил бом-брамсели и понесся по сердитому морю вдогонку непокорным транспортным судам. Болтону придется подойти на расстояние окрика, а возможно и выпалить разок из пушки; шкипера торговых судов если и умеют читать флажки, предпочитают их игнорировать. Индийцы тоже убрали бом-брамсели — они имели удобное обыкновение убавлять на ночь паруса. Счастливо обладая монополией на торговлю с Востоком, они могли не торопиться, и, оберегая покой изнеженных пассажиров, не тревожили их ночными свистками и топотом. Но внешне это выглядело так, будто они замышляют еще дальше отстать от «Калигулы», «Плутона» и транспортов. Любопытствуя, как поведет себя адмирал, Хорнблауэр направил подзорную трубу на «Плутон».

Разумеется, тот разразился очередной вереницей флажков, адресованных непокорным индийцам.

— Бьюсь об заклад, он жалеет, что не может отдать их под трибунал, — со смешком сказал один мичман другому.

— По пять тысяч фунтов за рейс получают их капитаны, — был ответ. — Что им адмирал? Господи, кто по своей воле предпочел бы флот?

Приближалась ночь, ветер крепчал, и было похоже, что караван разбредется в самом начале плавания. Хорнблауэру подумалось, что адмирал проявил себя не лучшим образом. Нельзя было отпускать транспорты вперед, флот не принимает оправданий, и посему сэр Перси Лейтон виноват. Интересно, как бы он сам поступил на его месте? Ответа Хорнблауэр так и не придумал, ограничившись признанием глубокой истины, что дисциплина не определяется правом отдать под трибунал. Он не считал, что сам справился бы лучше.

— Вымпел «Сатерленда», — прервал его мысли сигнальный мичман. — «Занять… ночную… позицию»

— Подтвердите, — сказал Хорнблауэр.

Исполнить это было несложно. Ночью «Сатерленду» полагалось находиться в четверти мили на ветре от каравана. Сейчас он как раз двигался к позиции позади индийцев. «Плутон», следуя в кильватере «Калигулы», обогнал их — похоже, адмирал решил использовать свой корабль как связующее звено между двумя половинками разорванного конвоя. Быстро темнело, ветер по-прежнему крепчал.

Хорнблауэр попробовал пройтись по качающейся палубе, чтобы хоть немного согреться и унять озноб; пока он стоял без движения, опять напомнил о себе желудок. Он вцепился в поручень, превозмогая дурноту. Меньше всего ему хотелось, чтоб его стошнило перед ироничным красавцем Джерардом. Голова кружилась от усталости и морской болезни. Он подумал, что если ляжет, то, наверно, уснет и во сне позабудет свои мучения. Теплая и уютная койка манила все сильнее. Однако он через силу оставался на палубе, пока в быстро сгущающемся сумраке не убедился, что корабль занял предписанную позицию. Тогда он повернулся к Джерарду.

— Уберите брамсели, мистер Джерард.

Он взял сигнальную доску, и, стараясь не думать про мятежный желудок, тщательно вывел подробнейшие указания для вахтенного, все, какие только мог измыслить. Они сводились к тому, чтобы держаться на ветре от каравана и не терять его из виду.

— Вот приказы, мистер Джерард, — сказал он. На последнем слове голос у него дрогнул, и ответного «есть, сэр» он, сбегая по трапу, уже не слышал.

Желудок был пуст, поэтому рвало особенно мучительно. Когда Хорнблауэр, пошатываясь, вернулся в каюту, туда сунулся было Полвил. Хорнблауэр обругал его страшными словами и велел убираться вон, потом повалился на койку и пролежал пластом минут двадцать, прежде чем с усилием встал, стянул бушлат, сюртук и в рубашке, жилете и штанах со стоном забрался под одеяло. «Сатерленд» несся на фордевинд, немилосердно качаясь, древесина стенала и жаловалась на разные голоса. Хорнблауэр сжимался всякий раз, как корабль взлетал на волне и койка, на которой он лежал, взмывала футов на двадцать вверх, чтобы тут же устремиться вниз. Однако, поскольку он не мог мыслить последовательно, изнеможение все-таки взяло верх. Он так устал, что заснул мгновенно, невзирая на качку, шум и дурноту.

Спал он так глубоко, что, проснувшись сперва не понял, где находится. Первым делом он ощутил знакомую и в то же время неожиданную качку. Сквозь распахнутую дверь из кормовой галереи проникал серый полусвет. Хорнблауэр, моргая, огляделся. Одновременно он вспомнил, где находится, и ощутил позыв к рвоте. Он осторожно встал, шатаясь прошел через каюту к поручням кормовой галереи и под пронизывающим ветром стал страдальчески вглядываться в серое, освещенное первыми рассветными лучами море. Не видно было ни паруса; он так испугался, что сразу пришел в себя. Натянув сюртук и бушлат, вышел на шканцы.